ВСЕХ жителей Нидерландов, и герцог Альба вырезывал целые нидерландские

города.

В первой половине XVII века нидерландцы принимали участие в

Тридцатилетней войне. Сейчас же после ее окончания, они были разгромлены

Кромвелем (1652-54), который своим «навигационным актом» начисто

ликвидировал голландскую морскую торговлю. Затем последовали две войны с

Францией. И, наконец, Нидерланды были втянуты в новую, но по старому

бессмысленную войну за испанское наследство.

Нидерланды были разорены. Голодные массы на улицах рвали в клочки

представителей власти — власть отвечала казнями. Тот саксонский судья

Карпцоф, который казнил 20.000 человек, — это только в одной Саксонии! —

двадцать тысяч человек, а Саксония была не больше двух-трех наших губерний,

помер — совсем перед приездом Петра в ту Европу, которая, по Ключевскому,

воспитывалась без кнута и застенка — в 1666 году. Я не знаю имен его

наследников и продолжателей — на самого Карпцофа я натолкнулся совершенно

случайно — но эти наследники были наверняка. Сколько людей повесили, сожгли

или четвертовали они?

В Англии, куда Петр направил свои стопы из Саардама, — при одной

Елизавете было повешено и казнено другими способами около девяноста тысяч

человек. Вся Европа билась в конвульсиях войн, голода, инквизиции и

эпидемий — в том числе и психических: обезумевшие женщины Европы сами

являлись на инквизиционные судилища и сами признавались в плотском

сожительстве с дьяволом. Некоторые местности Германии остались, в

результате этого совсем без женского населения.

«Европейские народы воспитывались не кнутом и застенками» —

говорит Ключевский. Ключевский не мог не знать, что по «Уложению Царя

Алексея Михайловича» смертная казнь полагалась за 60 видов преступлений, по

современному ему французскому законодательству — за 115, а Петр ввел

смертную казнь за двести — это называется «воспитывать без кнута и

застенка». Наши историки не могли, конечно, не знать, что наши «застенки»

были детской игрушкой по сравнению с западноевропейскими нравами и

обычаями. Они не могли не знать, как расправилось шведское правительство с

современником Петра — Паткулем, как уже совсем нечеловеческим способом был

во Франции в 1757 году казнен отец Дамьен, какая судьба постигла друзей

Фридриха — будущего «Фридриха Великого» — казненных четвертованием на

глазах юного наследника престола. Да и сам наследник был спасен от судьбы

Алексея Петровича только заступничеством иностранных дворов. Так — вот все

это называется «воспитанием без кнута и застенка».

Застенки были и в Москве. Но вот что пишет об отце Петра —

Алексее Михайловиче, посторонний и иностранный наблюдатель — австрийский

посол Мейерберг:

«Царь, при беспредельной своей власти над народом, привыкшим к

полному рабству, ни разу не посягнул ни на чье имущество, ни на чью жизнь,

ни на чью честь».

Оставим пока «полное рабство» на совести барона Мейерберга: для

баронских фантазий в Москве, действительно, особого простора не было, а

собственные крестьяне барона Мейерберга едва ли пользовались большей

свободой, чем московские. Но, вот, царь «не посягнул ни на чье имущество,

ни на чью жизнь, ни на чью честь» — может быть, изучать политическую

педагогику «без кнута и застенка» было бы удобнее в Москве а не в Саардаме?

Историки говорят о московской грязи и об европейской чистоте.

Процент того и другого — и в Москве, и в Европе сейчас установить довольно

трудно. Версальский двор купался, конечно, в роскоши, но еще больше он

купался во вшах: на карточный стол короля ставилось блюдечко, на котором

можно было давить вшей. Были они, конечно, и в Москве — больше их было или

меньше — такой статистики у меня нет. Однако, кое-что можно было бы

сообразить и, так сказать, косвенными методами: в Москве были бани и Москва

вся — городская и деревенская, мылась в банях, по крайней мере,

еженедельно. В Европе бань не было. И сейчас, больше двухсот лет после

Петра, бань в Европе тоже нет. Города моются в ваннах — там, где ванны

есть, деревня не моется совсем, не моется и сейчас. В том же городке

Темпельбурге, о котором я уже повествовал, на пять тысяч населения имеется

одна ванна в гостинице. А когда мой сын однажды заказал ванну для нас обоих

— он пришел раньше и вымылся, я пришел позже и администрация гостиницы была

искренне изумлена моим требованием налить в ванну чистой воды: истинно

русская расточительность — не могут два человека вымыться в одной и той же

воде!

Петр — в числе прочих своих войн — объявил войну и русским баням.

Они были обложены почти запретительным налогом: высшее сословие за право

иметь баню платило три рубля в год, среднее — по рублю, низшее — по 15

копеек — одна из гениальных финансовых мер, подсказанная Петру его

пресловутыми прибыльщиками. Ключевский пишет: «в среднем составе было много

людей, которые не могли оплатить своих бань «даже с правежа под батогами».

