терял статус должности. И затем к этому прибавилось требование, чтобы

поступающие на государственную службу чиновники сдавали экзамен, вызвав тем

самым живейшее неудовольствие бездарных претендентов на должности.

Во-вторых, это все вызывало недовольство дворянства.

Вековая отсталость страны, тяжесть крепостных порядков,

консервативность, чванство и тупость основной массы дворянства неудержимо

тянули страну назад. Но снова мы должны винить в этим не только время, но и

самого Александра, постоянно колебавшегося, страшившегося возможного

недовольство дворянства. А оно, это недовольство, уже при первых опытах

Александра и Сперанского по государственному переустройству России грозно

дало о себе знать. Бывший одним из рупоров реакционной части дворянства,

попечитель петербургского учебного округа Д. П. Рунич с возмущением писал

о том, что “самодержавие царя сочеталось с мнением Государственного

совета”, “самый недальновидный человек понимал, что вскоре наступят новые

порядки, которые перевернут вверх дном весь существующий строй. Об этом уже

говорили открыто, не зная еще, в чем состоит угрожающая опасность. Богатые

помещики, имеющие крепостных, теряли голову при мысли, что конституция

уничтожит крепостное право и что дворянство должно будет уступить шаг

вперед плебеям. Недовольство высшего сословия было всеобщее”.

Также деятельность М.М. Сперанского вызвала недовольство

консервативного дворянства, выступавшие против преобразования

государственного строя России, которое обвиняло его в государственной

измене и добилось его отставки. Некоторые открыто называли Сперанского

врагом дворянства. Н.М. Карамзин, знаменитый писатель и историк, являвшийся

выразителем идей и стремлений русского дворянства этого времени, выступил

с резкой критикой Сперанского в 1811 году в своей знаменитой записке-письме

“О древней и новой России”. Считая несвоевременными все мероприятия

правительства Александра I, Карамзин подверг их резкой критике. Отражая

настроения дворянства, требовавшего отказа от каких-либо радикальных

реформ, он полагал, что деятельность по преобразованию России,

осуществляемая императором, не соответствует исторической традиции русского

народа, что нужны не реформы, а традиционная сильная власть императора, его

добродетель и охранительные функции монарха.

Растущая напряженность в отношениях с Францией непосредственно

сказалась на внутренней политике России. Дворянская оппозиция, недовольная

созданием по французскому образцу лицея в Царском Селе, как, впрочем, и

всей реформой образования, теперь сделала подготовленный Сперанским в 1812

году проект Гражданского кодекса Наполеона, поводом для решительного и

успешного удара по реформаторским тенденциям, характерным для первого

десятилетия правления Александра.

К тому же в Эрфурте, где Наполеон оказывал Сперанскому знаки особого

внимания, он сошелся с французскими законоведами Локре, Легра, Дюпон де

Немуром и добился их назначения членами-корреспондентами законодательной

комиссии Государственного совета. Намереваясь “резать по живому, кроить из

целого куска” он мечтал о гражданской свободе, о равенстве перед законом,

об отмене крепостничества. Его реформы , уложение законов и в особенности

его восхищение Наполеоном вызвали яростное противодействие со стороны

дворянства. Великая княгиня Екатерина Павловна, министры Армфельд, Гурьев,

Балашов, Аракчеев натравливали на него Александра.

А в-третьих, все это не устроило Александра I.

Реформы начала XIX века не смогли затронуть основ самодержавия, хотя

всем было ясно, что предложения реформаторов были направлены на ликвидацию

противоречий между государственными институтами прежней феодально-

абсолютистской монархии. На деле царь, как и прежде, единолично решал

многие важнейшие вопросы. Традиции самодержавия продолжали действовать, и

царь оказывался первым, кто их активно поддерживал, проводил в жизнь. В

иное время, в более обнаженной форме, в больших масштабах повторилось то,

что произошло в свое время с Негласным комитетом: снова сработала система,

снова человек системы, несмотря на благие декларации и подталкивание своих

сподвижников к реформам, в решающий момент сделал шаг назад. И не только

потому, что сам он был не готов к реформам, но и потому, что к ним были не

готовы Россия, российское общество, медленно и тягуче, в соответствии с

общим течением жизни, втягивавшееся в новое общественное русло.

Но попробуем определить причины, по которым император сдал свои

позиции и в последний момент отказался от проведения тех реформ, которые

сам же и одобрил.

Александр предпочитал оставаться при неопределенно-расплывчатой

формуле неофициального комитета о возможности совместить свободу с

самодержавием; неясность, неуловимость этой формулы как раз и составляло

главную привлекательность ее в глазах Александра.

Спустя несколько лет тяжелые испытания от неудач первых коалиций

против Наполеона поставила ребром вопрос о необходимости политический

реформы. Теперь уже не кабинетные размышления о возвышенных принципах, а

осязательная практическая потребность всеобщее недовольство и ропот,

финансовый кризис, расшатанность государства настойчиво напоминали о

непригодности старых форм правления. И от расплывчатых мечтаний о

политической свободе приходилось перейти к составлению точного плана

государственного преобразования. Эта потребность выдвинула на авансцену

внутренней политики великого систематика - Сперанского. Легко можно

представить себе, с каким чувством читал Александр проекты Сперанского!

