писателями «новой волны» в свое оправдание, по мнению переводчика и

педагога Г. Михайлова, – это протест против «умолчаний», «условностей» и

«лицемерия» в литературе прошлых лет [Михайлов 2004: 1]. Г. Михайлов

отрицательно отзывается о подобных литературных тенденциях, однако не стоит

забывать, что литературное произведение (тем более произведение автора,

относящегося к течению натурализма) является культурным и языковым

памятником эпохи, дает исследователю-лингвисту возможность исследовать

языковые явления, зафиксированные в речи героев.

Неслучайно для анализа функций сниженной лексики в языке молодежи мы

выбрали произведение молодой немецкой писательницы Юли Цэ, герои которой

говорят не книжным языком, имеющим мало общего с реальной подростковой

коммуникацией, а живым, изобилующим жаргонизмами, просторечиями и

табуированной лексикой, языком, свойственным их возрастной группе (действие

романа охватывает временной промежуток от обучения главного героя в школе-

интернате, 17-18 лет, до событий, связанных с гибелью его подруги, 30 лет).

Использование в романе сниженного лексического материала ни в коей

мере не умаляет достоинств данного произведения. Оно, на наш взгляд,

эстетически и коммуникативно мотивировано, поскольку лексика и фразеология

из криминального жаргона, а также из молодежного сленга широко используется

в текстах самой различной тематики, принадлежащих СМИ, устной политической

речи; она фигурирует в официальной и неофициальной речи людей разного

социального статуса, возраста, культурного уровня. Без нее уже просто не

возможно достоверно отобразить современную действительность, как бы

отрицательно не воспринимались подобные лексемы консервативным кругом

читателей.

И хотя многочисленные сленгизмы привносят в современную

коммуникативную среду негативное восприятие жизни, грубые,

натуралистические номинации и оценки, примитивное, приземленное выражение

мысли и эмоций, тем не менее, наиболее частой причиной употребления в

молодежном сленге сниженных лексических единиц является прагматический

аспект: нужно сказать быстро, точно передать значение информации, расходуя

минимум времени, минимум слов, при этом быть понятым сразу, понятым

правильно. Отсюда стремление к сокращениям, акронимии, к более кратким

жаргонным и территориальным дублетам, перешедшим из идиолекта в

общеупотребительную сферу: der Prof вместо der Professor ‘профессор’, die

D-Mark вместо die Deutsche Mark ‘немецкая марка’, nix вместо nichts

‘ничто’, Koks вместо Kokain ‘кокаин’.

Не в последнюю очередь с речевым прагматизмом связано употребление

сниженных лексических единиц в когерентной функции, то есть в функции

междометных слов и слов – заполнителей речевых пауз, «связки» речи в единое

речевое произведение. При потере логической цепочки говорящему необходимо

время, чтобы сориентироваться и правильно закончить мысль. Заполнить

возникшую паузу удобнее всего сниженной лексикой, так как она всегда в

активном словарном запасе носителя языка; ее можно сравнить с патроном,

который всегда в стволе, тогда как остальные слова еще только в магазине.

При этом она может быть как лишенной экспрессии или же со слабо

выраженными эмоциональными характеристиками (Oh, Scheisse, sage ich. Komm

rein. Wie geht’s.), так и нести на себе яркую эмоциональную нагрузку:

Meine Liebe, sagе ich, was mich so unendlich gefдhrlich macht fьr

dich, ist die Tatsache, dass ich auf mein Leben scheisse und du

nicht auf deins. Also gib verdammt noch mal acht, was du sagst [Zeh

2003: 178].

«Моя дорогая, - сказал я, - что делает меня бесконечно опасным для

тебя, так это тот факт, что мне на мою жизнь насрать, а тебе на твою

– нет. Поэтому следи-ка, черт возьми, за тем, чту говоришь».

В тесной связи с когерентной находится дейктическая функция сниженной

лексики. Функция междометных ситуативных обозначений предмета разговора или

адресата речи (при этом такие слова почти всегда имеют аморфную семантику,

обусловленную данной ситуацией общения) – тоже в неофициальном общении или

в производственной ситуации:

Also wer, fragt Clara.

Schau Zeiserl, sagt er, hast amal den James Bond “Goldfinger” gsehn?

[Zeh 2003: 328]

«Кто?» - спросила Клара.

«Слышь, дурочка, - сказал он, - Джеймса Бонда «Голдфингер» ни разу

не видала?»

Maaaann, nцrgelte eine Stimme im Nebenzimmer. Funkzioniert der

Scheiss auch mal oder was.

Max, sagte sie, ich freue mich [Zeh 2003: 114].

В последнем примере, как было рассмотрено нами выше, употребление

подобного междометия, учитывая ситуацию, может иметь инвективный эффект.

Однако в научной литературе сниженный (порой и обсценный) текст зачастую

рассматривается в первую очередь в контексте игры. С этой точки зрения

формирование в процессе игры иного, альтернативного реальному, мира

ослабляет культурный запрет на использование бранных выражений.

