как важной составной части романа в целом.*№ Столь распространенный во

французской литературной науке взгляд на “романическую” часть “Персидских

писем” как на “пикантный” соус, способствующий более приятному усвоению

пресных блюд из философских рассуждений и социальной критики, как на дань

фривольным вкусам времени Регентства, как на «плохой роман», ничем не

связанный с философско-критической частью, мешает пониманию идейно-

художественного единства произведения в целом, искажает истинный смысл

всего романа. Между тем сам Монтескье в предисловии к

изданию

___________________________________________________

*№ Roger Laufer. La reussite Romanesque et Ia signification des “Lettres

persanes” de Montesquieu. RHLF, avr-juin 1961: R. Mercier, Le roman dans

Ies “Lettres persanes”.

“Персидских писем” 1754 г. дал ряд весьма интересных объяснений в отношении

структуры романа, его жанровой природы: “Читателю нравилось в “Персидских

письмах” больше всего то, что он неожиданно встречал в них своего рода

роман. Мы находим там завязку, развитие и развязку последнего: герои

связаны между собой соединяющею их цепью… Но в форме писем, при которой

действующие лица не подобранны и где сюжет не зависит от какого-либо

замысла или определенного плана, автор позволил себе присоединить к роману

философию, политику и мораль, связав все это таинственною и некоторым

образам незаметною цепью”*№ Таким образом, сам автор указывает на особую

связь между всеми пластами содержания в своем произведении и потому

особенно далее настаивает на том, что “Письма” не допускают никакого

продолжения.

Характерно, что многочисленные подражатели Монтескье, (к примеру, мадам де

Графиньи и ее роман “Письма жительницы Перу”), старательно копируя сам

принцип соединения экзотической тематики с философско-критической, понимали

его как чисто механическое, “пикантное” соединение развлекательного и

поучительно-серьезного. Но “незаметная цепь”, соединившая все элементы

романа Монтескье и у его подражателей их чисто художественной неудачи. Если

роман Монтескье – художественный сплав, одушевленный единым и философским

заданием, то его имитации – не больше чем беллетристическая смесь,

составленная по нехитрому рецепту, определенному позднее Лансоном как

простое соединение “сатирического очерка нравов и шаловливого описания

чувственных удовольствий”.*І

Выяснение жанровой специфики романа представляется, таким образом, не

просто узко профессиональным вопросом «инвентаризации произведения в

литературном “хозяйстве”, а непосредственно относится к оценке его идейно-

эстетической сущности и значения в целом. В философском романе Монтескье

нас интересует не конкретный анализ богатого материала, не содержание прямо

___________________________________________________

*№ Монтескье, “Персидские письма”, М., ГИХЛ, 1956., стр. 367 – 368.

*І Г. Лансон., История французской литературы XVIII века СПб, 1899, стр.

55.

высказываемых или проводимых в художественной форме мыслей и идей, а особая

качественность нового типа романа, созданного Монтескье, те его структурные

формы, в которых движется мысль и реализуется задание автора. Одним словом,

нас интересует, какую новую романную структуру создает тот тип романа,

главная особенность которого, по точному определению В.Г. Белинского, “в

силе мысли, глубоко прочувствованной, вполне созданной и развитой”.*№

Предварительно можно определить философский роман Монтескье как такой

тип романа, в котором все элементы содержательно-формальной структуры

служат проведению единого задания, объединяющего все эти элементы в

специфическое целое. Это задание – в философской идее, вернее, в целом

комплексе просветительских идей, включающих в себя как разрушение старых

основ, так и созидание новых принципов морали, права, политики, социального

устройства общества. В ряде повестей Вольтера основная философская идея

произведения четко обозначена уже в самом его названии: “Задиг, или

Судьба”, “Кандид, или Оптимизм” и т. д. Идея философского романа Монтескье

выражается не столь однозначно – она включает большой комплекс

разнообразных философско-правовых, социально-критических и морально-

этических проблем. Эта содержательная энциклопедичность находит себе

адекватную формальную полифоничность, создает своеобразную локально-

жанровую многопластовость “Персидских писем”. Так, отмеченыен выше три

идейно-содержательных пласта (философско-правовый, социально-критический,

морально-этический) реализуются в трех различных локально-жанровых формах:

риторической, моралистической и собственно романной.

Каждая из этих трех форм не случайна, а соответствует специфике

передаваемого ею содержания. Так, философско-правовые идеи, позднее

развитые в “Духе законов”, в силу своей отвлеченно-теоритической природы

могли быть наиболее адекватно выражены через прямое философское рассуждение

и публицистическое высказывание. (Эта жанровая форма условно

______________________________________________________

*№ В. Г. Белинский, полн. Собр. Соч., т. 10, М., 1956, стр. 318.

