быть, единственным человеком знатного происхождения, принадлежащем к

многочисленной и почитаемой семье, который за всю свою жизнь не испытал

даже в течение одной недели сладостного чувства пребывания под

родительским кровом. Благодаря своему настроению я считал за изгнание то,

что делалось для одобрения меня.

Большая роскошь, окружавшая архиепископа Реймского, нисколько

меня не тронули. Жизнь, сводившаяся к одним внешним формам, казалась мне

невыносимой. В пятнадцать лет, когда все движения души еще искренни,

очень трудно понять, что осмотрительность, т.е. искусство обнаруживать

лишь часть своей жизни, своих мыслей составляет главное достоинство.

Все заботы, которые меня окружали, склонялись к внедрению в мое

сознание мысли, что для человека с моим увечьем не существует другого

призвания. Но что делать с известной живостью воображения и ума, которую

во мне признавали? Мне давали читать то воспоминания кардинала Ритца, то

жизнеописания кардинала Ришелье, кардинала Хименеса или Гинкмара, некогда

архиепископа Реймского.

Молодость – тот период жизни, когда человек всего честнее. Я еще

не понимал что значит принять одно звание с намерением следовать

другому, взять на себя роль постоянного самоутверждения для того, чтобы

более уверенно преследовать честолюбивую карьеру, посещать семинарию для

того, чтобы сделаться министром финансов.

После года пребывания в Реймсе я увидел. Что мне не избежать

своей судьбы, и мой усталый дух смирился; я позволил себя отвести в

семинарию Св. Сульпиция»[61].

Так, смирившись с судьбой, он в 1770 году поступил в семинарию

Сен-Сюльпис.

Кончилось отрочество, и наступила молодость Талейрана. «Он

вступил на жизненную арену холодным, никого не любящим скептиком. Самые

близкие родные оказались по отношению к нему бессердечными эгоистами. На

себя и только на себя, и при том не на свои физические силы, а

исключительно на свою голову, возлагал юноша свои надежды. Кругом были

только чужие люди, начиная с наиболее чужих, т.е. с собственных

родителей. А чужие люди – это конкуренты, враги, волки, если показать им

свою слабость, но превратить их в послушные орудия, если уметь быть

сильным, если быть умнее их»[62].

Такова была основная руководящая мысль, с которой Талейран вышел

на жизненную дорогу.

Обучаясь в семинарии Св. Сульпиция Талейран много размышляет,

что было несвойственно его тогдашнему возрасту, «испытывая бессильное

возмущение и негодование, которое он не смел и не должен был высказывать,

он был исполнен такой печали, подобную которой трудно встретить в

шестнадцать лет»[63]. Талейран признается, что был настроен против

начальства, против родителей, против учреждений и особенно против власти

общественных приличий, которым я был вынужден подчиняться. Я провел три

года в семинарии Св. Сульпиция, почти ни с кем не разговаривая; меня

считали высокомерным и часто этим попрекали. Мне казалось, что это

свидетельствует о таком незнании меня, что я не удостаивал ответом, и

тогда находили, что я невыносимо горд. Но, о Боже, я не был ни

высокомерным, ни надменным: я был лишь добрым юношей, чрезвычайно

несчастным и внутренне негодующим»[64].

Талейран в духовной семинарии Св. Сульпиция не имел друзей, да к

тому же даже ни с кем ни разговаривал. Единственными его друзьями в это

время были книги. Он проводил дни за чтением различных великих

жизнеописаний государственных людей. К тому же библиотека семинарии была

богато обставлена. Читая книги, Талейран мечтал о другом. Обо всем, кроме

карьеры священнослужителя. « Я искал и запоем читал самые революционные

книги, которые я только мог найти. Они рассказывали мне об истории,

мятежах, бунтах, потрясениях во всех странах. Все это обладало для меня

большой привлекательностью»[65].

« Смирившись с судьбой, Талейран, однако, ощущал, что карьера

священнослужителя не удовлетворяла его. Физические и моральные

компенсации могли дать, по мнению Шарля Мориса, лишь деньги и женщины.

Духовная профессия нисколько не льстила честолюбию молодого человека.

Сутана мешала увлечению игрой в карты, любви и «роскоши»[66].

На исходе жизни Талейран писал: «Вся моя молодость была

посвящена профессии, для которой я не был рожден»[67].

«В итоге вся абсурдность ситуации выразилась в одной фразе

Талейрана: «Зачем учиться в семинарии, если хочешь быть министром

финансов». Но пост министра финансов был сладкой, недостижимой мечтой, а

занятия в семинарии – реальностью. Четыре года находился он в этом

учебном заведении, а закончил свое образование в Сорбонне в 1778 году.

