орден Серафима, у короля датского — орден Слона. Фавориту очень хотелось
получить ордена Золотого Руна, св. Духа и Голубой Подвязки. Однако в Вене,
Версале и Лондоне Екатерине отказали. Впрочем, Иосиф II благосклонно
отнесся к другой просьбе императрицы, и в 1776 году «Гришенок бесценный»
был возведен в княжеское достоинство Священной Римской империи и стал
отныне именоваться светлейшим.
Потемкин заслуживает того, чтобы на его «службе» фаворитом
остановиться подробнее. Во-первых, Потемкин был тайно обвенчан с
императрицей. Мысль о том, что между ними существовали брачные отношения,
высказана давно, но она имела форму догадки. После опубликования писем
императрицы к Потемкину Н. Я. Эйдельманом догадки обрели статус бесспорного
факта, ибо подтверждены самой императрицей, называвшей Григория
Александровича «муженком дарагим», «дорогим супругом», «нежным мужем».
Во-вторых, историки располагают таким бесценным источником, как
переписка императрицы с любовником, ставшим супругом, точнее ее к нему
письмами и записочками: письма фаворита Потемкина к Екатерине практически
не сохранились, ибо она предавала их огню. Тем не менее даже письма
императрицы без ответных посланий возлюбленного позволяют проследить
перипетии их отношений от задушевных и нежных до холодных и
полуофициальных, лишенных ласковых слов и клятв в верности, которыми так
богаты письма и записочки императрицы 1774— 1775 годов.
У обоих корреспондентов были общие черты: они обладали сильными
характерами, недюжинным честолюбием, обоюдным желанием подчинить своей воле
корреспондента. Но были и существенные различия, оказывавшие огромное
влияние на отношения между ними. Императрица предстает темпераментной, но
уравновешенной и рассудительной женщиной. Ее признание, что она «не хочет
быть ни на час охотно без любви», не превращало ее в жертву страсти.
Обладая огромной выдержкой, она, конечно же, возводила на себя напраслину,
когда писала, что глупела от любви, и заявляла:
«Стыдно, дурно, грех Екатерине Второй давать властвовать над собой
безумной страсти». В другом письме: «...как это дурно любить чрезвычайно».
На ее возлюбленном, напротив, лежала печать человека неуравновешенного, со
взрывным характером, с непредсказуемыми поступками в минуты гнева, которому
он часто поддавался.
Роман Екатерины и Потемкина протекал чрезвычайно бурно: нежности
сменялись кратковременными размолвками и даже ссорами, последние столь же
внезапно оборачивались горячими клятвами в любви и преданности. Интимные
письма и записочки императрицы второй половины 1774 года давали основание
считать, что она никогда не исчерпает всего запаса ласковых слов. Ее
изобретательность беспредельна: «Гришенька не милей, потому что милой»,
«Милая милюшечка, Гришенька», «Милая милюша», «Миленький милюшечка»,
«Миленький голубчик», «Миленький, душа моя, любименький мой», «Милуша»,
«Сердце мое» и др.
В июне 1774 года в письмах 45-летней Екатерины впервые встречается
слово «муж». Обычно им заканчивались послания императрицы: «муж дорогой»,
«нежный муж», «дорогой супруг», «мой дорогой друг и супруг», «остаюсь вам
верной женой», «мой дражайший супруг», «муж родной». Некоторые письма
заканчивались иными словами, выражавшими ее недовольство. Но здесь перед
нами не обычная ругань, стремление дать обидную и унизительную кличку, как
это может показаться на первый взгляд, а та же нежность с оттенком
недовольства, отраженного нарочито грубыми словами. Самый пространный набор
кличек содержит послание, относящееся, видимо, ко второй половине 1775
года: «Гяур, москов, козак яицкий, Пугачев, индейский петух, павлин, кот
заморский, фазан золотой, лев в тростнике».
Клятвенных заверений в нерушимой верности в письмах и записочках столь
много, что они вызывают подозрение относительно истинности постоянства
чувств — скорее всего, некоторые выражения навеяны упреками фаворита и
супруга в утрате либо ослаблении интереса к «милому милюшечке Гришеньке».
Уже в апреле 1774 года в одном из писем она усиленно стремилась развеять
подозрения ревнивца: «Признаться надобно, что и в самом твоем опасеньи тебе
причины никакой нету. Равного тебе нету».
Приведем лишь малую толику заверений императрицы: «Я тебя более люблю,
нежели ты меня любишь», «Я вас чрезвычайно люблю», «Гришенок бесценный,
беспримерный и милейший в свете, я тебя чрезвычайно и без памяти люблю,
целую и обнимаю душою и телом, муж дорогой», «Я тебя люблю сердцем, умом,
душою и телом... и вечно любить буду», «Милая душа, верь, что я тебя люблю
до бесконечности», «Милая душа, знай, что тебя нет милей на свете» и т. д.
Многие записочки императрицы отражают ее чувственную любовь, горячее
желание встретиться с любимым: «Я тебя жду в спальне, душа моя, желаю жадно
тебя видеть», «Сударынька, могу ли прийти к тебе и когда», «Гришенька, друг
мой, когда захочешь, чтоб я пришла, пришли сказать», «Я умираю от скуки,
когда я вас снова увижу».
