об этом, граф, - так как мне самому крайне не желательно, чтобы государь

возлагал на меня надежды и обязательства, К осуществлению у меня как у

судьи нет никаких средств. Я считаю возможным обвинительный приговор , но

надо быть готовым и к оправданию, и вы меня весьма обяжете, если скажете

государю об этом, как я и сам бы сказал ему, если бы он стал меня

спрашивать по делу Засулич». -«Да-с! - горячился Пален. - И я предложу

государю передать дело в Особое присутствие, предложу изъять его от

присяжных... - «Но вы сами виноваты! Вы - судья, вы - беспристрастие, вы -

не можете ручаться... Ну! что делать! Нечего делать! Да! Вот... ну что ж!»

- и т. д. «Граф, -сказал я, прерывая его речь, обратившуюся уже в поток

бессмысленных междометий, - я люблю суд присяжных и дорожу им; всякое

выражение недоверия к нему, особливо идущее от государя, мне действительно

очень больно; но если от них требуется непременно обвинительный приговор и

одна возможность оправдания заставляет вас - министра юстиции - уже

выходить из себя, то я предпочел бы, чтобы дело было у них взято; оно,

очевидно, представляет для этого суда большие опасности, чем чести. Да и

вообще, раз по этому делу не будет допущен свободный выбор судейской

совести, то к чему и суд! Лучше изъять все дела от присяжных и передать их

полиции. Она всегда будет в состоянии вперед поручиться за свое решение...

Но позвольте вам только напомнить две вещи: прокурор палаты уверяет, что в

деле нет и признаков политического преступления; как же оно будет судиться

особым присутствием, созданным для политических преступлений? Даже если

издать закон об изменении подсудности Особого присутствия, то и тут он не

может иметь обратной силы для Засулич. Да и, кроме того, ведь она уже

предана суду судебною палатою. Как же изменять подсудность дела, после того

как она определена узаконенным местом? Теперь уже поздно! Если серьезно

говорить о передаче, то надо было бы думать об этом, еще когда следствие не

было закончено...».(64) Пален продолжал нервничать.

«О, проклятые порядки! - воскликнул Пален, хватая себя за голову, -

как мне все это надоело! Ну что же делать?» - спрашивал он затем

озабоченно. - «Да ничего, думаю я, не делать; оставить дело идти законным

порядком и положиться на здравый смысл присяжных; он им подскажет

справедливый приговор...» - «Лопухин уверяет, что обвинят, наверное...» -

говорил Пален в унылом раздумье. - «Я не беру на себя это утверждать, но

думаю, что скорее обвинят, чем оправдают, хотя снова повторяю оправдание

возможно». - «Зачем вы прежде этого не сказали?» - укоризненно говорил

Пален. - «Вы меня не спрашивали, и разве уместно было мне, председателю

суда, приходить говорить с вами об исходе дела, которое мне предстоит

вести. Всё, за что я могу ручаться, , это за соблюдение по этому делу

полного беспристрастия и всех гарантий правильного правосудия...» - «Да!

Правосудие, беспристрастие ! - иронически говорил Пален. -

Беспристрастие... но ведь по этому проклятому делу правительство в праве

ждать от суда и от вас особых услуг...». - «Граф, - сказал я, - позвольте

вам напомнить слова: «Ваше величество, суд постановляет приговоры, а не

оказывает услуг». - «Ах, это всё теории!» - воскликнул Пален свое любимое

словечко, но в это время доложили о приезде Валуева и его красиво-величавая

фигура прервала наш разговор...»(65)

Словесная перепалка судьи с министром юстиции имела под собой

глубокий смысл: царские власти, опозорившиеся на «процессе 193-х», искали

пути сгладить неприятный резонанс и силой авторитета присяжных во чтобы то

ни стало наказать Засулич.

Уголовное дело поступило в суд. Был определен состав суда, началась

подготовка к слушанию дела. Сложнее было с назначением обвинителя. Его

подбором занимался прокурор палаты Лопухин. Он сразу же остановил свой

выбор на В.И.Жуковском, товарище прокурора окружного суда. Но тот наотрез

отказался от этой роли.