Через полтора года Шарль Морис стал священником»[68].

«Он начинал жизнь и с первых же шагов обнаружил те основные

свойства, с которыми сошел в могилу. В двадцать один год он был в

моральном отношении точь-в-точь таким, как в восемьдесят четыре года. Та

же сухость души, черствость сердца, решительное равнодушие ко всему, что

не имеет отношения к его личным интересам, тот же абсолютный, законченный

аморализм, то же отношение к окружающим. Дураков подчиняй и эксплуатируй,

умных и сильных старайся сделать своим союзниками, но помни, что те и

другие должны быть твоими орудиями, если ты, в самом деле, умнее их, будь

всегда с хищниками, а не с жертвами, презирай неудачников, поклоняйся

успеху!»[69].

Таким корыстным, скрытым человеком его сделали, его родители,

которые не могли подарить ребенку нежность, доброту и не смогли научить

его самому главному – любить. Может быть, виновны не только родители, а и

те обстоятельства, в которых в которых жил Шарль Морис и вся его семья.

Виновно и время, в которое появился на свет этот гениальный человек.

«То, как проходят первые годы нашей жизни, влияет на всю жизнь, и если бы

я раскрыл вам, как я провел свою юность, то вы бы меньше удивлялись очень

многому во мне», - говорил Талейран [70].

2. Шарль Морис Талейран накануне революции во

Франции.

«Окончив обучение в семинарии Сен-Сюльпис и посвященный в

духовное звание, Талейран стал искать прибыльного аббатства, а пока

отдался любовным приключениям. Им не было счета. Он вовсе не был хорош

собой, был искалечен, но женщин он брал своим тонким всепобеждающим умом

и остроумием, и не они его покидали, а он их покидал первый. Все женщины

без исключения были для него лишь орудием наслаждения или выгоды – и

только»[71].

Денег же для удовлетворения собственных страстей требовалось все

больше и больше. Его расходы – на женщин, на карты, на встречи с друзьями

– росли очень быстро». Едва надев в 1775году черную сутану, молодой

аббат понял, что она «жмет в плечах» и ее надо, как можно скорее,

заменить более свободной и доходной – лиловой епископской»[72].

Но получить сан епископа оказалось делом не простым. Все же

вопреки всему карьера его развивалась быстрыми темпами.

«Вскоре он уже был генеральным викарием Реймса. Он жил то в

Реймсе, то в Париже, его командировало духовенство на собрание делегатов

от церкви, которые сговаривались с правительством о налогах и по другим

финансовым вопросам, касавшихся церкви. Он вел беспечальную жизнь, полную

великих развлечений, имел новые и новые любовные связи и умудрялся даже

через женщин споспешествовать своей духовной карьере. При дворе шансы

молодого аббата стояли высоко, он умел вкрасться в милость к влиятельным

людям»[73].

Целью Талейрана в это время было получить сан епископа, но это

оказалось делом не простым. «Моральный облик» юноши был несовместим с

официальными дорогами церкви. «Талейран пустил в ход связи, и в 1786 году

ассамблея духовенства рекомендовала его на епископский пост»[74], но

епископ Отена Александр де Марбеф не счел Шарля Мориса достойным. Но

вскоре де Марбеф стал архиепископом Лиона, и место епископа в Отене

оказалось вакантным.

«Накануне революции, 2 ноября 1788 года, король Людовик XVI

подписал приказ о назначении генерального викария города Реймса Шарля

Мориса Талейрана - Перигора епископом Отенской епархии».

Но еще не получив епископский сан, Талейран, мечтавший стать

министром короля стал « министром финансов» церкви, заняв в 1780 году

пост генерального агента духовенства.

Духовенство в то время испытывало серьезные финансовые

трудности. Оно не хотело платить налоги королю и соглашалось лишь на

добровольные «дары», благотворительность. Талейран энергично защищал

«неотчуждаемые права священнослужителей». С этой целью он разослал во все

епископства Франции анкету с вопросами о функциях духовенства, его

отношении к больницам, приютам, школам, его расходах и доходах, движимом

и недвижимом имуществе. В 1785 году ассамблея французского духовенства

высоко оценила труд Талейрана.

Финансовый кризис накануне революции обострился. Французское

государство оказалось на грани банкротства.