Если бы историки располагали только письмами Екатерины к Потемкину, то
у них были бы веские основания высоко оценить нравственные качества
императрицы, поверить ее клятвенным обещаниям блюсти верность, вечную
любовь и т. д. Но в том-то и дело, что аналогичные заверения и клятвы можно
обнаружить в письмах к новому фавориту, сменившему Потемкина, — П. В.
Завадовскому: «Я тебя люблю всей душой», «право, я тебя не обманываю» и т.
д.
Из писем императрицы явствует, что между влюбленными часто случались
размолвки, причем инициатором их выступал Потемкин, а миротворцем —
императрица. Чем ближе к 1776 году, тем меньше императрица использует
примирительные слова, уговоры заменяются выговорами, появляется
раздражительность: «Я не сердита и прошу вас также не гневаться и не
грустить», «Я, душенька, буду уступчива, и ты, душа моя, будь также
снисходителен, красавец умненький», «Я не зла и на тебя не сердита...
Мучить тебя я не намерена», «Мир, друг мой, я протягиваю вам руку», «Душа в
душу жить готова». Среди суждений на эту тему есть и такое: «Мы ссоримся о
власти, а не о любви». Приведенные слова дают основания полагать, что
Потемкин претендовал на более обширную власть, чем та, которую ему
соглашалась уступить императрица. Похоже, что она постигла характер супруга
и знала истоки его раздражительности: «Холодности не заслуживаю, а
приписываю ее моей злодейке проклятой хандре». В другом письме: «...и
ведомо, пора жить душа в душу. Не мучь меня несносным обхождением, не
увидишь холодность». И далее угроза: «Платить же ласкою за грубость не
буду».
Екатерина не без основания считала, что напряженность, создаваемая
Потемкиным в их отношениях, является нормальным его состоянием. Она писала:
«Спокойствие есть для тебя чрезвычайное и несносное положение». В
другой раз императрица заклинала: «Я хочу ласки, да и ласки нежной, самой
лучшей. А холодность глупая с глупой хандрой ничего не произведут, кроме
гнева и досады».
В цитированных письмах от февраля—марта 1776 года уже нет ни прежней
теплоты, ни бесконечных клятв в верности, ни нежных обращений.
Первое, что приходит в голову, когда читаешь письма императрицы, так
это вывод о том, что не она, а Потемкин являлся виновником назревавшего
разрыва супружеских отношений. Что касается Екатерины, то она выступала
женщиной кроткой, ничего так не желавшей, как спокойствия,
снисходительности к недостаткам друг друга. Много позже после разрыва
Екатерина жаловалась Гримму: «О, как он меня мучил, как я его бранила, как
на него сердилась». Но этой версии противоречит письмо Потемкина Екатерине
от июня 1776 года, когда кризис завершился формальной отставкой одного
фаворита и заменой его другим: «Я для вас хотя в огонь, но не отрекусь. Но
ежели, наконец, мне определено быть от вас изгнану, то пусть это будет не
на большой публике. Не замешкаю я удалиться, хотя мне сил и наравне с
жизнью». Из письма следует, что Потемкин «изгнан» императрицей и что не он,
а она являлась виновницей разрыва.
Думается, что разрыв вполне устраивал обе стороны. Медики полагают,
что Екатерина страдала нимфоманией (нарушением гормонального баланса,
выражавшимся в превалировании гормонов, усиливавших желание близости с
мужчиной). Признание этого факта, правда косвенное, находим у придворного
врача Мельхиора Адама Вейкарда, заметившего: «Жениться на ней потребовало
бы чрезвычайной смелости». Свидетельство самой императрицы тоже
подтверждает диагноз. В декабре 1775 года она писала Потемкину: «Я твоей
ласкою чрезвычайно довольна... моя бездонная чувствительность сама собою
уймется».
Однако «бездонная чувствительность» все никак не унималась, и
Потемкину скоро стало невмоготу совершать каждодневные подвиги на ложе
императрицы. Из ее записочек явствует, что он иногда уклонялся от
выполнения супружеских обязанностей. Положение светлейшего при дворе было
настолько прочным, что остается загадкой осуществленное им намерение
покинуть столицу и возлюбленную и отправиться в захолустье управлять
наместничеством. Потемкин, конечно же, знал, что с его отъездом Екатерина
немедля обретет утешение в новом фаворите. Риск остаться навсегда покинутым
был настолько велик, что только крайняя необходимость вынудила его
совершить этот шаг. Анонимный автор официальной биографии Потемкина,
вероятно его современник, тоже удивлялся поступку князя. «В 1776 годе князь
Потемкин к общему изумлению просил у императрицы позволения отправиться на
несколько времени в свое наместничество для поправления расстроенного
здоровья» '(Жизнь князя Григория Александровича Потемкина-Таврического. Т.
I. M., 1808. С. 57). «Несколько времени» превратилось в десять с лишним
лет, проведенных светлейшим в Новороссии.