Иллокутивная (воздействующая) сила сниженной лексики в игровом контексте

оказывается направленной на другой мир, на воображаемый, а не на реальных

участников общения. Игра, по крайней мере отчасти, позволяет снять с

говорящего возможные обвинения в нарушении табу, например на обсценные

выражения, когда сниженная лексика используется в речи как реакция на

систему запретов «формализованного» общества (der Protestaspekt Г. Эманна):

с одной стороны, говорящий «попирает основы», с другой стороны, он

оставляет себе пути к отступлению, облекая свой протест в несколько игровую

форму.

Именно эта функция чаще всего реализуется в речи подростков и

молодежи, и именно наличие игрового момента помогает избежать контрреакции

со стороны «попираемого». Интересным примером может служить разговор

молодого специалиста со служащей бюро при приеме на новое место работы, где

главный герой должен заниматься гражданским правом (до этого он работал

только в области международного права):

Es wird schwierig werden zu entscheiden, sagte sie, ob Sie ein Genie

sind oder ein Idiot.

Scheisse, sagte ich.

Ach kommen Sie, Max, sagte sie, hier lдsst sich auch aushalten. Man

schafft sich Freirдume fьr die wirklich interessanten Fдlle.

Was zur Hцlle, fragte ich, gibt’s hier fьr die interessante Fдlle??

Immerhin, sagte sie bedдchtig, haben wir mit echten Menschen zu tun

[Zeh 2003: 114].

«Будет трудно решить, - сказала она, - кто вы – гений или идиот».

«Дерьмо»,- сказал я.

«Ну, же, Макс, присоединяйтесь, - сказала она, - Здесь вполне можно

работать. Полный простор для действительно интересных дел».

«Какие к черту, - сказал я, - могут быть здесь интересные дела?!»

«По крайней мере, - сказала она спокойно, - мы имеем дело с

настоящими людьми».

Несмотря на свою молодость, он работал в главном бюро над Балканским

вопросом, что заставляет его собеседницу подозревать в нем гения, но

внешний вид героя и его манера держаться говорят об обратном. Однако

достаточно было служащей высказать свое сомнение, как герой тут же

принимает игру и ведет себя сообразно тому, что было о нем сказано. С одной

стороны, здесь выражается негативное отношение к тому месту, куда он попал,

но с другой стороны, вне всяких сомнений, учитывая уже высказанное о нем

мнение, он может не сомневаться в спокойной реакции на свои слова.

Здесь же проявляется тесно связанная с предыдущей функция

использования сниженной лексики как своеобразной бравадой

вседозволенностью. Герой не сильно дорожит новой работой и, помимо всего

прочего, является протеже хозяина фирмы. Для молодого максималиста (Mдx der

Maximale ‘Макс Максимальный’, как окрестил его его начальник) этого вполне

достаточно, чтобы позволить себе подобную браваду.

Профессор Т. Дж. Галлино считает, что в попытке утвердиться в глазах

сверстников и самоутвердиться молодые люди зачастую «бравируют в пустоту»,

то есть употребляют инвективную лексику тогда, когда адресат уже не может

их слышать, но слышат их друзья, одноклассники [Галлино 2003: 4]:

An der Grenze winkte man uns durch. Kaum waren die Zцllner auBer

Sichtweite, hob Shershah, den ich fьr tot gehalten hatte, beide

Arme, steckte die Mittelfinger durch das Schiebedach und brьllte:

FUCK YOU [Zeh 2003: 107].

На границе нас пропустили без досмотра. Едва таможенники стали

исчезать из зоны видимости, Шерша, которого я до этого считал

мертвецки пьяным, сопроводив свои слова соответствующим жестом,

пробормотал: FUCK YOU.

Однако больший интерес, бесспорно, представляет номинативная

(назывная) функция, которая в сленге зачастую неотделима от инвективной

(оскорбительная) функции. В этом случае коммуникация является всегда

адресной, имеет место персонализация сниженной, а чаще всего сниженной=

инвективной, лексики и фразеологии. «Назвать» здесь равно «обозвать», а

умение ответить агрессией на агрессию, оскорблением на оскорбление цениться

в подростковой среде выше всего. Психологи подчеркивают, что ни одна

социальная группа (даже криминальная среда) не может похвастать столь

мастерским умением давать человеку обидные и меткие прозвища, как

подростковые коллективы [Галлино 2003: 6]. В этой связи интересны диалоги

между двумя героями романа – Шерша и Максом, которые считаются лучшими

друзьями, но не упускают возможности при первом удобном случае выказать

друг другу «респект», так как между ними стоит их общая знакомая – Джесси.

Так, уже при знакомстве Макса и Джесси Шерша с легкостью показывает, кто

главный в комнате общежития интерната, которую он делит на двоих с Максом:

Shershah legte mir die Hand auf die Stirn.

Max, sagte er, ist mein privater Philosoph [Zeh 2003: 107].

Шерша положил мне руку на лоб.

«Макс, - сказал он, - мой личный философ».

