благословил сына, когда тот всерьёз повернулся лицом к искусству, бросив

службу. Но и отец никогда не предпо-

лагал, что его Петя станет величайшим композитором России, перед которым

склонят головы почитатели музыки всего мира.

Да и что можно было предположить? Что знал и умел Чайковский в тот момент,

когда он подошёл к серьёзному решению? Он умел прилично читать ноты,

неплохо играл на фортепиано, импровизировал. Большей частью это сводилось

к сравнительно

лёгкой музыке развлекательного характера, и всё это не слишком выходило за

рамки

обычного для светских молодых людей того времени. Про него можно было

сказать: способный молодой человек - и только. Недаром, вспоминая об этом

периоде, товарищ

Чайковского по консерватории, видный музыкальный критик Герман Августович

Ларош

сказал, что музыкальные сведения Петра Ильича в этот период были «пугающе

малы»

а Модест Петрович дал и вовсе безжалостную характеристику его музыкальной

под-

готовке в предконсерваторский период: «В музыкальном отношении облик Петра

Иль-

ича к концу 1860 года выступает в виде дилетанта самого первобытного вида.

В тео-

ретическом отношении он круглый невежда…»

Насчёт теоретических познаний Петра Ильича, которыми он обладал ко

времени, соответствующему приведённой характеристике брата, можно судить

по чрезвычайно яркому примеру, упоминаемому ещё одним другом, также видным

музыкальным кри- тиком, Н.Д.Кашкиным. В 1859 году Пётр Ильич был поражён

искусством одного знако-

мого офицера делать модуляции. Чайковсого удивляло, что этот офицер

умудрялся пе-

реходить из одной тональности в любую другую не более чем в три аккорда.«Я

счи-

тал себя в музыкальном отношении более талантливым, - рассказывал

Чайковский, - а

между тем я и подумать не мог проделать то же самое».

Разумеется, оценки Лароша, Кашкина и даже Модеста Чайковского значительно

при-

нижают то, чем обладал Петр Ильич в свои двадцать лет. Его глубокая

музыкальная

душа была тогда скрыта от всех. Но эти критики его профессионального

уровня не могли не поражаться тому прогрессу, который сделал Чайковский, и

это, естественно,

сказалось на резкости их суждений.

Не заходя слишком далеко в поисках более точной характеристики музыкальных

знаний Петра Ильича перед его поступлением в консерваторию, мы тем не

менее мо-

жем смело сказать, что музыкальная база, которой располагали к двадцати

годам Брамс

и Чайковский, отличалась чрезвычайно сильно. Первый в эти годы был уже

признан-

ным музыкантом, который бы только посмеялся над затруднениями в переходе

из од-

ного тона в другой. Чайковский же, как мы видим его в воспоминаниях друзей

и в

его собственных письмах, в двадцать лет ещё не был даже приличным

дилетантом.

Это различие в становлении обоих музыкантов надо обязательно иметь ввиду,

чтобы

понять их разный подход к творчеству и как одно из важных следствий этого

отно-

шение их к музыке друг друга, особенно отношение Чайковского к музыке

Брамса.

3

Многое также помогает понять разница в образе жизни, доставшемся обоим

компо-

зиторам в период формирования их характеров и накопления первоначального

жизнен-

ного опыта.

Брамсу с тринадцати лет приходилось помогать семье, ибо доходы отца были

неве- лики. Природный дар и приобретённое мастерство талантливого мальчика

использо-

вались до предела, и Брамс до поздней ночи играл в тавернах и ресторанах,

где по-

знакомился с красочным разнообразием портовой жизни Гамбурга.

Дополнительный

заработок ему давали сочинения и аранжировки модных пьес, которые

гамбургские

издатели охотно покупали. И хотя Брамс не испытал настоящей нищеты, но как

вы-

ходец из сословия, живущего за счёт собственного нелёгкого труда, он

совсем не был

избалован жизнью. Это, несомненно, наложило отпечаток на его характер, на

отноше-

ние к жизни, к людям и на его творчество.

Одна из существеннейших черт Брамса состояла в том, что он не умел

продвигать-

ся вперёд иначе, чем преодолевая сопротивление, иначе, чем силой

собственного хара- ктера, собственной энергии и упорного труда. Не раз он

с завистливым восхищением

говорил о таких гигантах, как Моцарт или Шуман, которым, казалось, само

шло в руки то, к чему он пробивался шаг за шагом, в изнурительной, тяжкой

борьбе. Сходные чу-

вства испытывал он и к своему другу Дворжаку. Впрочем, о даровании

Дворжака он

всегда отзывался с восторгом, как ни казалось ему порой, что здесь как раз

тот слу-

чай, когда результат уступает гениальности замысла.

Но началось всё с катастрофы, с блужданий в лабиринте собственных чувств.