Даже с правежом и под батогами московская Русь защищала свое азиатское

право на чистоплотность. На чистоплотность, вовсе неизвестную даже и

сегодняшней Европе, не говоря уже об Европе петровских времен.

Сказка о сусальной Европе и варварской Москве есть сознательная

ложь. Бессознательной она не может быть: факты слишком элементарны, слишком

общеизвестны и слишком уж бьют в глаза. И ежели Петр привез из Европы в три

раза расширенное применение смертной казни, борьбу с банями, и еще

некоторые другие вещи, — то мы имеем право утверждать, что это не было ни

случайностью, ни капризом Петра: это было европеизацией: живет же

просвещенная Европа без бань? — нужно ликвидировать московские бани. Рубят

в Европе головы за каждый пустяк? — нужно рубить их и в Москве.

Европеизация — так европеизация!

Европеизацией объясняются и петровские кощунственные выходки.

Описывая их, историки никак не могут найти для них подходящей полочки. В

Москве этого не бывало никогда. Откуда же Петр мог бы заимствовать и

всепьяннейший синод, и непристойные имитации Евангелия и креста и все то,

что с такою странной изобретательностью практиковал он с его выдвиженцами?

Историки снова плотно зажмуривают глаза. Выходит так, как будто

вся эта хулиганская эпопея с неба свалилась, была, так сказать, личным

капризом и личным изобретением Петра, который на выдумку был вообще не

горазд. И только Покровский в третьем томе своей достаточно похабной

Истории России (довоенное издание), — скупо и мельком, сообщая о

«протестантских симпатиях Петра», намекает и на источники его вдохновения.

Европа эпохи Петра вела лютеранскую борьбу против католицизма. И арсенал

снарядов и экспонатов петровского антирелигиозного хулиганства был,

попросту, заимствован из лютеранской практики. Приличиями и чувствами меры

тогда особенно не стеснялись, и подхватив лютеранские методы издевки над

католицизмом, Петр только переменил адрес — вместо издевательств над

католицизмом, стал издеваться над православием. Этого источника петровских

забав наши историки не заметили вовсе.

Первоначальной общественной школой Петра был Кокуй, с его

разноплеменными отбросами Европы, попавшими в Москву, на ловлю счастья и

чинов. Если Европа в ее высших слоях особенной чинностью не блистала, то

что уж говорить об этих отбросах. Особенно в присутствии царя

обеспечивавшего эти отбросы от всякого полицейского вмешательства. Делали —

что хотели. Пили целыми сутками — так, что многие помирали. И не только

пили сами — заставляли пить и других, так что варварские москвичи бежали от

царской компании, как от чумы.

Пили, конечно, и в Москве: «веселие Руси...» Но, если исключить

Ивана Грозного, с его тоже революционными методами действия, то о пьянстве

в Московском Кремле мы не слышали ничего. Там был известный «чин». И когда

московские цари принимали иностранных послов, то царь подымал свой бокал за

здоровье послов, и их монархов — но это не было ни пьянством, ни запоем.

О состоянии уровня трезвости в современной Петру Европе, у меня,

к сожалению, особенных данных нет. Есть случайная отметка москвича,

путешествовавшего по Европе и отмечавшего, что, например, немцы «народ

дохтуроватый, а пьют вельми зело». «Вельми зело» — указывает на некоторую

степень изумления: вероятно, что в Москве пили или только «вельми», или

только «зело» — в Германии и вельми, и зело. Но для более позднего периода

некоторые свидетельства имеются. Сто лет после Петра — при Александре I наш

посол в Лондоне граф Воронцов доносил своему правительству о коронованных

попойках, на которых, «никто не вставал из-за стола, а всех выносили».

Именно в то же время английский король Георг пришел на свою собственную

свадьбу в столь пьяном виде, что не мог стоять на ногах и придворные во

время всей церемонии держали его под руки.

Пьянствовала ли вся Европа? Ну, конечно, нет. В подавляющем

большинстве случаев, массы не имели не только вина, но и хлеба. В

братоубийственных феодальных войнах, которые велись руками наемных солдат —

население подвергалось грабежу не только со стороны «чужих», но и со

стороны «своих». Еще армии Фридриха Великого были бичом для собственного

прусского населения. Наемная армия, — наемной армией была и фририховская, —

не имела никаких моральных оснований быть боеспособной — отсюда и та

палочная дисциплина, которая, к удивлению Фридриха Великого, заставляла

солдата бояться капральской палки больше, чем неприятельского штыка. Отсюда

та палочная дисциплина в армии, которую и у нас ввел Петр и ликвидировали

только Потемкин, Румянцев и Суворов, позже она была восстановлена

поклонником Фридриха — Павлом I. В Германии, перед Второй мировой войной,

еще били гимназистов. Не было «телесных наказаний» в строгом смысле этого

слова, но пощечины практиковались, как самый обычный способ педагогического

воздействия. К русским детям, посещавшим германские школы, эта система,

впрочем, не применялась. Наши варварские нравы ликвидировали всякое

телесное воздействие на школьников уже лет восемьдесят тому назад. И

попытки немецких учителей бить по физиономии русских детей — приводили к

скандалам: иногда родители приходили скандалить, а иногда и школьники

отвечали сами — так что русские варвары были оставлены в покое.