Другой кандидатурой оказался не менее авторитетный и весьма

талантливый юрист и поэт С.А.Андреевский. На предложение выступить

обвинителем по делу Засулич он так же ответил отказом.

Наконец, для этой роли нашелся исполнитель: им оказался товарищ

прокурора Петербургского окружного суда К.И.Кессель, который быстро

включился в дело. А.Ф.Кони знал Кесселя, защищал его от нападок

начальников, способствовал его продвижению по службе. «По странной оберации

чувства, - писал Кони, - я питал совершенно незаслуженную симпатию к этому

угрюмому человеку. Мне думалось, что за его болезненным самолюбием

скрываются добрые нравственные качества и чувство собственного достоинства.

Но я никогда не делал себе иллюзий относительно его обвинительных

способностей»(69)

Вопрос о выборе защитника решился проще и без всяких осложнений.

В.Засулич не хотела приглашать защитника и собиралась защищать себя сама.

Но при получении 23 марта обвинительного акта она сделала официальное

заявление, что избирает своим защитником присяжного поверенного

Александрова.

При подготовке процесса возник вопрос о допуске публики в зал судебного

заседания. Стала поступать масса просьб о предоставлении возможности

присутствовать на процессе. 26 марта в газете « Русский мир» появилось

следующее сообщение: « Число публики, желающей присутствовать на

предстоящем в нашем окружном суде процессе о покушении на жизнь

градоначальника, уже в настоящее время настолько значительно, что

оказывается возможным удовлетворить не более одной четверти обращающихся с

просьбами о допущении в заседание суда по этому делу».

Казалось, к проведению процесса уже все было готово. Но все ли?

Недоставало еще одного - последнего напутствия министра юстиции графа

Палена. Он, конечно, начал понимать, что поступил легкомысленно, передав

дело Засулич на рассмотрение суда с участием присяжных заседателей, и

ощущал эту свою оплошность все отчетливее. Временами его охватывал страх за

свой опрометчивый шаг. Его волновало, как отнесутся присяжные к поступку

В.Засулич, но его не меньше он беспокоился о том, как проведет процесс

А.Ф.Кони. 27 марта Пален пригласил его к себе по какому-то маловажному

делу, что, конечно служило лишь предлогом.

Отказ Жуковского и Андреевского выступить обвинителями встревожил

графа. Разговор с А.Ф,Кони с этого и начался. Высказав упреки в их адрес,

пален грозно произнес: «Пусть только пройдет дело, а там мы еще поговорим».

Воспроизведем состоявшеюся беседу по воспоминаниям А.Ф.Кони. «Пален сказал

мне: «Ну, Анатолий Фёдорович, теперь все зависит от вас, от вашего умения

и красноречия». - «Граф, - ответил я, - умение председателя состоит в

беспристрастном соблюдении закона, а красноречивым он быть не должен, ибо

существенные признаки резюме - беспристрастие и спокойствие... Мои

обязанности и задачи так ясно определены в уставах, что теперь уже можно

сказать, что я буду делать в заседании...» - «Да, я знаю -беспристрастие!

Беспристрастие! Так говорят все ваши «статисты» (так называл он людей,

любивших ссылаться на статьи судебных уставов), но есть дела, где нужно

смотреть так, знаете, политически; это проклятое дело надо спустить скорее

и сделать на всю эту проклятую историю так (он очертил рукою в воздухе

крест), и я говорю, что если Анатолий Фёдорович захочет, то он так им (т.е.

присяжным) скажет, что они сделают всё, что он пожелает! Ведь, так, а?» -

«Граф, влиять на присяжных должны стороны, это их законная роль;

председатель же, который будет гнуть весь процесс к исключительному

обвинению, сразу потеряет всякий авторитет у присяжных, особенно у

развитых, петербургских, и, я могу вас уверить по бывшим примерам, окажет

медвежью услугу обвинению». - «Да, но, повторяю, от вас, именно от вас

правительство ждет в этом деле услуги и содействия обвинению. Я прошу вас

оставить меня в уверенности, что мы можем на вас опереться.. Что такое

стороны? Стороны - вздор! Тут всё зависит от вас...» - « Но позвольте,

граф, ведь вы высказываете совершенно невозможный взгляд на роль

председателя, и могу вас уверить, что я не так понимал эту роль, когда шел

в председатели, не так понимаю ее и теперь. Председатель - судья, а не

сторона, и, ведя уголовный процесс, он держит в руках чашу со святыми

дарами. Он не смеет наклонять ее нив ту, ни в другую сторону - иначе дары

будут пролиты...