называется нами “риторической”.) Таким чисто риторическим элементам в

романе принадлежит относительно небольшое место (29 писем), но

композиционно они составляют центральную часть романа между 69 и 131

письмами.

Современный французский исследователь Родье, анализируя композицию

“Духа законов”, находит целый ряд соответствий между этим фундаментальным

трудом Монтескье и центральной частью “Персидских писем”. Причем

сопоставительный анализ риторического пласта “Персидских писем” и “Духа

законов” выявляет не только определенную преемственность рассматриваемых

философско-правовых идей (что, кстати, отмечалось и отечественными, и

зарубежными исследованиями), но и известное совпадение логики их развития в

этих двух книгах. В риторическом плане “Персидских писем” и в “Духе

законов” обнаруживается общая структура отвлеченно-рассудочной мысли,

движущейся от выработки основополагающих принципов к более конкретному

правовому или социологическому исследованию, строящемуся на этих принципах.

В риторической части “Писем” автор использует тот же дедуктивный метод

развития и изложения идей (от общего к частному), который столь характерен

для философско-правовой мысли французского просветителя в его собственно

научном труде.

В рамках романа риторический пласт, построенный в жанре прямого

философско-правового рассуждения, - относительно самостоятелен, внесюжетен.

Поэтому форма письма, характеризующаяся ослабленной сюжетностью, оказалась

для него одной из самых естественных форм. Этот собственно нехудожественный

пласт, тем не менее, органично включается в художественное целое романа,

что осуществляется не через романную коллизию или сюжет, а исключительно

через героя. Герой в философском романе Монтескье получает особую

функциональную нагрузку: он тот контактный узел, который собирает все

разрозненные элементы романа в художественное единство. У Монтескье Узбек и

Рика становятся прямыми проводниками философских положений автора, живой

персонификацией различных сторон авторского мировоззрения.

“Персидские письма” открывают новый тип романного героя, который затем

станет характерным для философского романа просветителей. Рождается герой-

идеолог, носитель определенной философской традиции. Он не столько просто

живущий, чувствующий, сколько размышляющий герой. Жизнь, подвергаемая его

осмыслению, берется во всей широте своего спектра: частного, социального,

философского. Поэтому активная роль героя становиться ведущей именно в

риторических частях философского романа, где он прямо высказывает или

защищает определенные авторские идеи. “Моралистический” пласт содержания –

называя его, таким образом, имеем в виду жанровую традицию французских

моралистов XVII в. и в особенности Лабрюйера, оказавшего своими

“Характерами” огромное влияние на Монтескье. Нужно отметить, в частности,

что именно моралистический пласт содержания “персидских писем” с его

особыми способами создания художественного образа действительности, дает

возможность определить этот роман как произведение классицистической прозы

Просвещения.*№ Известно, что Монтескье пытался создавать моралистический

жанр эссе и рассуждения в чистом виде, о чем свидетельствуют, в частности,

наброски таких его незаконченных работ, как “Опыт о счастье” и “История

ревности”, частично собранных в книге “Неизданные мысли”.

Почти половина общего количества писем в романе представляет жанровый

образец описательно-моралистической прозы. Здесь можно встретить все ее

формы, столь широко представленные в “Характерах” Лабрюйера: и сатирический

портрет, и небольшую сценку, и отрывок из письма, и афористическое

рассуждение, и диалог, и максиму. Описание нравов, характеров, социальная

критика – вот то круг содержания, который наиболее естественно ложиться в

уже готовые формы моралистического жанра. Пестрая смесь этих “малых” жанров

позволила Монтескье дать критический

__________________________________________________

.*№ См. Д. Д. Обломиевский, Французский классицизм, М., 1968, гл. VI.

обзор многообразных сторон французской действительности, порожденных ею

типов и отношений. При этом в “Персидских письмах” портреты, оценки,

рассуждения мотивируются обстоятельствами жизни, встреч и разговоров Узбека

и Рика в Париже. Тем самым, писателю удалось сюжетно привязать их к

произведению, ввести в романное целое. (И вновь, как и в риторическом

пласте, именно герои становятся внешней связующей нитью всего романа).