Все это было в средней Европе. В южной было еще хуже, в

особенности в Италии и Испании — вспомним, что последний случай аутодафе —

публичного сожжения живого еретика — относится к 1826-му году. Вспомним и

христианские развлечения римских Пап, — театральные спектакли, от которых,

по выражению Покровского, краснели соотечественники Рабле — французские

дипломаты. Редкий случай дипломатической стыдливости. На этих

представлениях актеров слуги схватывали за руки и за ноги и били животом о

пол сцены, — так сказать, аплодисменты наоборот...

Не нужно, конечно, думать, что в Москве до-петровской эпохи был

рай земной или, по крайней мере, манеры современного великосветского

салона. Не забудем, что пытки, как метод допроса и не только обвиняемых, но

даже и свидетелей, были в Европе отменены в среднем лет сто-полтораста тому

назад. Кровь и грязь были в Москве, но в Москве их было очень намного

меньше. И Петр, с той, поистине, петровской «чуткостью», которую ему

либерально приписывает Ключевский — вот и привез в Москву: стрелецкие

казни, личное и собственноручное в них участие — до чего Московские цари,

даже и Грозный, никогда не опускались; привез Преображенский приказ, привез

утроенную порцию смертной казни, привез тот террористический режим, на

который так трогательно любят ссылаться большевики. А что он мог привезти

другое?

Технику и прочее привозили и без него. Ассамблеи? Нужно еще

доказать, что принудительное спаивание сивухой — всех, в том числе и

женщин, было каким бы то ни было прогрессом, по сравнению хотя бы с

московскими теремами — где москвички, впрочем, взаперти не сидели — ибо не

могли сидеть: московские дворяне все время были в служебных разъездах, и

домами управляли их жены. Отмена медвежьей травли и кулачного боя?

Удовольствия, конечно, грубоватые, но чем лучше их нынешние бои быков в

Испании или профессиональный бокс в Америке?

Состояние общественной морали в Москве было не очень высоким — по

сравнению — не с сегодняшним, конечно, днем, а с началом двадцатого

столетия. Но в Европе оно было на много ниже. Ключевский, и иже с ним, не

знать этого не могли. Это — слишком уж элементарно. Как слишком элементарен

и тот факт, что государственное устройство огромной Московской Империи было

неизмеримо выше государственного устройства петровской Европы,

раздиравшейся феодальными династическими внутренними войнами, разъедаемой,

религиозными преследованиями, сжигавшей ведьм и рассматривавшей свое

собственное крестьянство, как двуногий скот — точка зрения, которую

петровские реформы импортировали и в нашу страну.

Сказка о сусальной Европе и о варварской Москве является исходной

точкой, идеологическим опорным пунктом для стройки дальнейшей исторической

концепции о «деле Петра». Дальше я постараюсь доказать, как одна легенда и

фальшивка, громоздясь на другую легенду и фальшивку, создали представление,

имеющее только очень отдаленное отношение к действительности. Это, мне

кажется, будет не очень трудно. Значительно труднее — объяснить

двухсотлетний ряд «идеологических надстроек» над действительностью, —

окончившихся коммунистической революцией. Или, во всяком случае, это

объяснение трудно сформулировать с той же наглядностью, с какою можно

доказать полнейшее несоответствие петровской легенды самым элементарным и

самым общеизвестным историческим фактам.

В основе этой легенды лежит сказка о сусальной Европе и о

варварской Москве. Эта сказка совершенно необходима, как фундамент для

всего остального: если вы откинете этот фундамент — сказки строить будет не

на чем: все дальнейшее строительство превращается в бессмыслицу. Тогда

придется сказать, что из всей просвещенной Европы, Петру стоило взять

технику чугунолитейного дела, которую предшественники великого

преобразователя импортировали и без него, — может быть и еще кое-что из

технических мелочей, достигнутых всем тогдашним человечеством, от которого

Москва столь долго была изолирована, но что со всеми остальными петровскими

реформами — не стоило и огорода городить. Но тогда, если вы откинете

сусальную Европу, а с нею, следовательно, и благодетельность петровских

реформ, тогда рушится весь быт и весь смысл того слоя людей, которые

выросли на почве петровской реформы — быт и смысл крепостнического русского

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11