Да и если требовать от председателя не юридической, а политической

деятельности, то где предел таких требований, где определение рода услуг,

которые может пожелать оказать иной, не меру услужливый председатель? Нет,

граф! Я вас прошу не становиться на эту точку зрения и не ждать от меня

ничего, кроме точного исполнения моих обязанностей... Вы знаете, что суд

отказал в вызове свидетелей, могущих разъяснить факты, внушившие Засулич

мысль о выстреле в Трепова. Но на днях истекает неделя с объявления ей об

этом, и она может обратится и, вероятно, обратится с требованием об ее

счет. Оно будет для суда обязательно. Мы не имеем права отказать ей в этом.

Но свидетели такого рода, несомненно коснуться факта сечения Боголюбова,

рассказы о котором так возбудили Засулич. Этим будет дан защитнику очень

благодарный и опасный в умелых руках материал. Вы знаете Александрова

больше, чем я, и не станете отрицать за ним ни таланта, ни ловкости.

Несомненно, что он напряжет все свои силы в этом деле, сознавая, что оно

есть пробный камень для адвокатской репутации... Против такого защитника и

по такому вообще благодарному для защиты делу необходим по меньшей мере

равносильный обвинитель - холодный, спокойный, уверенный в себе и привыкший

представлять суду более широкие горизонты, чем простое изложение

улик»»(73).

Видя, что граф после возбуждения впадает в сонливое состояние, А.Ф.

Кони прервал беседу, прося не ожидать от него каких-либо исключительных

действий. «»И вы думаете, что может быть оправдательный приговор?» -

спросил Пален. Зевая. - «Да, может быть при неравенстве сторон более чем

возможен...» - «Нет, что обвинитель! - задумчиво сказал Пален. - А вот о

чем я вас очень попрошу... Знаете что? Дайте мне кассационный повод на

случай оправдания, а(«» - и хитро подмигнул Кони, на что тот ответил: «...

ошибки возможны и, вероятно, будут, но делать их сознательно я не стану,

считая это совершенно несогласным с достоинством судьи...»(74). Пален вновь

повторил свою просьбу. Тогда Кони молча встал, и они расстались.

Итак, последняя попытка «напутствия» оказалась неудачной. А день

разбирательства дела все приближался. 30 марта к Кони явился судебный

пристав и сообщил, что присяжные, сознавая всю важность предстоящего дела,

отнеслись к нему с некоторой тревогой. Они поручили судебному приставу

спросить у председателя, не следует ли им ввиду важности заседания 31 марта

надеть фраки и белые галстуки. А.Ф.Кони просил пристава передать, что не

находит нужным делать это.

Все ждали 31 марта. Бушевали страсти . Готовила модные наряды

петербургская знать, получившая билеты на процесс. Волновались присяжные

заседатели. Репетировали свои речи защитник и прокурор. А в одиночной

камере дома предварительного заключения проводила тревожную ночь Вера

Засулич.

С беспокойством ждали этого дня и А.Ф Кони. « Вечером 30 марта, -

вспоминал он в последствии, - пойдя пройтись, я зашел посмотреть, исполнены

ли мои приказания относительно вентиляции и приведении залы суда в порядок

для много людного заседания.. Смеркалось, зала смотрела мрачно, и бог

знает, что предстояло на завтра. С мыслями об этом завтра вернулся я домой

и с ними провел почти бессонную ночь ...»(76)

Ровно в 11 часов утра 31 марта 1878 г. открылось заседание

Петербургского окружного суда. Председательствующий объявил, что слушанию

суда подлежит дело о дочери капитана Веры Засулич, обвиняемой в покушении

на убийство, и отдал распоряжение ввести подсудимую. Затем были уточнены ее

биографические данные. Судебный пристав доложил, что не явились свидетели:

со стороны обвинения генерал-адьютант Трепов, а со стороны защиты -

Куприянов и Волоховский. Секретарь суда доложил, что он по состоянию

здоровья не может явится в суд, а также подвергаться допросу на дому без

явного вреда для здоровья. В подтверждение было оглашено медицинское

свидетельство, выданное профессором Н.В.Склифосовским и другими врачами.

