залечивавшего тысячи ран, возможности выделить «Домику» значительные

материальные средства.

Чтобы как-то вывести музей из его тяжелого положения, была применена

временная мера: музей переведен на хозрасчет. Мера эта встретила резкое

осуждение тех, кто вложил немало сил в восстановление «Домика». «Разве

можно допустить такое нелепое положение!» – негодующе восклицал в газете

«Терек» ее редактор М. Санаев. Однако нелепое положение было допущено и

утвердилось надолго.

Перевод на хозрасчет поставил музей в еще более трудное положение.

Входной платы, а она была единственным источником дохода, не хватало даже

для проведения мелкого ремонта. Об улучшении же содержания музея, о

приобретении экспонатов не могло быть и речи. Мизерным было количество

сотрудников. (В 1926 году штат состоял только из заведующего музеем и

сторожа).

В 1927 году содержание «Домика» было возвращено местному бюджету.

Принявшая в том году музей Н.И. Логазидзе горячо взялась, прежде всего, за

создание новой экспозиции. На те небольшие средства, которые были отпущены

на улучшение работы, ей удалось к весне 1928 года все же много сделать. Это

было известным шагом вперед, хотя экспозиция и не отличалась ни богатством,

ни, разумеется, научностью разработки. О содержании этой открытой в 1928

году экспозиции можно судить по акту проверки музея, которая была

произведена бригадой учителей Пятигорского гороно 20 июня. В акте

говорится: «Под музей занято пять комнат. В первой помещаются виды

«Домика», копии лермонтовских картин, иллюстрации к некоторым произведениям

поэта, витрины с произведениями различных изданий.

Во второй (зал) – зеркало времен Лермонтова, ломберный стол, столик

круглый, 2 стула, диван, овальный столик со стеклом, шкафчик для посуды,

снимки города Пятигорска. Здесь же находится уголок, где собраны материалы,

связанные с историей дуэли.

В третьей (кабинет Лермонтова) – портрет М.Ю. Лермонтова, фотографии

его родственников, типы горцев (гравюры), письменный стол и кресло

М.Ю. Лермонтова.

В четвертой – собран юбилейный материал, модель памятника Лермонтову,

фотографии памятников Лермонтову, венки, ленты и небольшая библиотека.

В прихожей – бюст поэта, выставка Госиздата произведений Лермонтова

(книги продаются посетителям), книга впечатлений посетителей...»

Как бы то ни было, при всей своей скромности эта первая в

послереволюционные годы экспозиция свидетельствовала о том, что музей в

меру своих сил и возможностей старался показать экспонаты, связанные с

жизнью и творчеством поэта.

29 июля 1928 года в Лермонтовской галерее был организован

Лермонтовский утренник. Выступал на нем с большим докладом профессор

Московского университета П.Н. Сакулин. По окончании программы Сакулин

предложил присутствовавшим отправиться в «Домик», «в котором прошли

последние дни короткой, горькой жизни поэта». Участники утренника пришли в

музей и попросили директора «Домика» пригласить Е.А. Шан-Гирей. С большим

вниманием слушали ее рассказ о том, как на стене «Домика» в 1884 году

укрепляли мемориальную доску[36].

«Народу было множество», – говорила Евгения Акимовна.

В последующие годы работники музея работали над восстановлением в

«Домике» бытовой обстановки времен пребывания в нем Лермонтова. Директор

музея списывается с Пушкинским домом и Ленинградским отделением

Государственного музейного фонда. Он едет в Ленинград, получает там копию

маслом с картины Лермонтова «Штурм Варшавы», несколько кресел, стулья,

янтарные чубуки к трубкам и еще кое-какие экспонаты, относящиеся к

дворянскому быту первой половины XIX века.

Но материальное положение музея продолжало оставаться очень тяжелым.

Финансовые трудности были настолько велики, что руководство музея вынуждено

было – сейчас это звучит дико и невероятно! – сдать пятую комнату «Домика»

(пристроенную в 80-х годах) частным жильцам.

