Аристократическое спокойствие имело под собой незыблемое внутреннее достоинство и подкреплялось суровыми стоическими принципами воспитания британского джентльмена, что и обеспечивало в итоге знаменитую “неподвижность лица”. Но у денди внешнее самообладание превращается в императив “ничему не удивляться” и представляет собой своего рода постоянный внутренний тренинг, чтобы скрывать свои эмоции и эффективно манипулировать людьми, занимая в общении позицию сильного.

    Этот новый персонаж, который лишен простодушия и свежести чувств, скорее ориентирован на прагматику социального успеха. В дендистском романе герой, как правило, прекрасно владеет собой, и только закономерно, что и Пелем, и Вивиан Грей делают политическую карьеру. “Управляй собой, и ты будешь управлять миром” — вот их кредо. Более того, даже дамы, возлюбленные денди, обучены не демонстрировать публично чувства и, закусив губу, умеют изобразить душевное равновесие при полном его отсутствии.

    Для автора “модного” романа невозмутимость героев, как можно легко догадаться, создает дополнительные сложности — ему приходится пускаться в дополнительные комментарии от первого или третьего лица, и оттого дендистский роман в своем начальном варианте насыщен интроспекцией. Другой выход — взамен “исповеди” героя безлично обрисовать его действия, что уже ведет нас к поэтике середины XIX века. Ведь дендистская невозмутимость служит удобной универсальной маской, за которой на самом деле могут скрываться самые разные социальные амплуа, в том числе прямо противоположные.

    Уже “Пелем” содержит детективную интригу: герою приходится прибегнуть к переодеваниям и посещать самые мрачные лондонские притоны, чтобы спасти честь своего приятеля лорда Гленвилла. Этот потенциальный авантюризм далее развивается в полноценные типажи денди-сыщика и денди-преступника. В одном из первых по-настоящему успешных коммерческих романов “Парижские тайны” (1842— 1843) Эжена Сю использован прием двойной жизни героя: днем Родольф — безупречный денди, а по ночам он исследует парижское “дно”. Тот же стереотип поведения позднее воспроизводит уайльдовский Дориан Грей, а за ним — вереница аристократов в белых перчатках и с криминальными наклонностями из современных детективов. Но лучше не заглядывать поспешно в будущее — посмотрим, что же происходило с “модными” романами после первого читательского успеха.

    Их ждала географическая экспансия успеха. “Модные” романы вскоре пересекли Ла-Манш — во Франции почти сразу стали переводить новинки издательства Коулберна. В 1830 году уже были напечатаны на французском “Тремэн” Уорда, “Грэнби” Листера,“ Да и нет” лорда Норманбая, книги Теодора Хука и Дизраэли. “Пелем” Бульвера-Литтона вообще появился в 1828 году одновременно во Франции и в Англии, а французский перевод вышел в 1832 году и неоднократно переиздавался. Кроме того, “модные” романы были доступны французским читателям в библиотеках, их цитировали в литературных журналах, обсуждали в кафе и в светских салонах. Как раз в тридцатые годы французская лексика пережила настоящую экспансию английских словечек, которые уцелели в языке до сих пор. Даже писатели иронизировали по поводу сложившейся парадоксальной ситуации. “High life: это вполне французское выражение переводится на английский как fashionable people”, — говорил позднее Аполлинер.

    Неудивительно, что французские денди тридцатых годов немало почерпнули для своего обихода именно из английских “модных” романов. Они читали их как учебники дендизма. Особую роль для популяризации дендизма сыграли, конечно, “Пелем”, а затем “Трактат об элегантной жизни” Бальзака (1830) и эссе Барбе д'Оревильи “О дендизме и Джордже Браммеле” (1845).

