Тем не менее, Сосруко можно рассматривать как первого человека. В эпическом наследии адыгов мотивы о Сосруко хронологически предшествуют сказаниям о его рождении. Они относятся к эпохе первотворения и содержат отзвуки о первочеловеке, в роли которого выступает Сосруко. В упомянутых фрагментах мифов о сотворении мира, в частности, неба, земли, различных элементов мира (гор, рек и т. д.) присутствуют и мотивы о создании человека, точнее различных этапах его роста — от младенческой поры до зрелого мужчины. Иначе говоря, создание мира и “становление” Сосруко как человека идут как бы параллельно. Это представляет собой, в сущности, два важнейших явления в космогонии — сотворение мира и человека. В упоминавшейся “Песне старых нартов” отражаются, как уже отмечено, важнейшие элементы мироздания — сотворение земли, гор, рек и т. д. Они как бы соответствуют определенным вехам в жизни Сосруко — детству, юношеству, зрелости и т. д. Эти мотивы более ярко выражены в кабардинском варианте песни. Заметим, песня эта построена таким образом, что Сосруко как бы подводит итог своей жизни перед решающим поединком.

Как видно, по мере создания определенных элементов мира Сосруко проходит определенные периоды жизни. Таким образом, в мифологии и фольклоре адыгов в роли первого человека выступает главный герой нартского эпоса Сосруко. Если мы располагаем определенными данными о сотворении мира и его элементов, то рассказ о создании человека отсутствует, хотя определенные вехи жизни первого нарта (первого человека) характеризуются довольно четко. Этот процесс соотносится с определенными актами творения мира и его различных элементов. Как и в творении мира, так и в создании человека не указан творец. Тха и Тхашхо как творцы вселенной — явление более позднее. Они не нашли отражения в архаичных фрагментах мифов, посвященных творению мира и человека.

Своеобразны и эсхатологические мотивы в адыгской мифологии. Всемирному потопу, известному многим мифологиям мира, в адыгской мифологии и фольклоре функционально соответствует потеря “потеря жира земли”, изобилия, свойственного “золотому веку”, т. е. эпохе нартов. Но что удивительно, этот катаклизм связан с появлением на свет Сосруко. Вот как об этом говорится в “Сказании о Тхагаледже, Амыше и Мамыше”. Мамыш — гадальщик на бараньей лопатке (брат Тхагаледжа — божества плодородия, и Амыша — божества мелкого рогатого скота) предсказал, что когда родится Сосруко, с лица земли исчезнет их род (останется в живых только один беспомощный человек), исчезнет также плодородие земли и питательность (“жир”) скота. Мамыш советует своим братьям до рождения Сосруко “запастись” определенными продуктами: Тхагаледжу — кожаной сумкой проса, Амышу — вяленым мясом одного барана. Они следуют этому совету. И вот сбывается пророчество Мамыша. В их роду умирают все, кроме одной беспомощной старухи. И вот однажды к ней забредает группа проголодавшихся нартских всадников во главе с Сосруко. Желая угостить гостей, старуха повесила на огонь два котла. В один из них она всыпала горсть проса, в другой положила кусочек вяленого мяса величиной в два пальца. Из этого сварился такой обед, что его не могли одолеть даже голодные нарты.. Примечательно, что против нартов выступает не какой-нибудь языческий бог, а нарицательное божество — Тха, который, надо полагать, идентифицировался первоначально с христианским богом, а затем с мусульманским. Иначе говоря, нарты гибнут не по воле нартских языческих богов, а по воле новой религии — христианской, позже — исламской. Что же касается противопоставления нартов и людей, то, на первый взгляд, это может показаться анахронизмом, противоречивым явлением: с одной стороны, нарты — предки людей, с другой — появление людей как бы знаменует конец нартов. Это, по всей видимости, отражает, хотя и отдаленно, два этапа в художественном мышлении народа. На первом этапе, когда мифологическое мышление в какой-то степени ослабло, могли измениться представления о нартах как о первопредках. Иначе говоря, противопоставление нартов и людей можно рассматривать как более высокий этап в художественном мышлении: носители мифоэпического творчества уже проводят своеобразную грань между мифическим и реальным миром.

Глава 3. Развитие языка и письменности у адыгов в XVII – XIXвв.