Разумеется, подобную меру трудно оправдать. А к чему она привела,

можно судить по тем статьям, которые вскоре появились в местной и

центральной прессе. «Главной и наиболее популярной достопримечательностью

Пятигорска продолжает считаться «Домик Лермонтова», затерявшийся на улице

имени поэта у подножия Машука, – писала 12 ноября 1929 года выходившая в

Ленинграде «Красная газета». – За последнее время он находится на положении

фактически беспризорного. Прежде всего, произведена варварская

«реставрация»[37] «Домика» с современной покраской, возведением пристроек,

разбивкой мещанского палисадника и вообще превращением всей усадьбы,

имеющей всесоюзное историческое значение, в доходную статью, будто бы

оправдывающую вселение сюда частных постояльцев. И вот по двору усадьбы

развешивается для сушки белье, бродят куры, в углу где-то хрюкает свинья, в

беседке кто-то прохлаждается душем... Заведующие «Домиком» часто меняются,

и каждый из них оставляет по себе самую печальную память...»

Через две недели после этой корреспонденции, 24 ноября 1929 года, в

пятигорской газете «Терек» появилась заметка под заголовком «Уплотненный

Лермонтов».

«Лермонтову с его историческим домиком в Пятигорске не повезло.

Лермонтова уплотнили.

Отдел народного образования заселил усадьбу Лермонтова новыми

жильцами.

Усадьбу опошлили занавесочками, клумбочками, преобразившими ее

первоначальный вид, через двор протянулись веревки для сушки белья, в

глубине двора декорацию дополнил, собою вместительный и донельзя грязный

мусорный ящик. Если сюда добавить непросыхающие лужи мыльной воды после

стирки белья, домашнюю живность... пейзаж получается крайне оживленный...

...Такое отношение к историческому памятнику нетерпимо, оно позорит не

только Терский ОНО, но и все общественные и культурные организации округа».

Картина, нарисованная в приведенных корреспонденциях, безотрадна, но

она не изменилась и в 1930 году. Кстати, из истории этого года старые

работники «Домика» запомнили только такой случай: со стен музея исчез

портрет Мартынова 40-х годов прошлого столетия, то есть того возраста, в

каком он стрелял в Лермонтова. Любопытно, что, как, потом оказалось,

портрет был не украден, а «снят» со стены музея внуком Мартынова («чтобы

дед не подвергался издевательствам», – заявил в свое оправдание любящий

внук).

В 1931 году Лермонтовская усадьба была освобождена от жильцов.

XV

В 1932 году «Домик» частично реставрировали. При этом выяснилось...

впрочем, подробнее всего о том, что выяснилось, сказано в акте о

произведенной реставрации. Он датирован 10 апреля 1932 года.

«При снятии штукатурки оказалось, что под дранью, на которую сделана

последняя, сохранились еще в некоторых местах значительные куски бумаги, а

в некоторых местах дерево смазано раствором мела и глины. Последнее еще раз

подтверждает, что стены домика не переделывались, а остались те самые,

которые составляли жилище поэта в 1841 году».

Вспомним описание «Домика», сделанное Мартьяновым: «Низкие приземистые

комнаты, стены которых оклеены не обоями, но простой бумагой, окрашенной

домашними средствами...» И далее: «В приемной бумага на стенах окрашена

была мелом и потолок выбелен тоже мелом...»

Да ведь это же документальное доказательство того, что стены «Домика»

– молчаливые свидетели жизни Лермонтова – сохранились до наших дней! В этом

смысле реставрация 1932 года принесла ценнейшие результаты.