    Все три сочинения роднит тот факт, что в них на сцену выведен “отец” британского дендизма Джордж Браммелл. В “Пелеме” он фигурирует в образе мистера Раслтона, который проживает в изгнании во Франции, а в трактатах Бальзака и Барбе д'Оревильи действует под своим именем. Во всех трех текстах он выступает как arbiter elegantiarum и служит ходячим образчиком хорошего вкуса. Но у Бульвер-Литтона мистер Раслтон изображен в саркастических тонах во всем, что касается его манеры жестоко третировать друзей, “недотягивающих” до его модных стандартов. Сам Браммел уже в пожилом возрасте читал “Пелема” и, в свою очередь, увидел в романе грубую карикатуру на собственную персону. В мемуарах его биографа капитана Джессе есть эпизод, когда он рассказывает о реакции Браммелла на его костюм, состоящий из черного фрака, белой сорочки и белого жилета: “Мой дорогой Джессе, я с прискорбием догадываюсь, что Вы, должно быть, читали роман “Пелем”; и все же, прошу прощения, Ваш наряд весьма напоминает сороку”[41]. Подобная полемика оригинала с копией в нашем случае лишний раз свидетельствует об удивительно непреложном воздействии литературы: ведь Браммел, по сути, протестует против стиля , который его приятель усвоил из книжки, оказавшей большее влияние на умы, нежели сам живой классик дендизма.

    Итак, подведя некоторые итоги, можно отметить следующие особенности отражения идей дендизма в литературе XІX века:

Ø     Герой произведений всегда занимает позицию трезвого зрителя;

Ø     Опыт мира он воспринимает лишь как спектакль: пристрастие к маскам и маскировке, желание провоцировать;

Ø     Самодостаточным дендизм представляется лишь у Бреммеля.

2. Трактовка принципов дендизма в творчестве Бенджамина Констана (на основе романа «Адольф»).

      В   чисто интеллектуальном плане как психологическое и умственное явление дендизма получил отражение в двух знаменитых французских романах той же эпохи: «Адольфе» Бенжамена Констана и «Обермане» Сенанкура. Первый из этих романов был переведен у нас Вяземским, посвятившим свой труд Пушкину, высоко ценившему психологический этюд Констана.

    Я хотела бы рассмотреть роман Бенжамена Констана «Адольф». "Адольф"  был  написан  в  1807  году и долго оставался ненапечатанным.

Только  в  1815 году появилось первое (лондонское) издание "Адольфа", второе (парижское) вышло в 1816 году.

    Итак, главным героем романа является молодой человек Адольф. Он закончил курс наук в Геттингене, где выделялся среди своих товарищей умом и талантами. Отец Адольфа, в отношении которого к сыну «было больше благородства и великодушия, чем нежности», возлагает на него большие надежды.

    Но юноша не стремится продвинуться на каком-либо поприще, он желает лишь отдаваться «сильным впечатлениям», возвышающим душу над обыденностью.

«Моя  сдержанность  с отцом имела большое влияние на мой характер. Столь же  застенчивый,  но  более беспокойный, чем он, благодаря моей молодости, я приучился  скрывать  все  свои  чувства,  создавать  в  одиночестве планы на  будущее, в их осуществлении рассчитывая только на себя и смотреть на советы, внимание,  помощь  и  даже  на простое присутствие людей, как на стеснение и препятствие.

Я  усвоил  себе  привычку никогда не говорить о том, что меня занимало, смотреть  на  разговоры  только,  как  на досадную необходимость, оживляя их постоянными  штуками,  которые  делали  их  для  меня  менее утомительными и помогали  скрывать  истинные  мысли.  Отсюда  тот  недостаток одушевления, в  котором  мои  друзья  еще  и  теперь  упрекают  меня, и плохо преодолеваемая трудность    разговаривать   по-серьезному.   Отсюда   и   горячее   желание независимости,  нетерпение освободиться от связывавших меня уз и непобедимый ужас перед возможностью новых.

 Я  чувствовал  себя хорошо лишь в полном одиночестве, и даже теперь еще таково  настроение  моей  души,  что  при возникновении самых незначительных вопросов,  при  малейшем  выборе  того  или иного, человеческое лицо смущает меня,  и  мое  естественное  побуждение - бежать от него, чтобы размышлять в спокойствии.  Тем  не  менее,  во мне не было той глубины эгоизма, о которой свидетельствует  характер  такого  рода:  интересуясь  лишь самим собой, я и собой  интересовался  очень  мало. Я  носил  в глубине сердца потребность к чувствительности  и хотя не сознавал этой потребности, но чувство, не находя себе  удовлетворения, постепенно отделяло меня от всего того, что поочередно привлекало мое любопытство»[42].