3.2 Сатирические портреты

В “Персидских письмах” широко представлен жанр сатирического портрета,

выполненного в традициях Лабрюйера, любимого писателя Монтескье. Если

Ларошфуко, другой замечательный французский моралист, исследуя человека в

своих “Максимах”, стремился проникнуть в импульсы человеческих страстей, в

основные двигатели человеческого поведения, то Лабрюйер больше

интересовался внешними проявлениями человеческой природы (поведением

человека в совершенно определенной социальной среде), взаимодействием среды

и человека. Поэтому столь органичен для художественного мира этого писателя

жанр портрета, в котором через внешние черты личности и ее поведения

проступает внутренний склад человека, его социально-характерный тип. У

Лабрюйера внешнее и внутреннее выступает в нерасчленяемом единстве: внешнее

– это проявление внутреннего, а внутреннее обусловлено внешним

(воспитанием, средой, общественными отношениями).

Такой материалистический взгляд на природу человека, не лишенный,

впрочем, в “Характерах” известной классической абстрактности, был воспринят

Монтескье в “Персидских письмах”. В этом произведении даже в большей

степени, чем у Лабрюйера, сатирический портрет создается не статичным

описанием объекта: на помощь приходит живая сценка, часто целая картина, в

которой через серию выразительных внешних проявлений: жест, слово, поступок

– создается точная действующая модель определенного типа, быдь то стареющая

кокетка или напыщенное сановное лицо. Характерной для моралистического

взгляда на человека, как известно, является тенденция к известной

классификации типов людей, их отношений – тенденция к выводу некоторых

общих “теорем”, касающихся биологической, психологической, социальной

природы человека. Монтескье следует этой национально-французской традиции

моралистического психологизма, выводя ее чаще всего в пронический,

разоблачительный план. В сатирических портретах, осмеивающих ряд

общечеловеческих слабостей и пороков, - таковы типы самодовольного хвастуна

(письмо 50 и 72), смешной тщеславной кокетки (52, 63), ученого дурака,

ученого педанта и ученого шарлатана (66, 128, 142, 143), красноречивого

болтуна (82) и т. д. - Монтескье ближе всего подходит к художественному

методу Лабрюйера с его стремлением выявлять некоторые общие характеры и

типы людей своего времени. В книге Лабрюйера сильны элементы социальной

сатиры (нищета народа, пустота и развращенность двора, несправедливость

распределения жизненных благ). Монтескье, следуя критическим традициям

Лабрюйера, расширяет и углубляет осуждение всех сторон старого режима.

Жанровые формы, заимствованные им у Лабрюйера, в частности портрет,

насыщаются сарказмом, уничтожающей иронией (см. сатирические портреты

духовника и т.д. – письмо 48; капуцина, судьи - 68, вельможи – 71,

переводчика – 128 и т. д.). В этих письмах сатирический эффект чаще всего

достигается приемом невольного саморазоблачения персонажей в сценке-

диалоге. Характер главных действующих лиц точно соответствует философско-

критической цели романа. Удивленная “наивность” персов Монтескье,

трогательное незнание ими всех сторон европейского уклада, их

“безобидность” как далеких чужеземцев вызывает у собеседников реакцию

откровенности, лишенную обычного в таких случаях лицемерия. Монтескье

довольно часто вставляет в письма персов друг к другу отрывки из чужих

писем, тем самым расширяя диапазон критического осмеяния за рамки

непосредственного наблюдения героев (см. письма 51, 78, 130, 142, 143,

145).

3.3 Новый этап в классицистической прозе,

или эффект “отстранения”

В “Персидских письмах” также широко представлен жанр небольшого

рассуждения, чаще всего на традиционные для моралистов темы, касающиеся

разнообразных свойств человеческой природы: так, например, письмо 33 –

иронизирование над позицией скептиков (ср. аналогичный мотив в 3, XI гл.

“Характеров” Лабрюйера); 66 письмо – осмеяние компиляров (ср. 62, 1 гл. у

Лабрюйера); 40 письмо – ближе к Ларошфуко рассуждение о человеческой

слепоте; 99 письмо – причуды моды (ср. 13 гл. у Лабрюйера) и т. д. Наконец,

один из самых характерных вообще для просветительской литературы эпизод

“Персидских писем” - посещение монастырской библиотеки (письма 133 – 137) –

в котором Монтескье производит критический пересмотр всего культурного и

научного наследия прошлого, целиком выдержан в отточенно-афористической

манере моралистов XVII в.

Но не только сами жанровые формы, но и принцип прихотливого и подчас

неожиданного чередования этих малых форм, разработанный в “Характерах”

Лабрюйера, не только позволяющий избежать монотонности повествования, но и

создающий особые акцентные эффекты, был использован Монтескье как один из

основных композиционно-организующих принципов не только “моралистического”

пласта, но и всего романа.

Однако, не смотря на близость пласта романа Монтескье к жанровой

традиции моралистов XVII в., “Персидские письма” открывают новый этап в

классицистической прозе – просветительский. Классицистический взгляд

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9