И хотя здесь номинация осуществляется с помощью нейтральной лексики

(‘личный философ’), однако уже сам жест, предшествовавший фразе (положить

руку можно на личную вещь, но не на человека) инвективен по своей сути.

Обострение взаимоотношений находит свое отражение в усилении степени

экспрессии номинативных лексем (здесь номинативная функция неотделима от

психологической функции, где сниженная лексика выступает как средство

разрядки психологического напряжения индивида):

Du hast den Schlьssel stecken lassen, flьsterte Shershah, du

verdammter

Schwanzlutscher [Zeh 2003: 148].

«Ты оставил ключ в замке зажигания, - прошептал Шерша, - проклятый

членосос».

Или при конечной расстановке акцентов, когда Макс хочет знать,

собирается ли Шерша работать на наркоторговца Герберта (отца Джесси) и

каково отношение Шерша к самой девушке:

Du willst in Zukunft fьr Herbert arbeiten, fragte ich mьhsam.

Das ist der beste Job auf der Welt, sagte er.

Deshalb hдngst du mit Jessie rum, fragte ich.

Das Mдdel liebt mich, sagte er, und Liebe ist immer egoistisch. So

haben wir alle gewonnen.

Du bist ein verdammtes Schwein, sagte ich [Zeh 2003: 156].

«Ты и в будущем хочешь работать на Герберта?» - спросил я устало.

«Это лучшая работа в мире»,- ответил он.

«Поэтому ты возишься с Джесси?» - спросил я.

«Девочка любит меня, - сказал он, - а любовь всегда эгоистична. Так

все довольны, всем хорошо».

«Ты – поганая свинья», – сказал я.

Зачастую номинативная функция реализуется и в публичной сфере речевой

коммуникации, в том числе может фигурировать в СМИ (в прессе и электронных

СМИ). Примером может служить обращение Клары, ведущей радио-шоу, к своим

слушателям:

Ich bin ganz fьr euch da, wer einen Tripp braucht, kann mich

anrufen. Die Sendung fьr Verzweifelte, fьr Nihilisten,

Zurьckgebliebene und Einsame, fьr Atomforscher, Diktatoren und das

einfache Arschloch von der StraBe. Hier reden wir gemeinsam ЬBER

EINE KARGE WELT. Wer ich bin, wisst ihr [Zeh 2003: 75].

«Я здесь и вся для вас; кому нужен совет, тот может позвонить мне.

Это передача для сомневающихся, для нигилистов, неудачников и

одиноких, для исследователей атома, диктаторов и для обычной задницы

с улицы. Здесь мы вместе обсуждаем этот жалкий мир. Кто я такая, вам

известно».

Здесь же мы можем говорить об экспрессивной функции. Сниженная лексика

выступает в этом случае как достаточно сильное экспрессивное

(стилистическое) средство оживить, сделать более эмоциональной речь

говорящего, реже – пишущего. C одной стороны, это может иметь место в

дружеской беседе, в застолье и т.д.

(Hast du einen Musikwunsch, fragt Clara mich. – Musik geht mir am

Arsch vorbei, sage ich [Zeh 2003: 80].

«Хочешь послушать какую-нибудь музыку?» - спросила меня Клара. –

«Музыка мне до задницы», - сказал я.),

а с другой стороны – в обстановке публичности: на митинге, во время встречи

с аудиторией, часто в популистских целях.

Так, умело играя на мазохизме среднестатистического обывателя-

неудачника, девушка-модератор позволяет себе ненормативную лексику в адрес

определенной части своих слушателей, одновременно подчеркивая свой

демократизм: я такая же, как и вы, я тоже не люблю этот мир, я говорю на

том же языке, что и вы, вы ведь не оскорбитесь, если я назову вас так, как

вы зачастую сами называете друг друга?

Этот пример иллюстрирует одновременно с номинативной и экспрессивной и

следующую функцию сниженной лексики – индентифицирующую. Здесь лексика

выступает в качестве кода – сигнала окружающим, что говорящий, органично

употребляющий сниженную лексику и фразеологию, – свой. Чаще всего эту

функцию выполняют жаргонизмы:

Ich arbeite an einem Bericht fьr den Kultursender der Radio-

Kooperation Mitteldeutschland, leiert Clara.

Ja, ja, sagt Erwin, und der Hefenbruader do sitzt im Цl und schlogt

Wellen.

Er zeigt auf mich.

Wie bitte, sagt Clara.

Der Kleinkriminelle, sage ich, ist wohl zum SpaB hier [Zeh 2003:

327].

«Я работаю над докладом для Вестника культуры Объединения

радиостанций Центральной Германии», – забубнила Клара.

«Ага-ага, - сказал Эрвин, - а малыш-шушер тута для телевизора».

Он показал на меня.

«Извините, что?» - сказала Клара.

«А мелкий преступник, - сказал я, - тут просто для удовольствия».

В данном случае художник Эрвин употребляет не просто диалектную

лексику, но и воровской жаргон, так что Макс вынужден «переводить»

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7