"Современника", Н. И. Надеждина, Белинского (имя которого, по цензурным

условиям, было названо лишь в пятой статье цикла). Подчеркнуты некоторые

общие условия эффективности критики: наличие системы убеждений; забота о

распространении своих мнений в публике (чуждая критикам пушкинского круга -

почитателям Гоголя); эстетический вкус; умение "говорить о том, что нужно

нашей публике в наше время" (3, 225) отличающее Белинского. Как

"образователя" Белинского Ч. выделяет Надеждина, привившего русской критике

начала эстетики Ф. Шеллинга: "От него узнали у нас, что поэзия есть

воплощение идеи ; что красота формы состоит в соответствии ее с идеею"

(3, 163-164). Но первое проявление самостоятельности русской мысли Ч. видит

в Белинском и его сподвижниках, последовательно развивших и применивших к

русской действительности диалектику Гегеля. Белинского Ч. считает и первым

историком русской литературы, определившим исторические заслуги многих

писателей до Пушкина (М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина. Н. М. Карамзина и

др.) и тем самым положившим "границы отрицанию" (3.193), которое у

противников классицизма (Полевой) и романтизма (Надеждин) было абсолютным.

В деятельности Белинского Ч. в особенности выделяет 40 гг., когда критик

преодолевает идущий от гегелевской системы "квиетизм" и проникается

передовыми стремлениями времени (важнейшие из них - "гуманность и забота об

улучшении человеческой жизни" - 3, 302). Отсюда и горячая защита Белинским

Гоголя, "натуральной школы", и полемика с апологетами "чистого искусства"

(а по существу принципа "эпикуреизма"). Ч. подчеркнул возрастающую

публицистичность критики Белинского, статьи которого за 1846-1848 гг.

изобилуют рассуждениями об отраженных в произведении общественных вопросах:

"...в осьмой и девятой статьях, заключающих разбор "Онегина", эпизоды

подобного рода занимают уже наибольшее число страниц" (3, 275).

Акценты, расставленные Ч. в его разборе критики Белинского

(предпочтение последнего периода, оправдание публицистических отступлений и

др.), как и интерпретация творчества Пушкина и Гоголя, расходились с

мнениями "эстетической" критики. Борьба между либералами и демократами в

середине 50 гг. нередко формулировалась ее участниками как защита

"пушкинского" или "гоголевского" направления в литературе, чему

способствовали издания сочинений обоих писателей, осуществленные Анненковым

и П. А. Кулишем. Наиболее развернутым ответом на "Очерки..." Ч. со стороны

"эстетической" критики была статья Дружинина "Критика гоголевского периода

и наши к ней отношения" (Библиотека для чтения. - 1856.-№ 11), где Пушкин

интерпретировался как поэт "чистого искусства", противопоставляемого

"дидактике". Ч. откликнулся на издания Пушкина - еще до "Очерков..."

("Сочинения А. С. Пушкина" // Там же. - 1855 - № 2-3, 7-8) и Гоголя

("Сочинения и письма Н. В. Гоголя" // Там же. - 1857.-№ 8), подчеркивая,

что при огромности заслуг Пушкина как первого русского поэта- художника

(здесь Ч. опирался на суждения Белинского) творчество Гоголя гораздо больше

связано с современной русской действительностью: он "первый научил нас

знать наши недостатки и гнушаться ими" (4, 665). За анализом Ч. трагических

заблуждений Гоголя и их истоков (этой цели служила отчасти и статья об

одном из духовных учителей Гоголя: "Сочинения В. Жуковского" // Там же. -

1857.- № 5) проступал идеал критика - гармония между мировоззрением и

творчеством писателя.

Сложность проблемы соотношения мировоззрения и творчества, в

особенности реалистического, с которой столкнулся Ч. прежде всего при

анализе наследия Гоголя, стимулировала эволюцию его критического метода.

