устройства существующих приемов обучения. “Ваши дети, - восклицал Руссо, -

не знают своего родного языка, зато они учатся говорить на языках, которые

нигде не употребляются; они учатся слагать стихи, которые они сами едва

могут понимать…”.

В “естественном” воспитании за исходную предпосылку берется теория,

основное положе которой сформулировано в начале “Эмиля” в замечательных

словах: “Все прекрасно, когда оно выходит из рук Творца; вес портится в

руках человека”. Поскольку природа хороша, а общество дурно, то основной

задачей воспитания является полная изоляция воспитанника от окружающей

среды и предоставление его благотворному влиянию природы. Эмиль растет, не

стесняемый никакими искусственными правилами ложной цивилизации, растет в

блаженном неведении ее соблазнов, ее морали и ее житейских правил. Изгнано

даже чтение, этот “бич детского возраста”, в частности чтение басен

Лафонтена, которые, по мнению Руссо, могут лишь породить в девственном

сознании Эмиля массу опасных вопросов, сомнений соблазнов.

Задачей воспитателя является сохранить в неприкосновенности

естественные чувства добродетельного по своей природе питомца и в то же

время помочь процессу его естественного, непринужденного саморазвития. Это

осуществляется путем ряда педагогических приемов и наставлений, в

результате которых ребенок сам приходит к ряду здоровых, простых и

естественных умозаключен по основным вопросам морали. Одновременно с этим

осуществляется и рациональный курс физического воспитания, в свою очередь

имеющего целью помочь юному организму наиболее полно развить заложенные в

нем самом природой основы здоровья и нормального, естественного

функционирования всех органов тела. “Великий секрет воспитания, - писал

Руссо, - в умении добиться того чтобы телесные и умственные упражнения

всегда служили отдыхом одни для других”. Обучение основам геометрии,

физики, астрономии и географии производиться по наглядной системе, в

комплексном порядке знакомства с действительностью и с природой, прежде

всего. “Когда у человека есть понятия, развитая привычка к размышлению, то,

полагаю, гораздо лучше своим умом доискиваться до всего, что можно найти в

книгах, - верный способ применить знания к своему образу мыслей и овладеть

ими” — писал Руссо. В целях воспитания трудовых навыков, ребенок

обязательно обучается какому - либо полезному для жизни ремеслу. Эмиль в

частности упражняется в плотничьем деле.

Когда Эмилю исполняется шестнадцать лет, его наставник начинает

заботиться о воспитании его чувствительности. Он прививает ему чувства со

страдания, мягкосердечия и человеколюбия. Тут он посвящает Эмиля в основы

“естественной религии”, катехизис которой прилагается Руссо в особом

разделе трактата, носящем заглавие “Исповедание веры савойского викария”.

Теперь надо женить подготовленного к добродетельной жизни воспитанника.

Невеста ему уже выбрана в лице идеально воспитанной по той же системе

девушки – Софи. Заключительная книга трактата, с момента встречи Эмиля и

Софи, превращается в сентиментальный роман, рисующий чистоту любовных

отношений двух добродетельных существ.

Несмотря на всю утопичность предлагаемого Руссо воспитательного

метода, “Эмиль” оказал огромное влияние на дальнейшее развитие передовой

педагогики не только своими отдельными, очень ценным педагогическими идеями

и наблюдениями, но и общим своим направлением, в основу которого положено

внимание к личности ребенка, преобладание моментов воспитания личности над

моментами обучения (в смысле простого усвоения знаний) и т.д. В этом

отношении последующая педагогика в значительной степени обязана Руссо

рядом своих достижений, включая метод трудового воспитания, систему

наглядного и предметного обучения и т.п.

По мысли Руссо, его Эмиль должен стать, прежде всего, добродетельным

человеком. Понятие добродетели у Руссо основывается на принципах следования

предначертаниям мудрой природы, свободы тот лжи цивилизации, честности и

прямодушия, свойственным доблестным героям Плутарха, книга которого была,

начиная с детских лет, любимым чтением Руссо. Наконец, в понятии

добродетели входит, по мнению Руссо, также религиозное чувство. Руссо не

мыслит добродетели вне религии. В этом он резко расходится с атеистическими

тенденциями своего времени. Он стоит на позициях деизма, отличающегося от

деизма Вольтера своим демократическим характером и вырастающего в

значительной мере из идеализации народа его благостной веры в справедливого

бога. Руссо хочет построить идеальную религию, отвечающую требованиям

природы и естественных человеческих чувств.

Гете видел в “Эмиле” “естественное евангелие воспитания”. И.Г. Гердер

утверждал, что за целое столетие ни одна книга не наделала столько шума,

не получила такой огласки. Ею зачитывались молодые люди, и зрелые философы,

как Кант, и деятели французской революции, как М. Робеспьер, у которого она

всегда лежала на письменном столе. Прочитав “Эмиля”, Кант высказал надежду

в самом скором времени увидеть вокруг себя совсем иных людей, чем прежние,

если только получит всеобщее преобладание метод воспитания, который Руссо

мудро вывел из самой природы. В идеале школы, указанном Руссо, Гердер видел

образец всему человеческому, современному и будущему.