Как видно из цитаты, молодой человек проявлял себя как денди: стремление к одиночеству,  сокрытие своих истинных мыслей в угоду обществу. Ему скучно в обществе людей его окружающих, невыносимо:

«У меня ни к кому не было ненависти, но лишь немногие внушали мне чувство  интереса;  однако  людей оскорбляет равнодушие, они приписывают его недоброжелательству  или  притворству  и  не  хотят верить, что они вызывают просто  чувство скуки. Иногда я пробовал подавить свою скуку; я погружался в глубокую  молчаливость. Ее считали презрением к людям. Порой, сам утомленный своим безмолвием, я переходил к шутке, и тогда мой пробужденный ум заставлял меня  терять  всякую  меру»[43].

    Завершив обучение, Адольф отправляется ко двору одного владетельного князя, в город Д. Через несколько месяцев «благодаря   такому  поведению  я  приобрел  вскоре  репутацию  человека легкомысленного,  насмешливого  и  злобного.  Мои  ядовитые  слова считались ненавистничеством,  мои  шутки  принимались  как  нападки  на  все  наиболее достойное  уважения.  Лица,  над  которыми я имел неосторожность посмеяться, сочли  удобным  для  себя выступить в защиту положений, в подрывании которых они  меня  обвиняли,  и благодаря тому, что я невольно заставлял их смеяться друг  над  другом, все объединились против меня. Можно было бы сказать, что, осмеивая  смешные  стороны  людей,  я предавал их; можно было бы сказать, им открываясь  перед  моими взорами такими, каковы они были в действительности, они как будто тем самым брали с меня обет молчания. У меня не было сознания, что между нами был заключен столь лестный договор. Они находили удовольствие откровенничать  со  мной, а я наблюдать и описывать их; то, что они называли вероломством, представлялось мне вполне невинной и законной расплатой»[44].

    Эта цитата еще раз подтверждает высказывание главного теоретика дендизма Барбе д’Оревильи о том, что  денди необходим для поддержания жизни общества. «Происходит своего рода «обмен дарами», заключается негласный договор: денди развлекает людей, избавляя их от скуки, отучает от вульгарности, а за эти функции общество должно содержать денди, как политическая партия содержит своего оратора»[45].

    Но, словам Адольфа и «… и  обществу  нечего  бояться:  оно  так подавляет нас, его затаенное влияние настолько  сильно,  что  вскоре  оно кладет на нас свое уникальное клеймо. И тогда   мы  удивляемся  только  своему  собственному  прошлому  изумлению  и чувствуем  себя  хорошо  в  нашей  новой  личине,  совершенно  так же, как в переполненном  зрительном  зале  мы  начинаем  дышать все более свободно тем воздухом, в котором почти задыхались, войдя в зал»[46].

    Адольф говорит о себе,  что не является эгоистом, не интересуется собой, но это опровергается при появлении в его жизни Элеоноры. Явившись взору Адольфа в ту минуту, когда сердце его требует любви, а тщеславие — успеха в свете, Элеонора кажется ему достойной того, чтобы ее домогаться. И старания его увенчиваются успехом — ему удается завоевать сердце женщины.

    «Я  хотел,  в качестве холодного и беспристрастного наблюдателя, изучить ее  характер  и ум, но каждое произносимое ею слово казалось мне исполненным неизъяснимой  грации. Желание ей нравиться сообщало моей жизни новый интерес и  необыкновенно  оживляло мое существование. Это почти волшебное действие я приписывал   ее   очарованию,   и   я  бы  наслаждался  им  еще  полнее  без обязательства,  какое  я  взял  на  себя  по  отношению  к своему самолюбию. Самолюбие  это  вставало  между  мной  и Элеонорой. Я чувствовал себя как бы вынужденным идти как можно скорее к цели, которую я себе поставил; поэтому я не мог свободно отдаться своим ощущениям. Мне не терпелось заговорить, чтобы добиться  успеха. Я не думал, что люблю Элеонору, но не мог бы отказаться от желания  ей нравиться. Я постоянно был занят ею; я придумывал тысячи планов, изобретал  тысячи  способов  завоевания  с  тем  испытанным самодовольством, которое уверено в успехе потому, что никогда ничего не испытало»[47].

