существование невозможно, определенным образом отражена в языке. По этико-

эстетическим принципам установились запреты на применение того, что

считается неприличным. «Неприличная» лексика есть в каждом языке, и

немецкий язык здесь не исключение. В ее функционировании есть национальная

специфика.

Существует тематика, которую принято не затрагивать. Являясь областью

табуированной, эта лексика представляет собой загадку для многих, особенно

для иностранцев, которые в контактах с малознакомыми людьми из другой

страны или с теми, с кем существуют лишь официальные отношения, а также при

чтении литературы и получении сведений из средств массовой информации, не

могут встретиться с нецензурной лексикой и составить себе о ней

представление.

В настоящее время происходит легализация данной лексики, которая в

конце концов идет параллельно с общей демократизацией языка. Что было

сильно сниженным, становится фамильярным, фамильярное превращается в

разговорное, а разговорное переходит в нейтральный, немаркированный пласт

словаря.

Несалонная лексика неоднородна. То, что вызывает отрицательную оценку,

может быть представлено словами вполне литературными и нелитературными

(разгов., фам., бран., вульг., неценз.). По этическому измерению

нецензурная лексика занимает последнюю, самую низшую ступень.

В чем же все-таки притягательная сила данной лексики для молодого

поколения? Причин здесь несколько. Не в последнюю очередь занимает ее

утилитарность, удобство, доступность, простота и даже гибкость. Степень

этико-эстетической сниженности способствует интенсификации признака,

заложенного в значении слова. С нагнетанием грубости, неприличности

повышается степень выраженного словом свойства. Данная лексика может

служить эмоциональной разрядки.

Нецензурная лексика, по мнению В.Д. Девкина, во многом абсурдна,

натуралистична, сюрреалистична и по своим стихийным «стратегиям» сродни

экзистенциализму.

Мир абсурда – это своеобразный вызов надоевшему стереотипу нормы,

логики и порядка.

Натуралистичность этой лексики в ее обнаженности, бесстыжести,

преувеличенном интересе к физиологии и всему низменному.

Аморальность ее откровенна, искренна, хотя и вызывающа, провоцирующа.

Чувства меры она не знает и заходит порой слишком далеко.

«Сюрреалистичность» запретной лексики в ее вещной конкретности,

зачастую смещенной, искаженной и нелепой. Ошеломляюще необычно и странно

стыкующиеся детали изобразительных средств этой лексики свидетельствуют о

безудержной фантазии ругателей, в основе своей страшно упрощенной, но тем

не менее имеющейся [Devkin 1996: 36].

С точки зрения психологии, существует три причины, которые

предшествуют ругательствам и вызывают эту реакцию человека. Цепочку этих

причин немецкий лингвист Райнхольд Аман представил в виде следующей схемы

(схема 1):

Причины употребления сниженной лексики (по Р. Аману):

Фрустрация (чувство разочарования)

v

Аффект (состояние напряжения)

v

Агрессия (ругательства)

Таким образом, считает Райнхольд Аман, ругательство является

вербально-агрессивыным действием, которое случается в состояние возбуждения

и вызвано чаще всего каким-либо озлоблением [Aman 1982: 153].

Психологи считают, что во многих случаях «выругаться» – полезно для

здоровья. Еще Ф. Ницше заметил, что фрустрация порождает в человеке чувство

агрессии и аффекты [Ницше 1997: 300]. И если человек не дает волю своим

накопившимся эмоциям, своей злости, ненависти, гневу или подавляет в себе

досаду, то это может привести его к психическим заболеваниям, которые в

свою очередь могут спровоцировать заболевания таких жизненно важных органов

как сердце, желудок, желчный пузырь и т.д. Результатом данных заболеваний

могут быть как легкие формы неврозов, так и тяжкие формы маниакально-

депрессивного помешательства. И поэтому можно сказать без всякой иронии,

что ругань (брань) полезна для нашего здоровья.

Однако ругательства, с другой стороны, могут являться и вредными для

нашего здоровья, прежде всего тогда, когда мы неправильно понимаем точку

зрения оппонента, и, вступив в брань, можем вызвать неадекватную ответную

реакцию. Последствия такой реакции непредсказуемы. Исходя из этого, можно

сделать вывод, что правильно выбранное ругательство может быть по

значимости больше чем физическое воздействие. В пословицах русского языка

не даром сказано: «Слово больней дубины бьет».

В тоже время некоторые ругательства, не подкрепленные ярким

эмоциональным выражением ругателя, могут быть восприняты в шутку, не со

зла. Т. Дж. Галлино, исследовавший процессы, проходящие в молодежном

сленге, уверен, что употребление подростками инвективной лексики происходит

чаще всего «из любви к искусству», т.е. только потому что им нравится

ругаться, выражая таким образом грубую и невсегда уместную, но иронию

[Галлино 2003: 4].