3.1. История становления адыгейского языка

Абхазо-адыгская группа языков подразделяется на 3 подгруппы: адыгскую (адыгейский и кабардино-черкесский языки); абхазскую (абхазский и абазинский) и убыхскую (убыхский язык). В настоящее время на Кавказе на абхазо-адыгских языках говорят 709 тыс. чел. В последнее время все большее признание получает гипотеза о родстве абхазо-адыгских языков с древним (вымер­шим) хаттским языком, на котором говорили 4-5 тыс. лет назад в Малой Азии. Тексты на этом языке, записанные клинописью на глиняных табличках, обнаружены при археологических рас­копках в столице древней Хеттской империи (г.Хаттуса) близ современной Анкары. Адыгская ветвь абхазе ко-адыгской группы языков распадается на два языка; нижне-адыгский или кяхский; верх-не-адыгский или кабардинский. Близость между ними примерно такая же, как между русским и украинским. Нижне-адыгский или кяхский язык имеет большое количество наречий, из них ос­новные: бжедугское (бжедуго-темиргоевское), темиргоевское (на нем говорили также племена аде-мий. жанэ, махош, мамхег и др.), шапсугский диалект (говоры: черноморско-шапсугский, хаку-чинский и кубано-шапсугский), абадзехский диалект (подвергается ассимиляции со стороны те-миргоевского).

Краткий словник языка приморских абазин (садаша), приведенный в трудах Э. Челеби (1666 г.), дает основание считать, что часть абазин говорила на убыхском языке. Он же сообщает, что бжедуги были двуязычны - говорили по-абазински и по-адыгейски. Любопытно мнение Э. Челеби о языке черкесов: "Странный язык черкесов сложнее, чем 147 языков разных народов в 18-ти известных по путешествиям государствах". О трудностях изучения этого языка писал и Ф. Щерби­на (1913): "Черкесский язык очень беден количеством слов и невероятно труден по выговору. Это язык гортанный, шипящий, как бы приспособленный к передаче слов шепотом, к подражанию молчаливой величественной природе Кавказа".

Среди северокавказских абазин был распространен и кабардинский язык. В 1748 г. кабардин­ские князья заявили, что "... абазины разговор имеют такой же, как и мы". Немного раньше, в 1743., они утверждали, что шапсуги "имеют особливый язык". Это свидетельствует о том, что в то время шапсугский диалект имел большое разнообразие. В свою очередь, кабардинский язык был впервые зафиксирован в словнике, составленном в 1688 г. Дрешером. Судя по некоторым фонети­ческим особенностям кабардинского языка того времени, он близок хакучинскому и особенно шапсугскому диалекту нашего времени. Поистине, "наш язык - это также наша история", как пи­сал в 1728 г. Я. Гримм. Проблема многоязычия характерна и для Карачаево-Черкесии. Здесь пред­ставлены 4 коренных языка; карачаево-балкарский, ногайский (тюркский язык), абазинский и кабардино-черкесский (иберийско-кавказские или кавказские языки). В 1638 г. А. Олеарий писал, что адыги в Терках (низовья Терека) "почти все умеют говорить по-русски", а по словам Э. Челеби (1666 г.), в Малой Кабарде пользовались и грузинским языком. Д. Мотре в 1711 г. сообщал, что в адыгскую речь проникли некоторые русские, татарские и персидские слова. По словам И. Гербера (1728 г.), адыги "... начали татарский и турецкий язык употреблять".

Кроме обычного разговорного языка, народы Северного Кавказа употребляли местные жарго­ны и условные языки. Адыгские феодалы, например, во время военных набегов разговаривали "... на особом жаргоне, непонятном для других, а во время охоты - на "охотничьем языке" (шэк1уабзе), в целях обмана дичи и злых духов". О наличии такого "тайного" языка писали многие авторы. Я. Потоцкий (1761-1815 гг.) утверждал, что охотничий язык является особым обрядовым языком пред­ставителей самого высшего сословия - князей. В первые дни сентября. - писал он. каждый черкес­ский князь покидает свой дом, удаляется в горы или в лес, где строит шалаш из вековых деревьев. Его сопровождают преданные ему дворяне, но никто из его семьи не смеет приблизиться к шала­шу. будь то даже его брат. Здесь все присутствующие пребывают замаскированными, т.е. они за­крывают лицо и совершенно не говорят по-гречески; все разговоры ведутся на некоем жаргоне, который они именуют "шакобза". Ф. Дюбуа де Монпере. побывавший в Черкесии в 1833 г.. также отмечал наличие особого охотничьего языка у черкесских князей и дворян. Он писал, что послед­ние "... пользуются в разговорах между собой для конспирации совершенно особым языком, кото­рый они называют "шакобза" и который не имеет никакого сходства с черкесским. Простому наро­ду говорить на этом языке не разрешается". На основании этого автор делает вывод, что черкес­ские князья и знать являются пришельцами. Другие же авторы считают, что этим языком пользо­вались адыгские охотники, независимо от их социальной принадлежности.