Внешне «Домику» был придан приблизительно тот вид, какой он имел до

переделок: был убран железный навес над входной дверью, укорочен коридор,

изменен размер окошка в бывшей буфетной. Вместо двухстворчатой входной

двери была навешена одностворчатая. Но зато внутри «Домика» были сделаны

нарушения его первоначального вида: заложена дверь из кабинета Лермонтова в

спальню Столыпина и открыты двери из кабинета Лермонтова и Столыпина в

пятую, позднейшей пристройки комнату. Самое же главное, что сделало «Домик»

очень похожим на ранний фотоснимок 1877 года, было то, что стены его

обмазали глиной и побелили. Снесена была, наконец, беседка в саду, которая

вызывала так много вопросов у посетителей и нареканий со стороны печати.

Еще одно удалось сделать директору «Домика» С.Д. Короткову: он добился

перевода музея на краевой бюджет, а это значительно улучшало материальное

положение «Домика» и поднимало его значение.

Остановиться бы тогдашнему директору музея Короткову на этом. Не были

бы воспоминания о нем омрачены его дальнейшей деятельностью. Но ему,

видимо, захотелось сделать свой «вклад» в лермонтоведение. Однако, прежде

чем говорить об этом «вкладе», необходимо хотя бы вкратце познакомить

читателя с его творцом. Достаточно живое представление о Короткове дает

выписка из докладной записки научной сотрудницы музея Ушаковой на имя

музейного отдела Наркомпроса и один из приказов по «Домику Лермонтова».

Ушакова зашла в музей по вывешенному на воротах объявлению о том, что

музею требуется научный сотрудник. Она рассказала директору, что имеет

высшее образование, преподавала литературу в Военной академии в Ленинграде.

Выслушав ее, директор хитро прищурился и спросил: «А ты скажи по правде –

грамоте-то знаешь?» – и пояснил при этом, что «грамота-то, видишь, какая,

слово-то, думаешь, пишется так, а оно совсем иначе...»

Ушакова была принята в музей, но вскоре же заслужила выговор. За что?

Вот приказ по «Домику Лермонтова» за №6 от 9 марта 1936 года:

«Принимая во внимание, что тов. Ушакова в кратковременной своей работе

уже допустила целый ряд недопустимых поступков, а именно: 1) Ушакова носит

в ушах серьги, а когда выходит в музей для дачи объяснений экскурсиям,

среди экскурсантов нередко находятся тт., которые отрицательно относятся к

этому наряду прошлого, этому обычаю дикарей. Я поставил перед Ушаковой

вопрос так, чтобы она в музей больше с серьгами в ушах не заходила, но она

до сего времени продолжает грубо не выполнять моего распоряжения. 2) Когда

приходят большие экскурсии, некоторые экскурсанты проявляют желание пройти

в музей без билетов, но т. Ушакова упорно не выходит из канцелярии, а за

последнее время на просьбы культурника старалась делать вид, что ей идти не

хочется. Обобщая все вышеизложенное, нахожу, что все вышеперечисленные

факты не могут быть терпимы в советском учреждении, и в качестве

воздействия на Ушакову объявляю ей выговор».

Пребывание Короткова в течение нескольких лет на посту директора

Лермонтовского музея можно объяснить лишь недостатком в то время

квалифицированных кадров музейных работников. Но как бы то ни было, а

Коротков «деятельно» трудился. Соответственно своему культурному уровню он

построил и новую экспозицию в «Домике». То, что было сделано его

предшественницей – директором Н. И. Логазидзе, – сделано с такой любовью и

огромным напряжением, – Коротков беспощадно уничтожал. Новая экспозиция

состояла главным образом из текстов, иногда не имеющих никакого отношения к

Лермонтову. Появились опять вещи «княжны Мери» (все те же трюмо и диван!),

был установлен «камень с могилы Лермонтова» в виде какой-то глыбы

полуметровой высоты, грубо обтесанной наверху наподобие крышки гроба[38].

Особое внимание посетителей обращала на себя большая фотография с

иллюстрации художника Шарлемана к «Песне о купце Калашникове» с надписью:

«Так отрубали голову по приказу царей». А так как под этой фотографией

стоял бюст Лермонтова, то получалось, что «так» отрубили голову поэту.