Учитывая, что присяжные заседатели исполняют свои обязанности не в

первый раз, председатель ограничился напоминанием о принятой ими присяге,

но особо обратил внимание на то, что присяга содержит указание на их

нравственные обязанности. Он просил присяжных приложить всю силу своего

разумения и отнестись с полным вниманием к делу, не упуская подробностей,

кажущихся несущественными, но в своей совокупности в значительной степени

объясняющих дело и его действительное значение. Он напомнил также, что

присяжные обязаны учитывать все обстоятельства, как уличающие, так и

оправдывающие подсудимую, и что все это надо рассматривать беспристрастно и

помнить, что они высказывают не просто мнение, а приговор. ...Вы должны

припомнить, - обращался Кони к заседателям, что, быть может, по настоящему

делу, которое произвело большое впечатление в обществе, вам приходилось

слышать разные разговоры и мнения, которые объясняли дело то в ту, то в

другую сторону, - Я бы советовал вам забыть их; вы должны помнить только

то, что увидите и услышите на суде, и помнить, что то, что вы слышали вне

стен суда, были мнения, а то, что вы скажете, будет приговор; то, что вы

слышали вне стен суда, не налагает на вас нравственной ответственности, а

ваш приговор налагает на вас огромную ответственность перед обществом и

перед подсудимой, судьба которой в ваших руках... вы обязуетесь судить по

убеждению совести, не по впечатлению, а по долгому, обдуманному соображению

всех обстоятельств дела; вы не должны поддаваться мимолетным впечатлениям,

вы должны смотреть во всех обстоятельствах дела на их сущность»(78)

Оглашая обвинительный акт. Деяние В.Засулич было квалифицировано в нем

по ст. 1454 Уложения о наказаниях, которая предусматривала лишение всех

прав состояния и ссылку в каторжные работы на срок от15 до 20 лет, а потому

она, говорилось в акте, согласно 201-й статье Устава уголовного

судопроизводство подлежит суду С.-Петербургского окружного суда с участием

присяжных заседателей.(79)

Следствие в точности исполнило решение графа Палена: в обвинительном

акте не было и намека на политический характер преступления, и тем не менее

кара за содеянное предложена весьма жестокая. На такую кару и рассчитывал

министр юстиции, передавая дело суду присяжных заседателей. Он, конечно,

великолепно помнил день 13 июля 1877 г. и санкцию, данную им тогда Трепову,

- сечь Боголюбова. Сам Пален не присутствовал на суде, но его ежечасно

информировали о ходе процесса.

Началось судебное следствие. На вопрос председательству-ющего,

признает ли В.Засулич себя виновной, она ответила : «Я признаю, что

стреляла в генерала Трепова, причём, могла ли последовать от этого рана или

смерть, для меня было безразлично». А на предложение рассказать, вследствие

чего она совершила покушение на Трепова, подсудимая ответила, что просила

бы ей позволить ей объяснить мотивы после допроса свидетелей.(80)

После допроса свидетелей, бывших очевидцами событий 24 января, было

зачитано письменное показание Трепова от той же даты: « Сегодня, в 10 утра,

во время приема просителей в приемной комнате находилось несколько

просителей... Раздался выстрел, которого, однако, я не слышал, и я упал

раненый в левый бок. Майор Курнеев бросился на стрелявшую женщину, и между

ними завязалась борьба, причем женщина не отдавала упорно револьвера и

желала произвести второй выстрел. Женщину эту я до сих пор не знал и не

знаю, что была за причина, которая побудила ее покушаться на мою жизнь».