Последнюю попытку спасти положение, к которой аббат Перигор имел

непосредственное отношение, предпринял генеральный контролер финансов

Шарль Калон.[75] Калонна стесняли во всех его предприятиях, на него

нападали со всех сторон, и под которого архиепископ Тулузский

подкапывался при помощи подпольной интриги. Он решил устроить собрание

нотаблей и надеялся, что неожиданный их созыв заменит национальную

санкцию, то есть регистрацию парламента. Он рассчитывал привлечь на свою

сторону общественное мнение, на которое он думал произвести благоприятное

впечатление. Как только открылось собрание, он предложил создать во всем

королевстве провинциальные собрания, упразднить барщину, внутренние

таможни и некоторые осужденные общим мнением подати, уменьшить соляную

пошлину и установить свободную торговлю хлебом. Он смело решился на

увеличение дефицита и отказался от десяти миллионов из сумм, даваемых

соляной пошлиной, от двенадцати миллионов торговых пошлин и податей, от

десяти миллионов тальи. Он отказался от доходов, которые получались от

отчуждения права охоты и почетных прав, связанных с владением отведенными

для нее местами, и которые служили для оплаты долгов духовенства,

покрываемых главным образом из этого источника.

Калон увеличил дефицит расходом десяти миллионов на возмещение

барщины и шести миллионов на содействие сельскому хозяйству, ремеслам и

торговле. Он обольщал себя надеждой, что взамен стольких благодеяний он

легко добьется новых доходов в возмещения старых в размере от ста десяти

до ста двенадцати миллионов.

Он нашел пятьдесят миллионов в виде регулярного взимания двух

двадцатых чистого дохода со всех французских земельных имуществ.

Увеличение этого налога достигалось благодаря тому, что Калонн предложил

упразднить все корпоративные и сословные привилегии, изъятия и частные

льготы. Он назвал его земельным пособием и считал, что он не будет новым

налогом, так как для тех, кто платил две двадцатых, бремя не увеличится,

и что дело идет лишь об упразднении несправедливой раскладки и всяких

изъятий, которыми готовы были пожертвовать даже те, кто ими

пользовался. Доход от установления гербового сбора он оценивал в

двадцать миллионов. Жалованье в поместье государственных земель и лучшее

управление лесами должны были дать десять миллионов дохода. Для

обеспечения платежей в определенные сроки он заключил заем в двадцать

пять миллионов, который должен был быть погашен лишь через пятнадцать

лет. Кроме того, он предлагал провести такую экономию, которая дала бы

пятнадцать миллионов.

Этот план был лишен здоровой основы, так как нотабли не имели власти

на его проведение; он был очень обширен и в совокупности довольно

внушителен; его преимущество заключалось в том, что он успокаивал всех

тех, кто имел долговые обязательства государства, и что он приближался

без потрясений к таким идеям, которые уже давно были распространены в

образованных классах общества и начинали проникать в народную массу.[76]

Все эти «финансовые битвы» подвели Талейрана к главному выводу:

его собственный класс не мог и не хотел найти выход из острейшего

экономического и финансового кризиса, охватившего страну: королевский

режим клонился к закату. Нужно было определить свою политическую позицию,

но переход в другой лагерь следовало подготовить, заручиться поддержкой

«общественного мнения». И епископ выдвинул проект улучшения материального

положения сельских священников.

Этим Талейран не ограничился. Поклонник азартных игр, он в

период революционной ситуации во Франции опубликовал брошюру, в которой

называл королевскую лотерею – азартную игру – «отвратительной

несправедливостью», «противозаконным средством привлечения денег народа,

насмешкой над его легковерием». И делал вывод: королевские лотереи

необходимо упразднить.

Такие выступления получали широко общественную огласку. Они

отвечали духу времени. А за ходом событий Шарль Морис самым внимательным

образом.

Приближались революционные события 1789 года. Он, во что бы

то ни стало, хотел стать депутатом от местного духовенства в Генеральные

Штаты. Талейран подготовил наказ епископства Отена [77]. Талейран

предложил программу реформ, ведущих к буржуазной монархии. Он предлагал:

1. юридически определить права каждого гражданина;

2. признание любого общественного акта законным в королевстве,

только с согласия нации;

3. народу принадлежит и контроль над финансами;

4. основы общественного порядка – собственность и свобода: никто не

может быть лишен свободы, кроме как по закону;

5. наказания должны быть одинаковыми для всех граждан;

6. провести инвентаризацию имуществ в королевстве и создать единый

национальный банк»[78].

2 апреля 1789 года его избрали депутатом Генеральных Штатов от

духовенства Отена. 12 апреля, в день пасхи, он отбыл в Париж. «Я

отказался от епископства Отенского и помышлял лишь об удалении от первого

пройденного мною жизненного поприща. Я отдал себя во власть событий и

мирился со всем, лишь бы только остаться французом. Революция предвещала

народу новые судьбы; я следовал за ее ходом и за ее превратностями. Я

отдал ей в дар все свои способности, решив служить своей стране ради нее

самой, и возложить все свои надежды на конституционные принципы, которые,

казалось, близки к осуществлению»[79].

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12