Моло-

дой человек оказался перед лицом обстоятельств, которые на долгие годы

выбили его

из колеи. В феврале 1854 года у Шумана внезапно обострилась душевная

болезнь, тень которой давно уже нависала над ним и которая, став причиной

прогрессирующе- го распада личности, спустя два года свела его в могилу.

Супруга маэстро Клара, ожи-

давшая восьмого ребёнка, была в отчаянии. Брамс поспешил в Дюссельдорф,

чтобы по-

мочь этой женщине, которую он глубоко чтил, и оставался там до самой

смерти маэ-

стро. Из-за болезни мужа материальное положение Клары оказалось

угрожающим.. Перед ней встала необходимость возобновить концертную

деятельность пианистки, столь успешно начавшуюся для неё в детские годы,

но после замужества сошедшую,

за редчайшими исключениями, на нет. И то, что ей удавалось в кратчайший

срок вер-

нуть себе положение, некогда уже завоёванное в музыкальном мире,

принадлежит к

числу высочайших достижений человеческой энергии и таланта. Брамс,

находившийся в непосредственной близости от неё, целиком посвятил себя

задаче стать опорой ей и её детям. То немногое, что требовалось ему для

себя, он зарабатывал уроками.

Вскоре после смерти Шумана Брамс расстался с Кларой. Он возвращается в

Гам-

бург к родителям. Неустанно работая, он ждёт счастливых перемен в своей

жизни, в

положении, которое занимает в мире, не проявляя , впрочем, особой

активности в этом

направлении. У всех его друзей из окружения Шумана есть где-то своё тёплое

местеч-

ко: у Иоахима в Ганновере, у Грима в Геттингене, у Дитриха в Бонне. Всё,

что пона-

чалу благодаря рекомендации Клары ему удаётся найти, - это весьма скромная

долж-

ность в Детмольде, при дворе местного фюрста, где он несколько лет подряд

в зим-

ние месяцы обучает игре на фортепиано одну из принцесс и её придворных

дам, ру-

ководит хором, а иногда имеет возможность даже воспользоваться придворным

орке-

стром. Доходов от всей этой деятельности едва хватает на год весьма

скудного су-

ществования; остальное он зарабатывает уроками фортепиано.

В письмах Брамса, относящихся к этому времени, нередко чувствуется

известная угнетённость, растущее недовольство. Годы проходят, и у него

возникает ощущение, что он ни на шаг не продвинулся вперёд. В Гамбурге он

остаётся чужаком, в чём, пожалуй, повинны провинциальная чёрствость и

недоброжелательность земляков. Рабо-

та в Детмольде, несмотря на то что занимает лишь три месяца в году,

становится ему в тягость, и он отказывается от места. Осенью 1862 года он

предпринимает поездку в Вену; он завязывает дружеские отношения,

появляется на эстраде как пианист, с успе-

хом добивается исполнения своих сочинений. Пройдёт немного времени, и

Брамс по-

знакомится с теневыми сторонами венского характера - со свойственным

венцам ощу-

тимым недостатком серьёзности и упорства в работе, известной

переменчивостью и ненадёжностью их симпатий и восторгов.

Брамс наслаждается в Вене неограниченной свободой праздношатающегося

туриста - и ждёт решения куда более важного для него дела в Гамбурге.

Ф.В.Грунд, долгие годы дирижировавший гамбургскими филармоническими

концертами, собрался уйти на пенсию. Брамс рассчитывает стать его

преемником и просит гамбургских друзей предпринять в его отсутствие

необходимые шаги. Тем горше было его разочарование,

когда он узнал, что его обошли и дирижёром филармонических концертов

назначен его друг, певец Юлиус Штокгаузен. Этого оскорбления он не мог

забыть никогда. Во-

обще одной из трагических черт его глубокой натуры было неумение прощать,

неу-

мение забывать. Много лет спустя, на торжественном банкете в честь

50-летия Гамбург-

ского филармонического общества, была исполнена Вторая симфония Брамса под

его

собственным управлением. И теперь некий оратор позволил себе утверждать,

что-де

судьба этого великого сына Гамбурга опровергает афоризм «Nemo propheta

in Patria»

Нет пророка в своём отечестве (лат). И тогда, в совершенной ярости, Брамс

прошептал сосе-

ду: «И это они пытаются доказать на моём примере! Два раза освобождалось

место

директора филармонических концертов, и оба раза они приглашали чужака, а

меня обходили! Выбрали бы в своё время меня, я стал бы порядочным

человеком, гражда-

нином, смог бы жениться и жил бы как все. А теперь я бродяга».

Его гнев, без сомнения, был неподдельным, а горечь оправданна. Возможно,

однако, в данном случае он не смог или не хотел понять, что судьба

уготовила ему лучшую участь. Сомнительно, чтобы ему удалось хоть на

сколько-нибудь долгий срок прижить-

ся в той в высшей степени провинциальной атмосфере, которая отличала тогда

музы-

кальную жизнь Гамбурга; а если бы и удалось, то столь же сомнительно, что

успех муздиректора существенно пошёл бы на пользу композитору. Гамбургское

разочаро-

вание поначалу было возмещено предложением взять на себя руководство

Венской

певческой академией - осенью 1863 года новый музикдиректор с энтузиазмом

присту-

пил к своим обязанностям. Его успех, однако, был отнюдь не безоговорочным.