Предвосхищая обоснованные позднее Добролюбовым в статье "Темное царство"

(1859) принципы "реальной критики", он высоко оценивает некоторые

произведения за реализм отражения жизни, даже при уязвимости их авторской

тенденции. Так, у А. Ф. Писемского. воззрение которого на крестьянский быт

"не подготовлено наукой" (4, 571), Ч. находит социальное обличение,

вытекающее из самой достоверности изображения ("Очерки из крестьянского

быта А. Ф. Писемского".- 1857.-№ 4). Не оспаривая прямо тургеневскую мысль

о стихийности чувства, выразившуюся в повести "Ася" ("Русский человек на

rendez-vous" // Атеней. - 1858. - № 18), Ч. подчеркивает зависимость

характера героя, господина М (которому свойственна эта стихийность) от

условий его формирования: "Лучше не развиваться человеку, нежели

развиваться без влияния мысли об общественных делах, без влияния чувств,

пробуждаемых участием в них" (5, 169). Разбор любовного сюжета повести

перерастает в суд над дворянским либерализмом, не подготовленным к

"решительной минуте", под которой имеется в виду прежде всего освобождение

крестьян. Важнейшим открытием Ч., сделанным также на базе "реального"

метода, было определение особенностей таланта молодого Л. Толстого: его

формы психологизма (изображения "диалектики души"), находящейся в прямой

связи с пафосом писателя - "чистотой нравственного чувства" ("Детство и

отрочестве). Сочинения графа Л. Н. Толстого. Военные рассказы Л. Н.

Толстого". 1856.-№ 12). Некоторая избирательность анализа, выявляющего

прежде всего сильные, реалистические моменты содержания, была в то же время

продуманной тактикой Ч. по отношению к писателям либерально - дворянской

ориентации.

Однако критический метод Ч. видоизменялся в зависимости от свойств

произведений: последовательная демократическая авторская тенденция всегда

поддерживалась Ч. (хотя и не заменяла для него таланта: "...тенденция может

быть хороша, а талант слаб..."- 14, 322). К анализу тенденции в особенности

располагала лирика. Любимейшим поэтом Ч. был Некрасов; не имея возможности

писать о поэзии соредактора "Современника", Ч. в. 1856 г. (когда Некрасов

был. за границей) поместил в журнале (№ 11), по выходе "Стихотворений"

Некрасова, столь выразительную подборку его произведений ("Поэт и

гражданин". "Забытая деревня", "Отрывки из путевых записок графа

Гаранского"), что она повлекла за собой цензурное предостережение журналу.

Ч. предсказал долгую жизнь поэзии Огарева ("Стихотворения К. Огарева" //

Там же. - 11850.- № 9), утверждающей счастье "жить для других" (3, 565) и

напоминающей о Герцене (имя которого было под запретом), высоко ценил А.

В. Кольцева ("Стихотворения Кольцева") и др. В прозе он приветствует

"Губернские очерки" М. Е. Салтыкова-Щедрина ("Губернские очерки" // Там же.

- 1857 - № 6), обнаружившие в авторе более высокий, по сравнению с

гоголевским, уровень теоретического обобщения: "Теперь, например, Щедрин

вовсе не так инстинктивно смотрит на взяточничество - прочтите его рассказы

"Неумелые" и "Озорники", и вы убедитесь, что он очень хорошо понимает,

откуда возникает взяточничество, какими фактами оно поддерживается, какими

фактами оно могло бы быть истреблено. У Гоголя вы не найдете ничего

подобного мыслям, проникающим эти рассказы" (4, 633). Противопоставленные

"обличительной" кампании, нападающей на отдельные злоупотребления (комедия

В. А. Соллогуба "Чиновник" и др.). "Губернские очерки" подробно

комментируются Ч. для доказательства наивности надежд на силу

нравственного примера, якобы способного "устранить действие закона

причинности, по которому нравы народа сообразуются с обстановкою народной

жизни" (4. 289).