Помимо самих адыгов, адыгским языком владеют армяне (черкесо-гаи г.Армавира и а. Бжеду-хабль), греки (урым), татары (тэтэрхэр) и таты (къурщ джутхэр), живущие постоянно в Адыгее, Черкесии и Кабарде. Ближайшими "родственниками" адыгов являются абхазы (абхъаз), с которы­ми они составляют одну из абхазо-адыгских групп аборигенных кавказских языков. С древнейших времен они живут бок о бок с адыгским племенем шапсугов-хакучинцев. По убеждению самих абхазов и адыгов, они происходят от одного народа-основы.

Эту мысль облек в образную и удачную форму Ш. Инал-Ипа: "Абхазо-адыгская группа проис­ходит из единого языка-основы, хотя этого языка-предка, давшего им начало, давно уже нет в живых: он исчез, как зерно, из которого выросло ветвистое дерево". Ему вторит абхазский исто­рик Г. Дзидзария: "Адыги и абхазы имеют общий корень происхождения".

Близкое общение с русским народом вызвало у адыгов потребность в изучении русского язы­ка. Еще в 1867 г. адыгский просветитель Кази Атажукин писал: "Адыги и теперь сильно ощущают необходимость знания русского языка, а будучи грамотными, они найдут средства к удовлетворе­нию этой потребности". В самом начале XX в. В. Васильев также обращал внимание, что "... у черкесов велико стремление к русскому языку и русскому образованию". Он особо отметил, что "почти нет такого взрослого темиргоевца, который не говорил бы, хотя и плохо, по-русски". Весь­ма образно подчеркнул эту мысль просветитель адыгского народа С. Сиюхов (1912): "В практиче­ской жизни черкесы в сильной степени нуждаются в знании русского языка и грамоты, нуждаются до боли, до крика". Однако, когда русский язык власти попытались насаждать насильно, "из-под палки", - народ сразу почувствовал это. Как отмечает И. Куценко, в начале XX в. среди народов потребовалось введение "русского официального письмоводства". Но вводилось-то оно не "ней­трально", для облегчения дружеского межнационального общения, а было ненавистной для гор­цев стороной насильственного, полицейского насаждения господства и потому вызывало резко отрицательное отношение.

3.2. Развитие письменности

Наряду с арабской у горцев в XIX веке развивалась собственная письменность. Около 1821 года соста­вил адыгскую (черкесскую) азбуку шапсуг Эфенди Магомет Шапсугов. В конце 30-х годов XIX века Гра-щилевский создал черкесский алфавит, по которому обучал русскому и черкесскому языкам военнослу­жащих — черкесов Кавказского горского полуэскад­рона.

Основной вклад в разработку письменности чер­кесского и кабардинского языков внесли адыгские просветители Хан-Гирей (1808—1842), Ш. Б. Ногмов (1794-1844) и Д. С. Кодзоков (1818-1893). В 30-х го­дах XIX века Хан-Гирей составил черкесскую азбуку, при помощи которой записывал адыгские предания, песни и сказания. Рассказы его публиковал в 1836— 1837 годах А. С. Пушкин в журнале «Современник». Оставленные Хан-Гиреем «Записки о Черкессии» яв­ляются ценнейшим источником по истории, культу­ре и этнографии народов Западного Кавказа.

