Гумбольдт первым увидел, что язык не сводится не к логическому мышлению, ни к копированию мира, и выдвинул множество аргументов в пользу новой точки зрения. Гумбольдт утверждал, что язык помогает человеку познавать мир, но и само познание зависимо от языка. Поскольку же языки несходны, разным будет и восприятие мира людьми разных культур: «Каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого языка» [Гумбольдт 2000:49].

Согласно В. фон Гумбольдту, язык неотделим от человеческой культуры и представляет собой важнейший ее компонент : «Язык тесно переплетен с духовным развитием человечества и сопутствует ему на каждой ступени его локального прогресса или регресса, отражая в себе каждую стадию культуры» [Гумбольдт 2000:48]. По сравнению с другими видами культуры язык наименее связан с сознанием : «Язык возникает из таких глубин человеческой природы, что в нем никогда нельзя видеть намеренное произведение, создание народов. Ему присуще очевидное для нас, хотя и необъяснимое в своей сути самодеятельное начало, и в этом плане он вовсе не продукт ничьей деятельности, а непроизвольная эманация духа, не создание народов, а доставшийся им в удел дар, их внутренняя судьба. Они пользуются им, сами не зная, как его построили» [Гумбольдт 2000:56].

Для немецкого ученого важнейшую роль играло понятие «духа народа», с которым неразрывно связан язык: «Духовное своеобразие и строение языка народа пребывают в столь тесном слиянии друг с другом, что коль скоро существует одно, то из этого обязательно должно вытекать другое… Язык есть как бы внешнее проявление духа народов: язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное» [Гумбольдт 2000:68]. При этом единстве первичен все же дух народа: «Мы должны видеть в духовной силе народа реальный определяющий принцип и подлинную определяющую основу для различий языков, так как только духовная сила народа является самым жизненным и самостоятельным началом, а язык зависит от нее» [Гумбольдт 2000:68]. В то же время дух народа в полной мере недоступен наблюдению, о нем мы можем узнавать лишь по его проявлениям, прежде всего по языку: «Среди всех проявлений, посредством которых познается дух и характер народа, только язык и способен выразить самые своеобразные и тончайшие черты народного духа и характера и проникнуть в их сокровенные тайны» [Гумбольдт 2000:69]. Гумбольдт говорит о коллективном характере языка, который не исключает роли человеческой личности. Каждый человек со своей стороны в одиночку, но непрерывно воздействует на язык, и потому каждое поколение, несмотря ни на что, вызывает в языке какой–то сдвиг.

Таким образом, язык, будь то отдельное слово или связная речь, является актом духа, подлинным его творческим действием. Язык всесторонне обусловлен и определен в своем характере: понятие и звук, будучи связаны друг с другом неповторимо конкретным образом соответственно истинной природе каждого, выступают в качестве слова и речи, и тем самым между внешним миром и духом создается нечто, отличное от обоих. От этого акта зависит совершенство языка, а также жизненность и долговечность порождающего начала в языке.

Одним из последователей В.фон Гумбольдта был Г.Штейнталь. Но в отличие от своего учителя, который рассматривал язык в диалектике – и как процесс, и как готовую данность, и как часть психической деятельности, и как общественное явление, - понимал язык только как процесс. Г.Штейнталь писал о языке: «Он не покоящаяся сущность, а протекающая деятельность <…> Язык не есть нечто существующее, как порох, но процесс, как взрыв» [Штейнталь 1960:85]. При этом он рассматривал язык исключительно как индивидуально-психическое образование.

Взгляды В. фон Гумбольдта получили развитие в трудах неогумбольдтианцев, посвященных исследованию национальной культуры на материале языковых единиц и категорий. Во главе неогумбольдтианского направления стоял Йохан Лео Вайсгербер, который подчеркивал зависимость мировоззрения человека от языка, обращал внимание на роль лексической системы в реконструкции национально-специфических черт культурного пространства. Л. Вайсгербер рассматривал язык как средство постижения действительности, накопления и хранения информации о ней. Кроме того, он отмечал необходимость сравнительного изучения языков: «Сравнение языков предоставляет основания (впрочем, и ограничения) для предположения различий <…> внутри человечества; поскольку эти различия касаются сферы интеллектуального, постольку они должны обязательно быть закреплены в основных чертах строя данного языка и развиваться далее» [Вайсгербер 1993:119]. Вслед за Л. Вайсгербером мы также считаем, что при реконструкции национально-специфических черт культурного пространства следует обращаться, прежде всего, к единицам и категориям лексического уровня языка, проводить исследование на материале разных языков, в сопоставительном аспекте.