Для создания иронического эффекта в молодежной коммуникативной среде

также зачастую используются диалектные вкрапления. Так как для немецкого

языка, в силу его своеобразного исторического развития, особое значение

имеют территориальная дифференциация, активность диалектов на немецкой

почве гораздо ощутимее, чем во многих других странах. Это приводит к тому,

что местные особенности немецкой разговорной речи выражены сильнее, чем,

например, в русском или французском языках.

Но в общей своей массе, как считает Теодор Константин, территориальные

диалекты – категория пережиточная. Их носителем является преимущественно

крестьянство. Диалекты уже не вызываются к жизни существующими общественно-

экономическими условиями, а, напротив, продолжают существовать, несмотря на

новые условия. Диалекты постепенно разлагаются, деформируются, нивелируются

и приближаются к литературно-нормированному общенациональному языку.

Слабеющую роль диалекта у немцев демонстрирует эстафета поколений.

Речь дедов сильно диалектно окрашена. Родители сохраняют диалектный

интонационный рисунок и часть фонетического строя. Среднее поколение

допускает отдельные региональные вкрапления, а дети в основном владеют

общенемецкой литературной нормой, сохраняя иногда и диалект, на который они

свободно переключаются и который в их применении уже сильно видоизменен и

приближается к литературному языку. Чаще всего тот или иной диалект

используется молодежью с целью «пошутить» над старшим поколением, показать

тем самым характерные особенности речи взрослых. Еще одной причиной

обращения к диалекту является оригинальность диалектной брани, также

несущей в себе комические оттенки.

В отношении бранной лексики немецкого языка, можно отметить два

наиболее ярких диалекта: берлинский и кельнский. Берлинцы с давних пор

знамениты своей нецензурной лексикой. Ни один другой город ежегодно не

пополняет свой лексикон таким количеством бранных слов и не в одном другом

городе не употребляют так часто эти слова в обиходной речи «и стар и мал».

Эти ругательные «канонады», которые в самом деле могут вызвать ощущение

враждебности, являются часто безобидными выражениями. Характерными для

берлинского диалекта ругательствами являются те, которые наполнены иронией

и издевкой, но означают больше умение владения языком, нежели желание

оскорбить или задеть оппонента. Нельзя назвать берлинцев миролюбивыми или

любезными, и куда уж это не те люди, которые полезут за словом в карман.

Берлинский диалект, как известно, занимает ведущее положение в

немецкоговорящем пространстве в различных областях речи, в том числе и в

запретной лексике. Используя в своей речи ругательства, берлинская молодежь

отражает не только горечь и озлобление, но и не упускают возможности

отражения самоиронии и сатиры [Constantin 1986: 24].

Для менталитета кельнцев характерно частое употребление различных

ругательств, но это в большинстве случаев можно отнести лишь к

эмоциональности их характера. Это маленькая «галерея», которая подчеркивает

недостатки, слабости, формальности, даже если они произнесены, как правило,

на высоких тонах. Даже в случае того, что в дословном понимании эти

ругательства означают что-то неприличное. Кельнский диалект не является

языком людей, действующих «тихой сапой». Они употребляют данную лексику

легко и непринужденно, а главное всегда с душой [Farver 1988: 6].

Молодежь с ее бравадой всем «запретным», а потому – «взрослым», не

может обойти своим вниманием столь оригинальные формы самовыражения и,

подражая взрослым, с «особым цинизмом» использует подобную лексику.

Таким образом, на данном этапе нашей работы мы можем сделать следующие

выводы.

Языком молодежи является молодежный сленг, который не следует путать с

различными видами молодежных жаргонов, являющихся включениями в общий

социолек-сленг.

Ввиду того, что лексические регистры взаимопроницаемы (при

достаточной автономии) [Девкин 1994: 13], в молодежном сленге присутствуют

все уровни (подрегистры) разговорной лексики.

Стремясь, как и всякая социолект, с одной стороны, к дифференциации,

к изоляции и кодировке информации (использование различных жаргонов),

молодежный сленг, с другой стороны, ввиду психологических особенностей

носителей, калькирует языковые поведенческие модели старшего поколения

(брань, диалекты). При этом важным мотивом использования стилистически

сниженных лексических единиц является языковая игра, бравада.

Как одна из самых восприимчивых к технологическим новшествам и к

изменениям общественного/языкового сознания среда, молодежная коммуникация

дает исследователю наиболее «горячий материал», позволяет выявить самые

актуальные языковые процессы.

ГЛАВА 2. Стилистичесикие кластеры сниженной лексики

2.1. Лексикографическое отражение сниженной лексики

К тому же следует добавить, что словарю принято доверять, его воспринимают

инструктивно, тогда как иногда не следовало бы брать на веру предлагаемый

вариант. Слепое доверие может подвести.