Ш. Б. Ногмов обучался в медресе аула Эндери в Кумыкии, однако не стал муллой, а поступил на рус­скую военную службу в Кавказский горский полуэс­кадрон. Изучив русский язык, он в 1830 году уехал для продолжения образования в Петербург. Здесь он познакомился с крупным ученым-востоковедом Ф. Шармуа, заведовавшим кафедрой персидского языка в Петербургском университете. Возвратив­шись в 1833 году на Кавказ, в Тифлис, Ногмов присту­пает к работе над главным трудом своей жизни — «Начальные правила кабардинской грамматики». Помощниками и советчиками его в этом деле явля­лись академик А. М. Шегрен и кабардинский просве­титель и общественный деятель Д. С. Кодзоков. В 1840 году работа была завершена. В предисловии к грамматике Ш. Б. Ногмов писал: «Я сделал, сколько мог, и старался сделать сколь возможно лучше. Молю Провидение и единого Бога, чтобы явился мне по­следователь в любви к народному языку... но после­дователь более искусный и сведущий...» Заслуга разработки осетинского алфавита на основе грузинского письма принадлежит учителю Тифлисской духовной семинарии И. Г. Ялгузидзе (р. 1775), выходцу из Южной Осетии. Полученное Ялгузидзе образование, знание языков (осетинско­го, грузинского и русского), популярность в народе давали ему возможность выступать в роли посред­ника между российскими и грузинскими властями, с одной стороны, и осетинскими обществами — с другой. В 1821 году в Тифлисе был издан первый осетинский букварь, по которому обучали грамоте осетинских детей на родном языке при церквях и монастырях.

Составление первой научной грамматики осетин­ского языка связано с именем упоминавшегося выше академика А. М. Шегрена. В 1844 году в издании Ака­демии наук вышел его труд «Осетинская грамматика с кратким словарем осетино-русским и российско-осетинским». Осетинский алфавит на русской осно­ве, составленный Шегреном, сыграл большую роль в развитии осетинской письменности и не потерял своего научного значения до сих пор.

В Дагестане в первой половине XIX века получила развитие письменность на местных языках, осно­ванная на арабской графике, — так называемая ад-жамская система письма.

Около четверти века трудился на поприще кавказ­ского языкознания П. Услар. На Кавказе им были за­вершены фундаментальные труды по аварскому, даргинскому, лакскому, лезгинскому, табасаранско­му и чеченскому языкам. В создании чеченского бук­варя на основе русского алфавита (кириллицы) и первой чеченской грамматики Услару помогал че­ченский этнограф У. Лаудаев.

П. Услар писал: «Уже много веков тому назад горцы сознали необходимость письменности для скрепле­ния разного рода гражданских договоров. Но пись­менность в горах одна лишь арабская, нотариуса­ми — одни лишь знатоки арабского языка. Без тако­вых ученых горцы обойтись не могут. Для наших ад­министративных распоряжений в горах необходима письменность; русская чужда горцам, туземной не существует: существует одна лишь арабская».

Полагая, что «арабский язык объединяет собою все враждебные нам элементы в Дагестане», Услар предлагал открытие новых школ с обучением на рус­ском языке: « Тогда только можно надеяться на посто­янное осуществление наших намерений и русский язык может вступать в соперничество с арабским».

Вместе с тем П. Услар советовал: «Выучите сначала ученика-горца грамоте на родном языке, и от него перейдете к русской... Русский язык, сближение с русской жизнью, хотя бы даже только умственно, бесконечно важны для будущности Кавказа».

Многие звуки горской речи не находят аналогов в других языках, и для обозначения их в алфавит, как в кириллицу, так и в латиницу, приходилось добавлять специальные знаки.

Вместе с тем в ряде кавказских языков нет некото­рых букв, имеющихся в европейских алфавитах. В таких случаях при заимствованиях отсутствующие буквы заменяются близкими по звучанию. К приме­ру, в некоторых языках нет буквы «ф», в ряде случаев перед сдвоенными согласными добавляется «у» или  «и» у абхазов аптека уже «ааптека», магазин — «амагазин»... Чеченцы и аварцы скажут не «шкаф», а «ишкап». Галоши могут превратиться в «калущал». Иногда сдвоенные согласные разбиваются гласными: «крас­ка» может звучать как «караска». Схожая ситуация и во многих других кавказских языках.