Эту, хотя бы и самую краткую, характеристику музейной экспозиции того

времени, быть может, и не стоило бы давать, но выдвинутая Коротковым

сенсационная версия об убийстве Лермонтова, всплывшая совсем недавно на

страницах печати, обязывает дать некоторое представление о ее авторе.

По версии Короткова, в Лермонтова на дуэли попала пуля не Мартынова, а

какого-то наемного убийцы, который прятался под кустом и выстрелил

одновременно с Мартыновым. Версия эта была основана на том, что пуля «попав

в правый бок ниже последнего ребра», затем резко отклонилась в сторону и

«вышла между пятым и шестым ребром левой стороны», как сказано в акте

освидетельствования тела Лермонтова. Значит, решил Коротков, убийца стрелял

снизу...

В фондах «Домика Лермонтова» и теперь хранится чертеж места дуэли с

изображением человеческого скелета и хода пули от последнего ребра справа к

левой стороне – «творчество» Короткова. Трактовке Короткова кое-кто

поверил, и рассказ о том, «кто убил Лермонтова», даже попал на страницы

«Комсомольской правды».

Вступление Короткова в ряды лермонтоведов кончилось печально. Он был

снят с работы «за вульгарную версию убийства Лермонтова». После него в

стенах «Домика» эта версия, разумеется, не воскресала. Со временем о ней

забыли. Но, как оказывается, не навсегда...

В 1957 году ее раскопал и пустил в оборот В.А. Швембергер. Созданная

Институтом русской литературы Академии наук СССР авторитетная комиссия

разъяснила, что обнародованная Швембергером в журнале «Литературный

Киргизстан» версия не заслуживает серьезного внимания. Однако, спустя еще

пять лет, легенда снова появилась, на этот раз в пяти газетах. И никому при

этом не пришло в голову, что легенда сочинена в «Домике Лермонтова»

невежественным человеком, пожелавшим увековечить свое имя в лермонтоведении

и что вначале на нее, на эту легенду, смотрели просто как на курьез, не

придавая ей никакого значения...

В 1936 году руководство в музее сменилось. Но в «Домике» еще

оставалась коротковская экспозиция.

XVI

Советское государство окрепло, возмужало, получило возможность все

больше внимания уделять развитию культуры. Вырос за это время культурный

уровень народа, повысились духовные запросы. Записи в книге впечатлений

«Домика» свидетельствуют, что требования посетителей стали более строгими и

зрелыми, что экспозиция кажется им бедной, малосодержательной. «Музей по

своему содержанию неудовлетворителен», – отмечает в записи от 17 августа

1935 года посетитель Г. М. Садов. Подобных записей и особенно устных

заявлений становилось все больше. Все настойчивее люди говорили о том, что

Лермонтову, гениальному писателю, великому патриоту, должен быть создан в

«Домике» достойный его памятник. Все больше внимания начала уделять

«Домику» печать. 23 апреля 1938 года газета «Молодой ленинец» писала:

«Пора серьезно поговорить о содержании «Домика Лермонтова». По

замыслу, «Домик» должен быть музеем. Но для этого «Домик» располагает

недостаточным количеством экспонатов и исторических документов. «Хозяйство»

домика преимущественно состоит из многочисленных, но весьма низких по

качеству табличек – пояснений»...

С чего же начинать? Как будто само собой разумелось, что, прежде

всего, надо менять экспозицию. Но не так-то это оказалось просто! Все

многочисленные тексты и фотоснимки, висевшие в «Домике», были окантованы

жестью и прибиты к стенам восьмидесятимиллиметровыми гвоздями. Стоило снять

какой-нибудь текст, как отваливался до драни кусок штукатурки... Стало

очевидным, что без внутреннего ремонта экспозицию изменить невозможно.

На текущем счету музея по специальным средствам было в то время

двадцать две тысячи. На эти деньги вполне возможно было произвести ремонт и

приобрести необходимые экспонаты. Но возникло совершенно непредвиденное

осложнение.

В связи с потребовавшимися в то время особыми расходами, Наркомат

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21