Единство философских воззрений и художественных взглядов Руссо

отчетливо обнаруживается в его знаменитом “Письме к д‘Аламберу о

театральных представлениях” (1758г.). Здесь, возвращаясь к своей обычной

антитезе добродетельной природы и пагубной цивилизации, Руссо продолжает

линию, начатую им в “Рассуждениях о науках и искусствах”, и дает резкую

критику театра как яркого выражения порчи общественных нравов. Красноречиво

и подробно он развивает мысль о безнравственности самой идеи театра как

подражания жизни и воссоздании в сценических образах ее страстей и пороков.

Не менее красноречиво он обличает распущенность нравов лиц, занимающихся

актерской профессией и подающих тем самым дурной пример обществу. Руссо

подробно разбирает аморальные стороны классической и современной

драматургии, в особенности не щадит Мольера и изобличает его “Мизантропа”,

усматривая в нем осмеяние добродетели.

В итоге Руссо приходит к выводу о крайнем вреде, который причиняется

театром, этим наиболее утонченны и изощренным продуктом современной

цивилизации, добрым и здоровым нравам граждан. А так как письмо к

д‘Аламберу было написано в ответ на его статью о Женеве в седьмом томе

“Энциклопедии”, где д‘Аламбер предлагал учредить в том городе театр, Руссо

не упускает случая вернуться к одной из своих излюбленных тем — идеализации

патриархального Женевского быта. Он подчеркивает свою любовь к Женеве как к

одному из немногих уголков Европы, где еще сохранилась “естественная

чистота” нравов. Его страшит мысль о возможной порче этих нравов путем

прививки им соблазнов безнравственной цивилизации. Театр не нужен женевцам.

Он не только бесполезен, но и вреден для них в экономическом, бытовом и

моральном отношениях. Добродетельные женевцы знают иные способы и формы

общественных развлечений, имеющие непосредственный и народный характер, как-

то: спортивные состязания, общественные праздники и т.д. Ведь именно в

среде женевских ремесленников Руссо, по его словам, получил то общественное

воспитание, которое дается не при помощи формальных учреждений (театра), а

традициями и правилами, переходящими от поколения к поколению и внушающим

юношеству достойные чувства. Среди этих традиций и навыков отметим

сравнительно высокий уровень грамотности и даже образованности, а также

стремление к политическим знаниям. Так, например, английский путешественник

Джон Мор был поражен тем, что видел в Женеве людей труда за чтением

сочинений Локка и Монтескье.

Опыт массовых любительских женевских увеселений подсказывает Руссо

мысль о том, что в Женеве и в подобных ей добродетельных государствах и

коммунах место театра должны занять народные празднества, посвященные тем

или другим памятным дням из жизни свободного, равноправного и

добродетельного народа. Эту мысль (не отказываясь, впрочем, от театра как

мощного средства политической пропаганды) осуществит впоследствии

Французская буржуазная революция с ее грандиозными и пышными массовыми

праздниками и торжествами, с ее обрядами посадки “дерева свободы”, с ее

церемониями, апофеозами т театрализованными чествованиями братства,

равенства и свободы.

Было бы неверно, однако, думать, что Руссо восстает против всякого

театра и других видов профессионального искусства вообще. Уже в своем

“Рассуждении о науках и искусствах” он достаточно ясно дал понять, что

восстает лишь против современного состояния тех и других, обусловленного

ложной, искусственной цивилизации. В ряде своих писем и высказываний Руссо

неоднократно подчеркивает свою веру в добродетельное действие искусства в

условиях здорового общественного строя, в условиях, свободных от извращений

современной культуры. Он защищает Женеву от французского театра, потому что

стремиться сохранить женевскую республиканскую общину как некий живой музей

идеального или почти идеального уклада жизни. Что касается остальных

стран, то здесь окончательное разрешение вопроса о судьбе театра зависит от

развития дальнейших форм общественного устройства. Во всяком случае, Руссо

не отказывается от мысли о моральном искусстве, вдохновляемом идеалами

добродетели и чистоты нравов.

“Письмо к д‘Аламбер” положило конец всяким отношениям Руссо к группе

энциклопедистов. Оно содействовало также разрыву его с Вольтером, который

энергично пропагандировал театральные начинания на женевской территории,

осуществляя их назло кальвинистским властям города.

2.2 Исповедальная трилогия Руссо

Не опубликованную при его жизни “Исповедь” (1766) Руссо оставил в трех

рукописях. Первый текст, неполный, храниться в библиотеке швейцарского

города Невшатель. Второй текст, полный, находиться в библиотеке

французского парламента, и его условно обозначили: “парижский”. Третий, так

же полный, является сокровищем Женевы, и как раз этот вариант публикуется

во всех странах. После возвращения во Францию в 1770 году Руссо дал одну из

рукописей “Исповеди” литератору Ш.-П. Дюкло, но тот совершил по отношению к

нему какое-то «предательство» - в чем оно состояло, остается неизвестным.