3.3. У истоков адыгской словесности

Своеобразным и тернистым был путь, пройденный адыгской письменностью. У истоков ее стояли наиболее прогрессивные и выдающиеся личности выдвинутые самой эпохой. В их ряду почетное место занимает адыгский просветитель Умар Хапхалович Берсей. Его жизнь высту­пает наглядным примером беззаветного служения своему народу У. Берсей родился в 1807 г. в Абадзехии — краю западных адыгов. В раннем детстве судьба уготовила ему трагическую участь — в 1815 г. восьмилетним он попал в рабство и оказался в Турции. Его хозяин обратил внимание на способности мальчика и дал ему хорошее домашнее образование. В этот период У. Берсей достаточно глубоко изучил турецкий и арабский языки. Достиг­нув совершеннолетия, он был отправлен в 1825 г. во Францию для продолжения образования. Учеба и жизнь в одной из наиболее развитых европейских стран безусловно оставили неизгладимый след в судьбе Берсея. Наряду с широким гуманитарным образо­ванием он впитал здесь передовые идеи своего времени. После завершения учебы (во Франции он пробыл три года) Берсей имел возможность вернуться в Турцию, где такой широкообразованный молодой человек мог в то время сделать блестящую карьеру. Однако он избирает иной путь. Заветная мечта о возвращении на родину не покидала его все эти годы, и теперь возможность ее осуществ­ления имела под собой более или менее реальную основу. Француз­ские периодические издания публиковали в тот период большое количество материалов о международной ситуации, сложившейся вокруг Кавказа, о положении адыгских народов, которые вели борьбу против надвигавшегося колониализма. Поэтому У. Берсей хорошо представлял себе ту действительную картину, которую он застанет, вернувшись в свою отчизну. В распоряжении исследова­телей нет документов, которые бы раскрыли подробности и обстоя­тельства жизни У. Берсея с того момента, как он покинул Францию и до его приезда на Кавказ, т. е. почти за десятилетний период. Однако можно предположить, какие невероятные трудности и преграды пришлось преодолеть ему для осуществления своей цели.

Документы свидетельствуют, что уже 15 февраля 1843 г. У. Бер­сей находился на службе в русской армии, где был «аттестован способным и достойным». За усердную и отличную службу в 1844 г. он был произведен в прапорщики, а затем в поручики. Учитывая, что кроме своего родного языка Берсей великолепно владел араб­ским, турецким, французским и русским языками, а также его страстное желание посвятить себя делу народного образования, кавказское начальство в конце 1840-х годов переводит его на долж­ность старшего преподавателя Сравропольской губернской гимна­зии. Здесь он проработал с 23 января 1850 г. до 27 июня 1860 г. «Прекрасный преподаватель,— характеризовал его М. Краснов,— Берсиев не только практически хорошо владел черкесским языком, но и изучил его теоретически. Назначенный учителем этого языка, он весь посвятил себя педагогическим обязанностям». Многие вы­пускники Берсея стали впоследствии видными общественно-поли­тическими деятелями и просвещенцами своих народов. Занятия у Берсея оказали влияние особенно на Адиль-Гирея Кешева и Кази Атажукина. Сразу же хочется подчеркнуть, что Атажукин высту­пил непосредственным продолжателем дел своего учителя.

Посвятив себя делу народного просвещения, У. Берсей вплот­ную столкнулся с проблемой неразработанности адыгского языка и необходимостью создания специальных работ, посвященных его изучению. В записях «формулярного списка» о службе У Берсея говорится, что он «был командирован в город Тифлис для состав­ления, там черкесского букваря», и, находясь в этой командировке с 8 февраля по 10 июня 1853 года, исполнил возложенную на него порученность по этому предмету в точности». В этом же году его азбука черкесского языка, основанная на арабской графике, была одобрена Академией наук. Спустя два года она была литографи­рована и вышла в Тифлисе. Известный русский ученый-кавказо­вед Н. К. Услар писал об этих событиях: «Около пятидесятых годов азбуку для адыгских наречий составил Омар Берсеев,— чело­век, усвоивший себе европейское образование. Азбука его была лито­графирована и по ней Берсеев учил черкесскому языку в Ставро­польской гимназии». Несмотря на отдельные недостатки, «Букварь» У. Берсея сохраняет свое значение до сегодняшнего дня и высоко оценивается специалистами. По словам адыгейского ученого У. С. Зекоха, создание указанной работы представляло собой зна­чительное событие в отечественной кавказоведческой науке того времени, в нем выявлено оригинальное понимание и толкование автором тех или иных явлений адыгских языков»[5,97].

Здесь мы хотели бы более подробно остановиться на недавно обнаруженном памятнике адыгской словесности, принадлежащем У. Берсею. Эта работа написана им в бытность учителем черкес­ского языка при Ставропольской гимназии.