В.Д. Девкин

Всякое слово многомерно. Его природу определяют такие факторы, как

грамматика, словообразовательная структура, регистровая характеристика

(возвышенность, нейтральность, сниженность), место в номинативной системе

(в тематическом поле, в синонимическом ряду, в рамках логических связей:

конкретность/абстрактность, родовое/видовое понятие, часть/целое),

наличие/отсутствие оценки и тип ее выражения, способность к стилизации

речи, коммуникативно-ситуативный фактор (кто говорит, кому, с какой целью,

при каких обстоятельствах), этика (роль слова в межличностных отношениях:

равноправие, подчинение/подчиненность, конформизм), эстетика

(выразительность/невыразительность, комизм), степень и характер

выраженности той или иной содержательной стороны

(эксплицитность/имплицитность, подразумевание, подтекст), генетический

момент (исконное/заимствованное слово), диахрония (неологизм/архаизм,

отсутствие ощущения возраста слова), ареальная принадлежность

(общенациональное/региональное, диалектное слово), взаимодействие с

параллельными кодами: звуковым и жестовым. Перечисленного достаточно, чтобы

представить себе полноту и сложность информации, заложенной в слове. И если

под причиной употребления сниженной лексики мы понимаем совокупность общих

социально-психологических процессов, находящих свое отражение в языке

социума, то функциональная нагрузка слова, с нашей точки зрения, неотделима

от конкретной речевой ситуации, т.е. от контекста.

Для нашей работы представляется необходимым ввести понятие

«стилистического кластера». Слово «кластер» английского происхождения и в

буквальном переводе означает: пучок, совокупность. Профессор А.Т. Хроленко

в работе «Лингвокультуроведение» вслед за Н.Г. Комлевым так определяет

понятие «кластер»: «Кластер – это объединение языковых элементов,

обладающих несколькими общими признаками» [Хроленко 2000: 131].

Мы, в свою очередь, под стилистическим кластером будем понимать

следующее: стилистический кластер – это совокупность стилистических помет

одной лексической единицы.

Но прежде всего мы хотели бы обратиться к словарям и рассмотреть

предложенные ими перечни стилистических помет разговорной лексики. В первую

очередь обратимся к неспециализированному двуязычному словарю. «Большой

немецко-русский словарь, издание 6-е, стереотипное» (К. Лейн, Д.Г. Мальцева

и др.) предлагает следующие стилистические пометы разговорной лексики (в

алфавитном порядке), которые иллюстрируются примерами из этого же словаря:

бран. (Schimpfwort), бранное слово, выражение[1];

груб. (derb), грубое слово, выражение: Scheiss ‘дерьмо, дрянь’,

Scheissdreck, das geht dich einen Scheissdreck an ‘не твое собачье дело’,

fressen ‘жрать’ ;

неодобр. (abwertend), неодобрительно: Bumsmusik ‘музыка на танцульках’;

презр. (verдchtlich), презрительно: Kerl ‘субьект, тип’, Weibervolk ‘бабы,

бабье’;

пренебр. (geringschдtzig), пренебрежительно: Klapperkaster ‘старая посудина

(о корабле)’;

разг. (umgangssprachlich), разговорное слово, выражение: fies

‘отвратительный, гадкий’, Dudelei ‘дуденье, плохая игра на духовом

инструменте’;

фам. (salopp-umgangssprachlich), фамильярное слово, выражение: schlackern

‘трястись’, schlabbern ‘лакать, шумно хлебать’, Fresser ‘обжора’;

шутл. (scherzhaft), шутливо: Figaro ‘цирюльник, парикмахер’, die holde

Weiblichkeit ‘женский пол’.

Одновременно в словарных статьях словаря К. Лейн и Д.Г. Мальцевой для

более полного отображения стилистических оттенков встречается использование

сразу нескольких помет:

Мuschkote m -n, -n фам. пренебр. рядовой, служивый (солдат); ? серая

скотина.

Filius m =, ..lii и -se разг. шутл. сын, отпрыск.

«Немецко-русский словарь разговорной лексики» (В.Д. Девкин), в свою

очередь, дает подробное толкование стилистических помет. Автор

предупреждает, что отсутствие пометы в статье указывает на незначительную

степень сниженности, в то время как:

1) помета фам. маркирует фамильярность, фривольность, подчеркнутую

“несалонность” выражения, типичную для среды близких знакомых;

2) помета груб. указывает на то, что неэстетичное, этическое

дисквалифицированное, то, что принято заменять эвфемизмами, названо без

прикрас прямо в лоб (Popel, pissen, Arsch);

3) помета вульг. обозначает применение грубых слов не по прямому их

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7