Решение Потемкина невозможно объяснить однозначно. Скорее всего,
светлейший уже не рассчитывал на прежнее совмещение обязанностей фаворита и
державного мужа. Отчасти он, видимо, уповал на закрепленные церковным
обрядом брачные узы с императрицей, что давало хотя и слабую, но все же
надежду сохранить ее доверие и свое на нее влияние. Но более всего князь
надеялся на то, что в Новороссии он сможет полностью проявить себя на
службе государству — ему, надо полагать, опостылела косная и однообразная
жизнь двора, мелкие интриги и бесконечные плотские удовольствия.
Потемкин приобрел новое качество и отправился из столицы не
отверженным фаворитом, а блестящим вельможей, облеченным доверием
императрицы и повсюду принимаемым едва ли не с царскими почестями.
Екатерина не ошиблась в Потемкине, когда считала его верным слугой, а тот,
в свою очередь, обрел в ней покровительницу Дружба и привязанность
сохранились, но от былого чувственного увлечения не осталось и следа.
Глава IV.
В промежутках
На императрицыном ложе, оставленном светлейшим без боя, один за другим
отметились случайные счастливчики Потемкина сменил Петр Завадовский,
унаследовавший от предшественника пылкие письменные излияния государыни
Рука Екатерины к тому времени поднаторела в начертании клятвенных обещаний
«Сударушка Петруша» получил свою порцию «Любовь наша равна, обещаю тебе
охотно, пока жива, с тобою не разлучаться» Угрюмый малороссиянин
Завадовский наскучил императрице почти сразу же Он не только искренне
влюбился в Екатерину, но и чаще закатывал ей сцены ревности Хорошо знавший
Завадовского А. А. Безбородко объяснял его скорую отставку тем, что «его
меланхолический нрав и молчаливый характер не нравились пылкой государыне,
и он тихо удалился в свое имение Ляличи, где жил некоторое время в
уединении, затем женился» Управитель дел Потемкина М. Гарновский тоже
отметил дурной характер Завадовского «Говорят, — записал он в дневнике в
июле 1776 года, — что жена раскаивается, что вышла замуж за злого,
ревнивого, подстерегающего и застенчивого меланхолика и мизантропа.»[8]
Подлинные причины падения Завадовского в другом — он был сторонником
братьев Орловых и попытался было удалить Потемкина от двора Сам светлейший
поначалу наделал глупостей и из ревности. Ревнивец вскоре осознал свои
ошибки, объявился в Петербурге, и все стало на свои места — 8 июня 1777
года Завадовский получил отставку и принужден был удалиться в свое
украинское имение Печалиться экс-фавориту было особенно не о чем за год
пребывания «в случае» он получил 6000 душ на Украине, 2000 — в бывших
владениях Речи Посполитой, 1800 — в русских губерниях, кроме того, 150
тысяч рублей деньгами, 80 тысяч драгоценностями, 30 тысяч посудой, не
считая пенсиона в 5000 рублей Желчный князь Щербатов отметил слабость
Завадовского к землякам — «он ввел в чины подлых малороссиян» Заводовского
сменил Семен Гаврилович Зорич, серб по национальности, ослепивший всех
своей красотой В фаворе он пробыл одиннадцать месяцев Этот гусар, адъютант
Потемкина, стал флигель-адъютантом императрицы Зорич отличался остроумием,
неиссякаемой веселостью и добродушием Он явно переоценил свои возможности
будучи рекомендован Екатерине Потемкиным, осмелился перечить ему,
поссорился со светлейшим и даже вызвал его на дуэль Потемкин вызова не
принял и настоял на отставке фаворита, щедро награжденного, как и его
предшественник. Зорич получил город Шклов, где завел свой двор и основал на
свои средства кадетский корпус Кроме Шклова ему было выдано 500 тысяч
рублей, из коих 120 тысяч предназначались для уплаты долгов, на 120 тысяч
рублей ему было куплено поместий в Лифляндии . Пожалованные бриллианты
оценивались в 200 тысяч рублей . Зорич ввел в обычай непомерно великую игру
, потому-то и коротал бесшабашный серб остаток своих дней в нищете.
Мемуарист С. А. Тучков нарисовал любопытный портрет Зорича,
расходящийся с приведенными выше сведениями о нем «Он был приятного вида
при посредственном воспитании и способностях ума, однако ж ловок,
расторопен, любил богато одеваться. Пристроил его к императрице якобы не
Потемкин, а Григорий Орлов, решивший таким образом отомстить своему недругу
Тучков не подтверждал сведений о том, что Зорич спустил все свое состояние
за карточным столом Не отрицая того, что Зорич был заядлым картежником,
мемуарист считал причиной его разорения нерасчетливую благотворительность В
Шклове был учрежден кадетский корпус на 400 человек из небогатых дворян
Зорич выстроил для него огромное здание, выпускникам давал от себя мундир,
офицерский экипаж, деньги на проезд к месту службы и 100 рублей на расходы
Дорого стоили Семену Гавриловичу и прочие его филантропические затеи
бесплатная больница, театр, вспомоществования многочисленной родне и
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
|