Ведь эти проекты низводили воздушно-бесплотную мечту о политической свободе

на степень сухих логических формул, точных определений, законченных

параграфов. Все получало полную осязательность, принципы формулировались в

учреждения, и железная логика всех этих “уставов” и “наказов” не оставляла

места никаким заманчивым недомолвкам и поэтическим неясностям. И главное -

план Сперанского был разработан в целях немедленного исполнения, при

котором предстояло сейчас же осязательно почувствовать необходимые

последствия введения нового порядка на место прежних привычных отношений.

План Сперанского должен был возбудить в Александра неприятное чувство более

всего именно своею законченностью. И до нас действительно дошли указания на

то, что Александр выражал свое недовольство произведением Сперанского и

жаловался, что Сперанский исказил первоначальные проекты Лагарпа и слишком

определенно ограничил прерогативы монарха. Александр был большой охотник до

красноречивых введений в конституционной хартии, но он отнюдь не одобрял

точную определенность в параграфах их текста. И не мудрено, что Александр

быстро перешел от первоначальной мысли о введении в действие проекта

Сперанского целиком к частичному осуществлению лишь некоторых его отрывков.

В конечном счете Александр не устоял перед натиском дворянства,

требовавшего убрать “преступника, изменника и предателя” - М. М.

Сперанского. Человек, с которым Александр замышлял свои первые реформы, был

отправлен в ссылку, конечно, не за мнимые связи с Наполеоном, а в угоду

консервативному большинству дворянства, и прежде всего реакционно

настроенной части - аристократической бюрократии, но у царя хватило

мужества признаться своему другу А. Н. Голицыну: “Если у тебя отсекли руку,

ты, наверное, кричал бы и жаловался, что тебе больно. У меня прошлой ночью

отняли Сперанского, а он был моей правою рукою”. (Цит. по Федоров В.А.

Указ. Соч. - С. 61).

Император Александр был прав: Сперанского отняли, отняли не только у

него, но и у целой России. Государь остался окруженный людьми без

политической мысли и часто преданными личным интересам. Для России -

закрывалась пора внутреннего обновления, и лучшие намерения правительства

остановились по недостатку орудий. Высшее управление снова погрузилось в

хаос случайных мер, из которых на время оно было выведено смелым умом

государственного человека.

Однако падение Сперанского обуславливалось, как известно,

многообразными причинами. Но вряд ли мы ошибемся, предположив также, что та

легкость, с которой Александр пошел навстречу недоброжелателям Сперанского,

объясняется в последнем счете глубокой разностью натур этих двух людей. У

Сперанского было все то, что недоставало Александру: строго логический ум,

исключительная трудоспособность, ясность и определенность и громадная

настойчивость. Все, что было достигнуто в смысле упорядочения управления,

было сделано Сперанским. Но над ним тяготела, якобы колеблющаяся,

расплывчатая, а в сущности непреклонная воля “безвольного” царя; и

Сперанскому удалось сделать лишь то немногое, что угодно было допустить

Александру. Поэтому Михаил Михайлович испугал Александра, показав ему в

конкретно-воплощенном виде его смутную и бесформенную мечту. И сочиненные

Сперанским параграфы встали перед умственным взором Александра как живой

упор его мечтательной пассивности, как предъявленный к уплате точно

подведенный счет. И вот почему, хотя Александр I и цеплялся за Сперанского,

повинуясь необходимости, как за незаменимого работника, в то время, когда

на очереди стояли конкретные конституционные преобразования, но между ними

никогда не могло установиться настоящей интимной душевной близости, как

никогда не могут сродниться духом мечтатель и реализатор. Когда же

Сперанский стал неудобен, когда Александр убедился, что реформаторские

стремления Сперанского идут дальше царских намерений, он спокойно предал

его. Александр, который никогда не считался с всеобщей ненавистью к

Аракчееву, вдруг поддался подозрениям против Сперанского, которым сам ни

минуты не верил, и отправил его в ссылку, и в 1812 году с попытками реформ

было покончено. Лишь только Сперанский исчез с вершины государственной

пирамиды, Александр вновь погрузился в фантасмагорический мир бесформенных

мечтаний. Приняв иное направление, эти мечтания не утратили своего прежнего

характера.

Все это говорит о том, что политический крах всемогущего статс-

секретаря Сперанского не только в этом десятилетии, но и во всем правлении

Александра.

Ссылка.

С 1810 - 1812 года Сперанский провел ряд мер, направленных на

укрепление финансов страны и вызвавших недовольство дворянства. Придворная

клика всячески критиковала Сперанского как “поповича”, “выскочку”, на него

сыпали доносы. В результате интриг перед началом войны в середине марта

1812 года император пожертвовал Сперанским в залог примирения своего с

оппозицией, и, обвиненный в сношениях с Наполеоном, неосторожный и опасный

“parvenu” был отправлен в отставку.