Рукопись У. Берсея представляет собой краткий русско-черкес­ский словарь, состоящий из 81 слова, приведенного в алфавитном порядке от А до Я по 2—4 слова на каждую букву. В этот список входят слова разнообразные в отраслевом отношении, разных частей речи: существительные, прилагательные, местоимения, глаголы, наречия. Черкесские слова даются в русской транскрипции, которая отличается от всех известных вариантов черкесского алфавита, основанных на русской графике.

Перед словарем дается небольшое введение, где автор описывает особенности произнесения некоторых, на его взгляд наиболее сложных звуков. При этом У. Берсей в каждом случае приводит соответствие с арабскими буквами.

Интересным является тот факт, что автор, заботясь о более точной передаче черкесских звуков, использует одну французскую букву, он пишет: «Для черкесских слов употреблены здесь русские буквы, но так как они не в состоянии вполне передать всех звуков черкесского языка, то принята еще французская буква».

Для У. Берсея было очень важно — как можно более адекватно передать черкесские звуки. Поэтому ему пришлось снабдить русские буквы «особыми надстрочными знаками», без которых «невоз­можно достигнуть правильного произношения черкесских слов, ибо малейшее изменение букв в произношении изменяет и самое зна­чение слова»[4,96].

По всей вероятности рукопись У. Берсея предназначалась в качестве учебного пособия по изучению черкесского языка для учащихся Ставропольской гимназии, которые обучались также араб­скому и французскому языкам. Подтверждением этого является, как мы уже писали выше, использование французской буквы и сопоставления черкесских звуков арабским. Что безусловно пред­полагает знание указанных языков.

Выйдя в отставку в 1860 г., У. Берсей продолжал интенсивную разработку основных проблем адыгского языка. В 1858—61 гг. он составил новые варианты азбуки и грамматики. Тесное твор­ческое содружество объединяло известного ученого, кавказоведа-лингвиста П. К. Услара и У. Берсея. В 1862 г. они приехали в Кабарду и работали над созданием кабардинской азбуки. Извест­ный просветитель Кази Атажукин писал об этом в одной из своих работ: «Составляя алфавиты для туземных наречий Кавказа, не имевших письменности, в 1862 г. генерал-майор Услар придумал при содействии Берсиева и для кабардинского языка алфавит, приняв в основание русские и отчасти грузинские и европейские буквы. Наиболее вероятной причиной составления для кабардинского языка нового алфавита служило, как можно думать, предполо­жение, что алфавит из русских букв облегчит народу изучение русской грамоты и этим ускорит сближение кабардинцев с русскими и их просвещением, и, во-вторых, естественное желание установить однообразие в создаваемых для различных кавказских языков алфавитов». Не вызывает сомнения, что в основе этой совместной работы лежал обнаруженный нами памятник адыгской словесности, о котором выше уже велась речь.

Совместные разработки П. К. Услара и У. Берсея имели важное значение для дальнейшего развития кабардинской культуры. Под их непосредственным влиянием создали свои работы и выпустили в свет в 60-х годах XIX столетия К. Атажукин и М. Шарданов. По оценке Г. Турчанинова это была уже литература и письмен­ность, отраженные алфавитом, передающим фонетический состав кабардинского языка. Разработки в области национальной письмен­ности, осуществляемые Ш. Ногмовым, У. Берсеем и др., не получали своей полной реализации в условиях самодержавного строя.

Круг научных интересов У. Берсея лежал не только в области адыгского языкознания. Им были созданы художественные произ­ведения на родном языке. Его басни явились составной частью формировавшейся адыгской художественной литературы. Будучи прекрасным знатоком истории и общественного быта адыгов и других кавказских народов У. Берсей оказал большую помощь К. Ф. Сталю при написании «Этнографического очерка черкесского народа». В годы работы в Ставропольской гимназии У. Берсеем была написана интересная работа «Характеристический очерк тюркского периода кавказской истории». В его творчестве важное место зани­мали переводы с русского и других языков на адыгский. Из всего сказанного видно, что вся жизнь и помыслы Умара Хапхаловича Берсея были посвящены служению своему народу, дальнейшему развитию его культуры и сближению ее с передовой культурой России и европейских стран.

Заключение

Духовная культура давала адыгам заряд оптимизма, героизма. Трудящиеся массы адыгов выражали свои чаяния в уст­ном народном творчестве, фольклоре, которое заменяло книги.