Отрадный симптом "значительной перемены в обстоятельствах" (7, 884)

видит Ч. ("Не начало ли перемены?" - 1861.-№ 11) в рассказах В. Успенского,

пишущего "о народе правду без всяких прикрас" (7, 856). По Ч.. в рассказах

Успенского преодолевается традиция "идеализации" народа ("Шинель" Гоголя,

Григорович, Тургенев), которому нельзя было помочь ничем, кроме

сострадания. В этом последнем большом критическом разборе Ч. чувствуется

ожидание близящейся народной революции: подчеркивая силу "рутины", обычая в

жизни массы, критик отмечает возможность "минут одушевления" и ставит

сложную проблему руководства стихийным движением. Литературная критика Ч.-

органичная часть его революционной публицистики.

Художественное творчество Ч. не было только вынужденной в условиях

изоляции формой работы: о склонности к беллетристике свидетельствуют и

пробы пера в студенческие годы, и психологическая детализация в дневниках

(1847-1853); кроме того, он имел богатый опыт литературного критика. Как

художник Ч. более всего связан с традицией философской просветительской

прозы (Лессинг, Д. Дидро. Вольтер, А. Н. Радищев, Герцен), выступая в то же

время новатором, в особенности в разработке политической темы. В контексте

русской литературы 60 гг. созданный Ч. тип "разумного эгоиста",

просветляющего разумом стихию чувств. противостоит различным формам

противоречивого сознания. свойственного героям Тургенева, Л. Толстого, Ф.

М. Достоевского и др. Не свободная от просветительских иллюзий,

утверждаемая Ч. концепция гармоничной личности, встающей на путь

революционной борьбы без пафоса жертвенности, вырастала прежде всего на

почве исторической реальности. Герои Ч. 'были типичны и в своем

рационализме и в своем героизме, что обусловило огромный резонанс "Что

делать?" и реализм последующих произведений, имеющих менее счастливую

читательскую судьбу.

В "Что делать? Из рассказов о новых людях" Ч. продолжил открытую

Тургеневым "Отцах и детях" тему нового общественного деятеля. в основном из

разночинцев, сменившего тип "лишнего человека". По отношению к

тургеневскому роману произведение Ч. полемично: "нигилизму" Базарова

противостоят позитивные взгляды "новых людей", его одиночеству и

трагической смерти - их сплоченность и стойкость ("Отцы и дети" как

необходимый фон восприятия подчеркнуты фамилиями Кирсанова и Лопухова,

последняя напоминает о словах Базарова: "...а из меня лопух расти будет..."

- Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем: В 30 т. - М., 1981.- Т. 7.- С.

121).

Несмотря на "эзопов язык", используемый в борьбе с цензурой (названия

глав, акцентирующие любовно-семейный сюжет, авантюрно- интригующее начало,

загнанный в глубь повествования сюжет об "особенном человеке" -

революционере, система перифраз, аллегорий, цитат и пр.), мировоззрение Ч.

нашло в романе четкое выражение, чему способствовала активность автора-

повествователя как интерпретатора событий. Через голову "проницательного

читателя" автор многократно обращается к части публики, способной стать

"новыми людьми", разъясняя ей конкретную программу действий. Это роман

художественно-публицистический.

Действительность предстает в "Что делать?" в трех временных

измерениях: прошлое - "старый порядок", идейно изживший себя, хотя и

господствующий; настоящее (деятельность "новых людей"); будущее (его абрис

в духе идей утопического социализма дан в "Четвертом сне Веры Павловны").

Через все произведение проходит антитеза старых и "новых людей", поступки

которых кажутся странными обывателям (Марье Алексеевне, "проницательному

читателю"); их удивление, непонимание - источник комических ситуаций.

Отношение к представителям прошлого дифференцировано: жизнь праздная

(Сторешниковы. Серж) на аллегорическом языке романа - "фантастическая

грязь"; трудовая, в заботах о куске хлеба, вырабатывает "злые", но дельные

характеры (Марья Алексевна) - это "реальная грязь", из которой "родится

пшеница" ("Второй сон Веры Павловны")-

Романтический пафос произведения - в устремленности к

социалистическому идеалу, будущему, когда тип "нового человека" станет

"общею натурою всех людей" (Что делать? - С. 149; далее указываются стр.).