Председательствующий тут же уточняет у подсудимой, хотела ли она стрелять

второй раз. В.Засулич отрицает это: « Я тотчас же бросила револьвер, потому

что боялась, что, когда на меня бросятся, он может выстрелить и во второй

раз, потому что курок у него был очень слаб, а я этого не желала».

После окончания заслушивания свидетельских показаний слово

предоставляется В.Засулич. Она говорит, что ей было известно о происшествии

13 июля: слышала, что Боголюбову было дано не 25 ударов, а били его до

тех пор, пока не перестал кричать. В.Засулич сказала: «Я по собственному

опыту знаю, до какого страшного нервного напряжения доводит долгое

одиночное заключение. А большинство из содержавшихся в то время в доме

предварительного заключения политических арестантов просидело уже по три и

три с половиной года, уже многие из них с ума посходили, самоубийством

покончили. Я могла живо вообразить, какое адское впечатление должна была

произвести экзекуция на всех политических арестантов, не говоря уже о тех,

кто сам подвергся сечению, побоям, карцеру, и какую жестокость надо было

иметь для того, чтобы заставить их все это вынести по поводу неснятой при

вторичной встрече шапки. На меня все это произвело впечатление не

наказания, а надругательства, вызванного какой-либо злобой. Мне казалось,

что такое дело не может, не должно пройти бесследно. Я ждала, не отзовется

ли оно хоть чем-нибудь, но все молчало, и в печати не появлялось больше ни

слова, и ничто не мешало Трепову или кому другому, столь же сильному, опять

и опять производить такие же расправы - ведь так легко забыть при вторичной

встрече шапку снять, так найти другой, подобный же ничтожный предлог.

Тогда, не видя никаких других средств к этому делу, я решилась, хотя ценою

собственной гибели, доказать , что нельзя быть уверенным в безнаказанности,

так ругаясь над человеческой личностью...» В.Засулич была настолько

взволнована, что не могла продолжать. Председатель пригласил ее отдохнуть и

успокоиться; немного погодя она продолжала: «Я не нашла, не могла найти

другого способа обратить внимание на это происшествие... Я не видела

другого способа... Страшно поднять руку на человека, но я находила, что

должна это сделать».(81) На вопрос о том , целилась ли она, когда стреляла,

последовал ответ: « Нет, я стреляла на удачу, так, как вынула револьвер, не

целясь; тотчас спустила курок, если бы я была больше ростом или

градоначальник меньше, то выстрел пришелся бы иначе, и я бы, может быть,

убила его»(82)

По просьбе председательствующего дали свое заключение эксперты-

медики: выстрела был произведен в упор, а рана принадлежит к разряду

тяжких.

Судебное следствие не внесло ничего нового в характеристику состава

преступления, но перед судом предстала живая картина событий двух дней - 13

июля 1877 г. и 24 января 1878 г.

После рассказа Верой Засулич своей биографии председатель объявил,

что судебное следствие окончено и суд приступает к прениям сторон. Первым,

естественно по долгу службы выступил К.И.Кессель. Он заявил, что обвиняет

подсудимую в том, что она имела заранее обдуманное намерение лишить жизни

градоначальника Трепова, и что Засулич сделала все, чтобы привести свое

намерение в исполнение.

Вторую часть своей обвинительной речи Кессель посвятил выгораживанию

поступка Трепова 13 июля и сказал, что суд не должен ни порицать, ни

оправдывать действия градоначальника. По общему признанию, речь обвинителя

была бесцветной.

Напротив, речь защитника Александрова(83) явилась крупным событием

общественной жизни . Александров был твердо убежден в том, что событие 24

января явилось следствием того, что произошло 13 июля. Эту мысль он и

проводил. Это событие не может быть рассматриваемо отдельно от другого

случая: оно так связано с фактом, совершившимся в доме предварительного

заключения. 13 июля, что если непонятным будет смысл покушения

произведенного В.Засулич, то его можно уяснить, только сопоставляя

покушение с теми мотивами, начало которых положено было происшествием в

доме предварительного заключения...Чтобы вполне судить о мотиве наших

поступков, надо знать, как эти мотивы отразились на наших понятиях. И здесь

Александров предупреждал, что в его оценке событий 13 июля не будет

обсуждения действия должностного лица, а будет только разъяснение того, как

отразилось оно на взглядах и убеждениях Веры Засулич.