Брамс

утрачивает удовольствие от работы, которая, в общем-то, и не могла стать

для него главной. По прошествии лишь одного сезона он отказался от места

хормейстера пев-

ческой академии. Приглашённый восемь лет спустя на пост дирижёра в

старейшую и

наиболее солидную концертную организацию Вены, Общество друзей музыки, он

вы-

держал там целых три года - и всё же, рассерженный и в глубине души

неудовлетво-

рённый, оставил в конце концов и этот пост. Протест вызывала неуступчивая

суровость

его концертных программ.

Брамс к тому времени уже приобрёл в Вене весьма обширный круг друзей и по-

клонников. Ко сколько-нибудь прочным дружеским связям он, однако, уже не

стремил-

ся, да и в чисто практическом смысле в них теперь не было нужды. За

десятилетие,

прошедшее с начала его деятельности в певческой академии, Брамс, по

всеобщему признанию, выдвинулся в первую шеренгу живших и творивших в то

время худож- ников .

Чайковский рос в довольно богатой по тогдашним российским понятиям семье.

Бо-

гатство определялось, правда, не наследованным или нажитым капиталом, а

служебным

положением отца и, следовательно, было временным. Но это нисколько не

меняет об-

становку, в которой протекало детство будущего великого композитора. Можно

без ко-лебаний согласиться со словами Модеста Петровича Чайковского насчёт

того, что по-

ложение их отца, начальника такого большого завода, как Воткинский,

совершенно по-

ходило на положение богатого помещика. Поэтому детство Петра Ильича, по

крайней

мере до переезда семьи в Петербург, когда ему шёл десятый год, в целом

было отрад-

ным и беззаботным. Да и в Петербурге, несмотря на более суровые условия и

меньший

достаток, Чайковский не испытывал каких-либо особых тягот, если не считать

разлуку

с родными, которую он переживал очень тяжело, и некоторых событий,

случающихся в

жизни почти каждого юноши, которые оставляют свой след у впечатлительных

людей.

4

Есть между Брамсом и Чайковским и другие различия, менее существенные, но

есть

и некоторые общие стороны.

Можно заметить, например, что как Брамс, так и Чайковский были добры и

участли-

вы к нуждающимся. Хотя в отличие от неизменной деликатности Петра Ильича у

Брам- са на фоне его доброты наблюдались неожиданные и труднообъяснимые

вспышки от-

чаянной грубости, которые, возможно, явились результатом его юношеских

музыкаль-

ных скитаний по портовым кабакам. Можно также указать на общительность и

весё-

лый нрав и в то же время на стремление к уединению. Последнее для

Чайковского,

вероятно, имело большее значение, чем для Брамса, но и у него наблюдалась

такая тенденция. Впрочем, творчество нуждается временами в тишине и покое,

поэтому это

сходство не столь примечательное. Гораздо более важной представляется

другая общая

для обоих композиторов сторона жизни. И тот и другой не обзавелись семьями

и оста-

лись на всю жизнь холостяками. Правда, Чайковский женился и формально

оставался женатым до своей смерти, но фактически он прожил со своей женой

чуть более ме-

сяца и затем расстался с ней навсегда. Причины отсутствия семьи у Брамса и

у Чай-

ковского были, конечно, разными, но сам факт их домашнего одиночества

сделал их жизнь во многом сходной в отношении её влияния на творчество.

На Брамса взваливают многократно преувеличенные истории о его походах к

улич-

ным женщинам, подводя под эти истории сложные психологические пояснения,

кото-

рые любому здоровому человеку навряд ли покажутся серьёзными и нужными.

Создатель проникновеннейших любовных песен, Брамс был пламенным поклонни-

ком прекрасного пола. Это, однако, странным образом противоречит той

загадочности,

которая отличает его поведение во всех случаях, так или иначе касающихся

женщин.

Из всех загадок и противоречий, свойственных его натуре, это, пожалуй,

центральное и наиболее существенное. Бессмысленно пытаться выяснить вещи,

где чёткие, однознач-

ные умозаключения вообще невозможны, поскольку все обстоятельства, имеющие

отно-

шение к делу, нам не известны или двусмысленны и противоречивы. Однако

вряд ли будет ошибкой рассматривать этот момент как одну из главных

проблем человека, вынужденного оплачивать божественный взлёт к вершинам

духа, даруемый творческой

личности, глухой изоляцией отшельника. Брамс был сильной натурой, его

отличали не-

уёмная жизнерадостность и живость чувств, и можно лишь гадать, каких

мучений сто-

ли ему одинокие дни и ночи, на которые его обрёк добровольный обет

Страницы: 1, 2, 3