Прообразом будущего выступают и личные отношения "новых людей", разрешающих

конфликты на основе гуманной теории "расчета выгод" (новая мораль оттенена

традиционностью сюжетного мотива любовного треугольника: Вера Павловна -

Лопухов - Кирсанов), и их трудовая деятельность (организация швейных

мастерских, учеба Веры Павловны на врача и др.). Эти подробно освещенные

сферы жизни "новых людей" соотнесены с потаенным, "эзоповым" сюжетом,

главным героем которого выступает профессиональный революционер Рахметов.

Но он не одинок: упоминается о "восьми образцах этой породы", несомненно

участие в нелегальной борьбе Лопухова - Бьюмонта после его ухода "со

сцены", мужа "дамы в трауре" и др. Темы любви, труда, революции органично

связаны в романе, герои которого исповедуют "разумный эгоизм",

стимулирующий нравственное развитие личности: "О, сколько наслаждений

развитому человеку! Даже то, что другой чувствует как жертву, горе, он

чувствует как удовлетворение себе, как наслаждение, а для радостей так

открыто его сердце, и как много их у него!" (С. 233). На высшей ступени

этой лестницы развития стоит "особенный человек" Рахметов, сын богатого

помещика, ушедший в революцию, "ригорист", живущий только интересами

"дела". В ссылке на "натуру", разную у "обыкновенных порядочных" и

"особенных" людей, сказался антропологизм Ч. Реалистический принцип

типизации последовательнее выдержан в Рахметове, суровое мужество которого

продиктовано условиями революционной борьбы нач. 60 гг. Призыв к светлому и

прекрасному будущему, исторический оптимизм Ч., мажорный финал сочетаются в

романе с осознанием трагической судьбы его "новых людей": "...еще немного

лет, быть может и не лет, а месяцев, и станут их проклинать, и они будут

согнаны со сцены, ошиканные, страмимые" (С.49).

Публикация романа вызвала целую бурю в критике. На фоне многочисленных

обвинений Ч. в безнравственности, отсутствии художественности и пр.,

остроумно высмеянных в сатирических стихах В. С. Курочкина в "Искре"

("Молодая жена! Ты "Что делать?" взяла?"; "Нет, положительно, роман "Что

делать?" нехорош!", 1863), выделяется серьезностью разбора статья Н. Н.

Страхова "Счастливые люди". (Библиотека для чтений. - 1865.- № 4). Признав

жизненную основу и "напряжение вдохновения" автора, "органический" критик

оспорил рационализм и оптимизм "новых людей" (скрытого трагизма романа он

не увидел) и отсутствие между ними глубоких конфликтов. М. Е. Салтыков-

Щедрин ("Наша общественная жизнь" // Современник. - 1864.- № 1, 3), выразив

сочувствие общей идее романа, отметил, что в ее воплощении автор "не мог

избежать некоторой произвольной регламентации подробностей..." (Салтыков-

Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. -М., 1968. -Т. 6. - С. 324). Горячим

пропагандистом романа стал Д. И. Писарев, выступивший с подробным анализом

его содержания ("Новый тип" // Русское слово. - 1865.- № 10; впоследствии 1

статья была названа "Мыслящий пролетариат").

Исключительное место в русской литературе занимает "Что делать?" по

силе воздействия на общественную жизнь: под его влиянием устраивались

мастерские, коммуны, в частности "коммуна" В. А. Слепцова (см.: Чуковский

К. И. История слепцовской коммуны Чуковский К. И, Люди и книги шестидесятых

годов. - Л., 1934).. Герои Ч. и в особенности Рахметов повлияли на

формирование характера многих деятелей освободительного движения. Роман

стимулировал нравственные и художественные искания русских писателей: как

последователей Ч. ("Степан Рулев" Н. Ф. Бажин?), "Андрей Кожухов" С. М.