17-го марта 1812 года, в воскресенье, Сперанский за обедом получил

через фельдъегеря приказание явиться к государю в 8 часов вечера. Эти

приглашения случались часто, и Сперанский спокойно поехал в Зимний дворец.

В секретарской комнате дожидались дежурный генерал-адъютант и два министра;

но государственный секретарь был позван прежде их. Целые два часа

продолжалась аудиенция. Наконец дверь отворилась, и Сперанский вышел

бледный и взволнованный. Торопливо уложив в портфель бумаги и простясь с

министрами, он отправился домой. Здесь его уже ожидал его министр полиции

Балашов. Кабинет его был опечатан. У Сперанского не достало духу проститься

с семейством. Поздно ночью он выехал из Петербурга, в сопровождении

частного пристава, в ссылку, которой местом был назначен Нижний Новгород.

Его ближайший приятель Магницкий, впоследствии так храбро перешедший в

другой лагерь, был тоже арестован ночью и сослан. Что происходило между

Александром и его прежним другом, осталось тайной. Ни в многочисленных

записках того времени, ни в длинных, оправдательных письмах самого

Сперанского не видно, в чем состоял донос на него. У себя дома он увидел

министра полиции генерала Балашова, который по высочайшему повелению

приказал ему немедленно отправляться в Нижний Новгород под строгий надзор

полиции. Жандармский офицер ждал у ворот с тройкой лошадей. Затем по новому

доносу Сперанский был сослан в Пермь, на Урал. Будучи врагом Сперанского,

великая княгиня Екатерина Павловна много содействовала его падению,

известности Карамзина и возвышению Ростопчина.

Когда этот первый соратник царя, почитая Наполеона, трудился на пользу

союза с Францией и посвящал себя внутренним реформам, Александр ему не

препятствовал, однако сам царь не переставал вести подкоп под союз с

Францией, который сам же когда-то восхвалял... Весть об опале Сперанского

была с восторгом воспринята в России как первая победа над императором

французов.

Не лучшая пора началась для самого Сперанского; его характер, более

гибкий, нежели твердый, не выдержал тяжкого удара. Сначала он как будто не

хотел верить безвозвратности своего падения. В твердой надежде на свою

невинность, он пишет, одно за другим, письма к государю. Но письма не

доходят или остаются без ответа. Между тем положение его в ссылке

становится невыносимым. За ним следят шаг за шагом, каждая фраза его

доходит до Петербурга с разными толкованиями, и в то время, когда он ждет

облегчения участи, довольно одного неосторожного слова, чтоб удалил его из

Нижнего Новгорода в Пермь. Здесь, оставленный всеми, заклейменный именем

изменника, и даже без материальных средств жизни, он падает духом. Тон его

переписки постепенно понижается. Вместо оскорбленного достоинства, которым

дышат первые письма, он начинает умолять о милосердии. Из ссылки Сперанский

обращался к Александру I с письмами, в которых пытался оправдать свои

преобразования. В 1814 году, когда некоторых из врагов его уже не было на

свете, он обратился к государю с письмом, написанным в том мистическом

тоне, который стал отличать его со времени ссылки. В этом письме он просит

позволения поселиться в своей маленькой новгородской деревне, Великополье.

Просьба его была уважена, и он освободился по крайней мере от слишком

стеснительного полицейского надзора. Кажется, однако, что и в это время он

не потерял еще окончательно надежды. В 1814 Сперанскому было разрешено

проживание под полицейским надзором в своем небольшом имении Великополье

Новгородской губернии. После он говорил, что “первое движение государя было

вызвать его в Петербург, второе - проводить за присмотром в деревню”. В

Великополье печальная истина окончательно открылась перед ним: он понял,

что прежним отношениям не воротиться, и стал искать опоры у людей, с

которыми в лучшую свою пору не имел ничего общего. Здесь он встречался с А.

А. Аракчеевым, посещал его имение село Грузино, через него ходатайствовал

перед Александром I о своем полном “прощении”. Характерно признание самого

Аракчеева: “Будь у меня треть ума Сперанского, я был бы великим человекам”.

С тех пор опальный временщик уже не возвратил себе прежнего значения, хотя,

уступая просьбам Аракчеева, при его содействии, император в 1816 году и

назначил Сперанского сначала пензенским губернатором, а затем сибирским

генерал-губернатором, где провел административную реформу. В 1821

Сперанский был возвращен в Петербург, назначен членом Государственного

совета и Сибирского комитета, управляющим комиссии составления законов,

получил земли в Пензенской губернии.

Но, когда Сперанский вернулся в Петербург, его здесь ожидало новое

разочарование. Он надеялся если не на прежнюю близость, то на примирение и

полное признание своей невинности. Ничего подобного не случилось. Времена

переменились. “Без лести преданный” Аракчеев стоял у трона; начиналась

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7