Политический арестант был для Засулич - она сама, ее горькое

прошлое, ее собственная история - история безвозвратно погубленных лет, это

ее собственные страдания. Засулич негодовала: разве можно применять такое

жестокое наказание к арестанту, как розги, только за не снятие шапки при

повторной встрече с почтенным посетителем ? Нет, это невероятно. Засулич

сомневалась в достоверности этого, но когда она в сентябре переехала в

Петербург, то узнала от очевидцев всю правду о событии 13 июля 1877 г.

Александров ничего не опровергал, ничего не оспаривал, он просто

объяснял, как и почему у подсудимой могла возникнуть мысль о мести. В зале

раздалась буря аплодисментов, громкие крики : «Браво!» Плачет подсудимая

Вера Засулич, слышится плач и в зале.

Председатель А.Ф.Кони прерывает защитника и обращается к публике:

«Поведение публики должно выражаться в уважении к суду. Суд не театр,

одобрение или неодобрение здесь воспрещается. Если это повториться вновь, я

буду вынужден очистить залу». Суд не театр, одобрение или неодобрение здесь

воспрещается. Если это повториться вновь, я буду вынужден очистить залу».

Но в душе председатель суда восхищался блестящей речью Александрова. Ведь

сам он, будучи не менее прекрасным оратором, хорошо представлял себе, на

что способен Александров, и ранее, не скрывая этого, дважды напоминал

министру юстиции о незаурядных способностях

защитника. После предупреждения председателя , адресованного публике,

Александров продолжил защитительную речь.

Обращаясь к присяжным заседателям, Александров сказал: «В первый раз

является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных

интересов, личной мести, - женщина, которая со своим преступлением связала

борьбу за идею во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее

молодой жизни».

«Да, - сказал Александров, завершая свою речь, - она может выйти

отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и останется только

пожелать, чтобы не повторились причины, производящие подобные

преступления».(84)

В.Засулич отказывается от последнего слова. Прения объявлены

оконченными. С согласия сторон А.Ф.Кони поставил перед присяжными три

вопроса: «Первый вопрос поставлен так: виновна ли Засулич в том, что

решившись отмстить градоначальнику Трепову за наказание Боголюбова и

приобретя с этой целью револьвер, нанесла 24 января с обдуманным заранее

намерением генерал-адъютанту Трепову рану в полости таза пулею большого

калибра; второй вопрос о том, что если Засулич совершила это деяние, то

имела ли она заранее обдуманное намерение лишить жизни градоначальника

Трепова; и третий вопрос о том, что если Засулич имела целью лишить жизни

градоначальника Трепова, то сделала ли она все, что от нее зависело, для

достижения этой цели, причем смерть не последовала от обстоятельств, от

Засулич не зависевших».(85)

Итак, решение вопроса о вине подсудимой было поставлено председателем

суда в непосредственную связь с фактом, происшедшим 13 июля, т.е. с

распоряжением Трепова о сечении Боголюбова. Здесь А.Ф.Кони остался верен

своим принципам и выразил их в вопросах, на которые должны были дать ответы

присяжные Сформулировав перечень вопросов заседателям, А.Ф.Кони произнес

резюме председателя.(86)

В спокойных тонах проведен мастерский разбор сути рассматриваемого

дела. Резюме Кони было тщательным разбором дела применительно к тем

вопросам, которые были поставлены перед присяжными. При этом он подчеркнул,

что ответ на первый вопрос не представляет особых трудностей. Обращаясь к

присяжным, А.Ф.Кони сказал: «Вам была предоставлена возможность всесторонне

рассмотреть настоящее дело, перед вами были открыты все обстоятельства.

Которые по мнению сторон, должны были разъяснить сущность деяния

подсудимой, - суд имеет основание ожидать от вас приговора обдуманного и

основанного на серьезной оценке имеющегося у вас материала».(87) Свое

резюме Кони завершил так: «Указания, которые я вам делал теперь, есть не

что иное, как советы, могущие облегчить вам разбор данных дела и приведение

их в систему. Они для вас нисколько не обязательны. Вы можете их забыть, вы

можете их принять во внимание. Вы произнесете решительное и окончательное

слово по этому важному, без сомнения делу. Вы произнесете это слово по

убеждению вашему, глубокому, основанному на всем, что вы видели и слышали,

и ничем не стесняемому, кроме голоса вашей совести.