Степняка-Кравчинского, "На жизнь и смерть" В. В. Верви-Флеровского и др.),

так и оспаривающих его взгляды, концепцию личности ("Записки из подполья",

"Преступление и наказание" Достоевского, "Некуда" Н. С. Лескова, "Живой

труп" Л. Толстого и др.).

К "Что делать?" тематически близки написанные в крепости повесть

"Алферьев", роман "Повести в повести", цикл "Мелкие рассказы". Здесь также

противопоставлены "новые" и старые люди и утверждается странная в глазах

обывателя - не своекорыстная и свободная от лицемерных условностей - новая

мораль. Однако решение образа автора здесь иное: он скрыт за системой

рассказчиков. Стремление к "объективным" способам изображения характерно и

для последующих произведений ("История одной девушки", "Отблески сияния",

пьесы и др.), включая "Пролог. Роман из начала шестидесятых годов".

В "Прологе" (предназначавшемся для публикации за рубежом) политическая

тема непосредственно отражена в сюжете, в особенности в первой части

("Пролог пролога"), где воссоздана на широкой прототипической основе борьба

демократов с либералами и консерваторами в связи с начатой в Петербурге

предреформенной кампанией (действие происходит в 1857 г.). Вождем

демократов выступает журналист Волги", в котором узнаются многие черты

самого Ч. Незаконченность второй части ("Из дневника Левицкого за 1857

год"), посвященной в основном жизни Левицкого (его прототип - Добролюбов) в

деревне. не позволяет в полном объеме судить о деятельности этого героя,

революционная направленность которой подчеркнута тщательной конспирацией. В

изображении "новых людей" Ч. отходит от принципа группового портрета,

используемого в "Что делать?" (характеристики Лопухова и Кирсанова). Герои

существенно расходятся в понимании перспектив общественного развития,

спорят по тактическим вопросам (политический реализм и "апатия" Волгина

противостоят нетерпению Девиц- кого, некоторым либеральным иллюзиям

Соколовского и в особенности Нивельзина). Оценивая в конце 60 гг. (в

условиях спада крестьянского движения, эволюции либерализма, развития

народничества) предреформенную "весну". Ч. в гораздо большей степени, чем в

"Что делать?", обнажает трудности, стоящие перед "мужицкими" демократами в

связи с неподготовленностью масс к революции. Трезвый анализ Волгиным

общественно-политической ситуации, его революционная тактика - не только

ретроспекция Ч.. но и, вероятно, предостережение народникам (с которыми он

тесно общался в Александровском заводе).

В юмористическом ключе изображены .в романе либералы - "прогрессисты"

(Рязанцев и его почитатели), в гротескно-сатирическом - правительственные

чиновники - деятели реформы (Савелов, Чаплин). Их беспринципность

проявляется не только в политике, но и в личных отношениях (история

Савеловой). Своеобразной параллелью к трудностям политического руководства

массами выступает в романе, тема помощи отдельной личности. В ошибочных

первоначальных прогнозах Волгина относительно Савеловой. Левицкого

относительно Анюты, Настеньки, в его тщетной попытке воздействовать на Мерк

ощутима автополемика с "Что делать?" (история Настеньки Крюковой и др.).

Однако автополемические мотивы "Пролога" не следствие пересмотра концепции

личности и теории "расчета выгод"; рассуждая, извлекая уроки из

заблуждений, главные герои проходят школу самовоспитания, учатся быть

руководителями. Факты повседневности осмысляются как симптомы тенденций,

которые нужно учитывать в политике (случай с Чекаловым). В целом "Пролог"

свидетельствует о развитии революционной мысли Ч. в пореформенный период.

Соч.: Полн. собр. соч.: В 15 т. 1 Под обш. ред. Б. Л. Козьмина и др.-

М.. 1939-1953. Т. 16 (дополнит.): Что делать? Из рассказов о новых людях 1

Изд. полют. Т. И. Орнатсная и С. А. Рейсер. -Л., 1975

Страницы: 1, 2, 3