Очевидно, Дюкло рукопись все же вернул, и этот экземпляр, найденный в

письменном столе Руссо, его жена Тереза вручила 26 сентября 1794 года

Конвенту. Третью рукопись взял его друг Поль Мульту, - причем Руссо

наказывал ему опубликовать не раньше 1880 года, чтобы к этому времени

упоминаемых в ней лиц не оставалось в живых, и не было бы повода для обид и

нареканий на автора. Однако, вопреки устному завещанию Руссо, первая

половина “Исповеди” Вышла в свет уже через четыре года после его смерти, а

вторая с некоторыми сокращениями – в 1789-м. Год спустя полный текст издал

П.-А. Дю-Пейру.

Биографию Руссо читатель знает до момента, “Новая Элоиза” вышла в

свет, когда роман «О воспитании» сожгли по решению парламента, а 9 июня

1762 года вышел указ французского правительства об аресте Руссо. Втайне

покинув Монморанси, Руссо бежит в Швейцарию, здесь он живет у друга своего

Рогена в Ивердоне. Но и на родине Руссо сожгли его книгу об Эмиле, и здесь

вышел декрет о его аресте. Враждебные друг другу парижские католики и

женевские кальвинисты по отношению к Руссо проявили трогательное

единодушие. Пришлось обратиться к Фридриху II за разрешением поселиться в

Мотье-Травер в Невшательском графстве, входившим в его владения. Как

приятно было демократу- республиканцу просить убежища у деспота, о котором

в “Исповеди” говориться, что он «своими принципами и поступками попирает

всякое уважение к естественному закону и человеческим обязанностям», легко

себе представить. Но другого выхода не было. Увы, Мотье-Травер не обеспечил

Жан-Жаку покоя до конца его жизни. Не долго о нем заботился правитель

Невшательского графства «милорд маршал Шотландии» по имени Дж. Кейт, вскоре

уехавший. По прошествии трех лет и двух месяцев Жан-Жака отлучили от

кальвинистской церкви, так как на совете пасторов он заявил, что “отчет” в

своих убеждениях “обязан давать только богу”. Натравленная на Руссо толпа

забросала его камнями. И снова он ищет себе убежище. В 12-й книге

“Исповеди” написал о себе: “Отныне я буду на земле скитальцем”.

Последние тринадцать лет этого мучительного существования в “Исповеди”

не отражены. Руссо писал с 1765 по 1770 год, но прервал свою биографию на

1765 годе. О том, что было с ним в дальнейшем, приходится черпать сведения

у его современников. В 1766 году Руссо отправился в Англию, приглашенный

туда по ходатайству философа Юма герцогом Ричмондом. Находясь в Вуттоне

близ Лондона, Руссо проявил больше интереса к местной растительности, чем к

коренным жителям страны. Не покидал его страх, что злоумышленники проникнут

в его дом, с целью похитить рукопись “Исповеди”. А Юма Руссо вскоре

заподозрил в намерении сделать из него посмешище для всей Европы. К

сожалению, английский философ не проявил сочувствия к мнительному гостю и

опубликовал против него злую брошюру. Спешно вернувшись во Францию, Руссо

под вымышленным именем скрывал свое местонахождение в дали от Парижа у

приютивших его аристократов.

С 1771 по 1778 год Руссо проживал в столице. Передовых людей века –

энциклопедистов он давно превратил в своих недоброжелателей, им, а не себе

приписывая вину. Ему не хотелось полностью отмежеваться от них, что видно

из его обмолвки: “Иезуиты не любят меня не только как энциклопедиста”. По

подсчетам Дидро – его “самого старого друга. Почти единственного

оставшегося у него”, - Руссо потерял двадцать друзей из числа философов.

Усугубляя свои муки, Руссо отталкивает от себя и тех, для кого его имя

священно. В таком лихорадочном состоянии писал Руссо книгу с интригующим

названием: “Диалоги: Руссо судит Жан-Жака” (1775 – 1776 гг.) О себе, еще

раз о себе! Свою “исповедальную трилогию”, Руссо завершил “Прогулками

одинокого мечтателя”, где звучат порой и грустные мотивы о личной его

судьбе, но черным мыслям о вражде к нему всего мира он больше не предается.

Этот неподражаемый дневник впечатлений и мыслей соединил узелком последние

два года его жизни с оборванной на 1765 году биографией в go “Исповеди”.

Своими раздумьями о себе и великих проблемах жизни это произведение

отличается от заключительной части “Исповеди”, тем более – от “Диалогов”.

Мало того, “Прогулки” – не только “придаток” к “Исповеди”, по определению

Руссо, но и философский к ней ключ, в чем мы еще не раз убедимся. Увы,

десятую “прогулку” оборвет безжалостная смерть.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9