Если вы признаете подсудимую виновной по первому или по всем трем

вопросам, то вы можете признать ее заслуживающею снисхождения по

обстоятельствам дела. Эти обстоятельства вы можете понимать в широком

смысле. К ним относится все то, что обрисовывает перед вами личность

виновного. Эти обстоятельства всегда имеют значение, так как вы судите не

отвлеченный предмет, а живого человека, настоящее которого всегда прямо или

косвенно слагается под влиянием его прошлого. Обсуждая основания для

снисхождения, вы припомните раскрытую перед вами жизнь Засулич».

Выступление председателя нацеливало присяжных на те выводы, которые

вытекали из речи защитника.

Обращаясь к старшине присяжных заседателей, А.Ф.Кони сказал: «Получите

опросный лист. Обсудите дело спокойно и внимательно, и пусть в приговоре

вашем скажется тот «дух правды», которым должны быть проникнуты все

действия людей, исполняющих священные обязанности судьи».(88)

С этим напутствием присяжные ушли на совещание. Вскоре было сообщено,

что они завершили свое совещание и готовы доложить его результаты. Царь и

министр юстиции требовали от А.Ф.Кони любыми путями добиться обвинительного

приговора. Но Кони в своем напутствии присяжным, по существу, подсказал

оправдательный приговор, и в этом проявилась его боевая натура. Идя этим

путем, он отчетливо представлял себе все те невзгоды, которые были связаны

с оправданием В.Засулич, но это его не страшило.

Наступила мертвая тишина... Все притаили дыхание. Прошло немного

времени, и старшина присяжных заседателей дрожащей рукой подал председателю

опросный лист. Против первого вопроса крупным почерком было написано: «Нет,

не виновна!» Посмотрев опросный лист, А.Ф.Кони передал его старшине для

оглашения. Тот успел только сказать «Нет! Не вин...» и продолжать уже не

мог.

Крики несдержанной радости, истеричные рыдания, отчаянные

аплодисменты, топот ног, возгласы «Браво! Ура! Молодцы!» - все слилось в

один треск, и стон, и вопль, все было возбуждено какому-то бессознательному

чувству радости...

После того как зал стих, А.Ф.Кони объявил Засулич, что она оправдана.

Боясь отдать ее в руки восторженной и возбужденной толпы, он сказал:

«Отправьтесь в дом предварительного заключения и возьмите ваши вещи: приказ

о вашем освобождении будет прислан немедленно. Заседание закрыто!».

Публика с шумом хлынула внутрь зала заседаний. Многие обнимали друг

друга, целовались, лезли через перила к Александрову и Засулич и

поздравляли их. Адвоката качали, а затем на руках вынесли из зала суда и

пронесли до Литейной улицы.

Вскоре Засулич выпустили из дома предварительного заключения. Она

попала прямо в объятия толпы. Раздавались радостные крики, освобожденную

подбрасывали вверх. В толпу вклинилась полиция, началась перестрелка...

Засулич успела скрыться на конспиративной квартире и вскоре, чтобы избежать

повторного ареста, была переправлена к своим друзьям в Швецию.(89)

На второй день после суда последовало приглашение А.Ф.Кони к министру.

«Я нашел Палена, - пишет Кони, - гораздо более спокойным, чем ожидал. «Ну

вот видите, каковы они, ваши присяжные! - встретил он меня. - Ну, уж пусть

теперь не взыщут, не взыщут!» Но затем стал, без особого волнения, говорить

о деле, по-видимому более негодуя на уличные последствия процесса, чем на

самый приговор». А.Ф.Кони рассказал министру некоторые подробности

процесса. В конце беседы Пален добавил: «Но, я слышал, что вами дело было

ведено превосходно и безукоризненно... это мне говорили очевидцы...». (93)

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6