Устное народное творчество адыгов являлось грозным ору­жием трудящихся в их повседневной борьбе за человеческое до­стоинство, за свои права. «Ценность адыгских сказок,— пи­сал А. М. Горький, — увеличивается еще тем, что в них зло везде побеждено. Это хорошее свидетельство о здоровье народа». Та­кое же назначение имели исторические рассказы, новеллы, пре­дания, легенды, песни. Острая социальная направленность фольклора обуславливается прежде всего самой жизнью, запол­ненной борьбой в прошлом, которая временами принимала форму вооруженного столкновения трудящихся масс со своими угнетателями.

Творческое и научно-филологи­ческое наследие видных адыгских просветителей как Н. Шеретлук, Ш. Б. Ногмов, У. X. Берсей, К. Атажукин, М. Шарданов, П. Тамбиев и др. с одной стороны, с другой — огромная работа и достиже­ния русской передовой науки в изучении адыгского языка в лице И. Грацилевского,  Л. Я. Люлье, А. М. Шегрена,  П. К. Услара, Л. Г. Лопатинского и др. позволяют, на наш взгляд, внести опре­деленные коррективы в часто употребляющееся положение о бесписьменности адыгских народов в дооктябрьский период. Исто­рические факты говорят о том, что письменность была создана и употреблялась уже в XIX в. Другое дело, что в то же время она в силу объективных социально-экономических и политических причин не могла получить широкого развития и распространения среди масс трудового народа.

Литература

Аутлев М., Зевакин Е„ ХоретлевА. Адыги: Историко-этнографический очерк. Майкоп, 1957.

Баранов Е. Легенды Кавказа. М., 1913.

БгажноковБ. X. Очерки этнографии общения адыгов. Нальчик, 1983

Бешкок М.М. Адыгейский фольклорный танец.— Май­коп, 1990.

ГадагатльА. Героический эпос «Нарты» и его генезис. Красно­дар, 1967.

Гарданов В. К.  История адыгейского народа Ш. Б. Ногмова / НогмовШ. Б. История адыгейского народа. Нальчик, 1957.

Гадагатль А.М. Память нации.— Майкоп, 1997.

Емтыль Р.Х. Культура адыгейского народа: Методичес­кие рекомендации для учителей и студентов АТУ.— Майкоп, 1997.

Избранные произведения адыгских просветителей.-  Нальчик, 1980.

История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. М., 1988.

История народов Северного Кавказа (конец XVIII в. — 1917). М., 1988.

Лавров Л. И. Историко-этнографические очерки Кавказа. Л., 1978.

ЛавровЛ.И. Этнография Кавказа. Л., 1982.

Л ю л ь е Л . Я . Черкесия. Историко-этнографические ста­тьи.— Краснодар, 1987.

Мамбетов Г. Традиционная культура кабардинцев и балкарцев.— Нальчик,1989.

Мафедзев С. Обряды и обрядовые игры адыгов.— Нальчик,1979.

Меретуков К.Х. О некоторых космонимах адыгских языков.//Воп­росы адыгского языкознания. Вып. II. Майкоп. 1982. С. 71, 79.

Мир культуры адыгов. – Майкоп: ГУРИПП «Адыгея», 2002. -516с.

Музыкальный фольклор адыгов.— Майкоп, 1988.

Ногмов Ш. История адыгейского народа.— Нальчик, 1984.

Очерки истории Адыгеи.— Майкоп, 1957. т. 1.

Покровский М.В. Из истории адыгов в конце XVIII — первой половине XIX в.— Краснодар, 1989.

Хан-Гирей. Черкесские предания.— Нальчик, 1980.

Хоретлев А. А. Влияние России на просвещение в Ады­гее (XIX — начало XX вв.).— Майкоп, 1957.

Хут Ш. X. Несказочная проза адыгов. Майкоп. 1989. С. 43.

Ч и р г А . Ю . Культура жизнеобеспечения адыгов.//Куль­тура и быт адыгов (этнографические исследования) — Майкоп, 1991. Вып. VIII.

Ч и ч Г . К . Песенно-музыкальная культура адыгов (геро­ические песни).//Культура и быт адыгов (этнографические ис­следования).— Майкоп, 1991. Вып. VIII.

Шаги к рассвету. Адыгские писатели-просветители XIX века: Избранные произведения.— Краснодар, 1985.

Страницы: 1, 2, 3, 4