    В первое время Адольфу кажется, что с тех пор, как Элеонора отдалась ему, он еще больше любит и уважает ее. Но вскоре это заблуждение развеивается: теперь он уверен, что любовь его благотворна только для Элеоноры, что он, составив ее счастье, сам по-прежнему несчастен, ибо губит свои таланты, проводя подле любовницы все свое время.

    «Однако,  интересы  совместной  жизни  не подчиняются по произволу  всем  нашим  желаниям. Иногда мне было неудобно размечать заранее свои  шаги  и  таким образом высчитывать все минуты. Я вынужден был ускорять свои  дела  и  порвать  почти  со  всеми своими знакомствами. Я не знал, что отвечать  знакомым, когда они предлагали мне какую-нибудь общую прогулку, от которой отказаться прежде у меня не было повода. Я не сожалел, проводя время с Элеонорой, об этих удовольствиях, которые никогда особенно не интересовали меня,  но  я  бы  желал,  чтобы  она  более  свободно  позволила  мне от них отказаться. Мне было бы приятнее возвращаться к ней по собственному желанию, не говоря себе, что час настал, когда она с тревогой ждала меня; я хотел бы, чтобы  к  мысли о счастье, ожидавшем меня с нею, не примешивалась мысль о ее тоске.  Конечно,  Элеонора  была  живой  радостью моей жизни, но она не была больше целью: она меня связывала»[48].

    Адольф не может смириться с тем ,что его индивидуальность подавляется, он теряет свою независимость. Для любви характерен интерес к жизни другого, его мыслям, чувствам, желаниям.

     «Она смотрела на меня с недоверием: она заметила мою напряженность. Она раздражала мою гордость своими упреками, она  жестоко  порицала  мой  характер, она изобразила меня таким ничтожным в моей слабости, что восстановила меня против себя еще больше, чем против себя же   самого.   Нами  овладела  безумная  ярость:  всякая  осторожность  была отброшена, всякая деликатность забыта. Можно было сказать, что фурии толкали нас  друг против друга. Мы приписывали друг другу все, что самая беспощадная ненависть могла измыслить против нас. И эти два несчастных существа, знавших на  земле лишь друг друга, единственные, могущие оправдать, понять и утешить друг  друга,  казались двумя непримиримыми врагами, готовыми растерзать один другого»[49].

    Наконец Адольф уезжает к отцу. Элленора, несмотря на его протесты, приезжает к нему в город. Узнав об этом, отец Адольфа грозится выслать ее за пределы владений курфюста. Возмущенный отцовским вмешательством, Адольф примиряется со своей любовницей, они уезжают и поселяются в маленьком городке в Богемии. Чем дальше, тем больше Адольф тяготится этой связью и томится от безделья.

    «Следующие  дни  я  провел  более спокойно. Я отодвинул в неопределенное будущее  необходимость действовать; она больше не преследовала меня, подобно призраку.  Я хотел иметь время для того, чтобы приготовить Элеонору. Я хотел быть более кротким и нежным с нею, чтобы сохранить по крайней мере дружеские воспоминания.  Мое волнение было совершенно иного рода, чем прежде. Я умолял небо,  чтобы  оно  вдруг  воздвигло  преграду  между Элеонорой и мною, через которую  я не мог бы перешагнуть. Преграда эта воздвиглась. Я устремлял свой взгляд  на  Элеонору,  как  на  существо,  которое  должен  был потерять. Ее требовательность,  столько  раз  казавшаяся  мне невыносимой, не пугала меня больше:  я  чувствовал  себя  заранее  освобожденным»[50].

    По прошествии времени Элеонора тяжело заболевает. Адольф узнает о поступке графа Т., негодует, в нем пробуждается чувство противоречия, и он не покидает Элеонору до последнего ее вздоха. Когда же все кончено, Адольф вдруг понимает, что ему мучительно не хватает той зависимости, от которой он все время хотел избавиться.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5