Изучением связи языка с мышлением, культурой, действительностью занимались и американские этнолингвисты, главным образом Эдвард Сепир и Бенджамин Ли Уорф, выдвинувшие гипотезу лингвистической относительности. Согласно этому учению, люди видят мир по-разному, что обусловлено влиянием их родного языка: язык навязывает своим носителям особое видение мира.

Сущность гипотезы лингвистической относительности заключена в высказывании Эдварда Сепира: «Люди <…> находятся под влиянием того конкретного языка, который является средством общения для данного общества <…>. Мы видим, слышим и воспринимаем, так или иначе, те или иные явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения» [Уорф 1960:135].

Важное место в работах Э.Сепира занимает проблема взаимоотношения языка и культуры. По мнению ученого, содержание языка неразрывно связано с культурой, языковые различия являются символами различий культур. Именно культура, по мнению Сепира, оказывает влияние на лексико-семантическую систему, изменение значений, словарного состава. Однако ученый признает и другие факторы, обусловливающие языковые различия. К ним относятся особенности мышления, общественные нормы. Например, в некоторых языках очень трудно выразить разницу, которую чувствуют американцы между to kill ‘убить’ и to murder ‘совершить это убийство’, по той простой причине, что правовые нормы, определяющие употребление этих слов, не представляются естественными для всех обществ [Сепир 1993:194].

Дальнейшее развитие и оформление теория лингвистической относительности получила в трудах Б.Л.Уорфа. Он писал : «Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим языком. <…> Мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном – языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе, в основном потому, что мы участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию» [Уорф 1960:174].

Под сильным влиянием В.фон Гумбольдта складывались лингвистические взгляды А.А.Потебни. А.А.Потебня обращает внимание на тесную связь языка с мышлением, подчеркивает специфичность языка как формы мысли. У него речевой акт есть явление исключительно психическое, но язык вносит в этот акт культурное, социальное начало: «Язык объективирует мысль <…> Мысль посредством слова идеализируется и освобождается от влияния непосредственно чувственных восприятий <…> Язык есть потому же условие прогресса народов, почему он орган мысли отдельного лица» [Потебня 1989:196,197,237]. А.А.Потебня видел необходимость исследования языка в связи с историей народа, с обращением к фольклору и художественным ценностям, составляющим достояние национальной культуры. Он постоянно оперировал понятиями «народ» и «народность», считал, что язык выступает как порождение «народного духа» и вместе с тем как источник национальной специфики народа («народности»).

Другой русский языковед Ф.И.Буслаев писал о том, что «язык есть выражение не только мыслительности народа, но и всего быта, нравов и поверий страны и истории народа» [Буслаев 1973:99]. А Р.А.Будагов выдвинул концепцию, согласно которой «язык – важнейшее явление, которое «сопровождает» людей всегда и всюду: в процессе их труда и отдыха, во время размышлений и переживаний, радостей и горестей. Язык по своей природе всецело человечен. <…> основное назначение языка – служить человеку во все периоды его жизни, в любом его положение, при любом уровне его образования и при любом состоянии его организма. <…> основное назначение любого естественного языка – быть средством общения людей, давать им возможность выражать мысли и чувства» [Будагов 1974:3-4].

Итак, в работах русских языковедов 19 – н. 20 вв. были заложены основы лингвокультурологии: подробное рассмотрение получили проблемы взаимоотношения языка и культуры, языка и мышления, национальной специфики языка, была признана способность языка отражать действительность, закреплять результаты мыслительной деятельности, особенности общественного строя, порядков, обычаев, традиций того или иного народа. Наиболее активно исследования в области лингвокультурологии начали проводиться со второй половине ХХ века.

Культура, как ее определяют в настоящее время, есть способ существования человека в качестве человека. Исследование культуры есть, следовательно, изучение человека как такового, взятого либо в аспекте всеобщности, что будет культурологией, либо в аспекте единичности, что будет этнологией. Культура же сама по себе, т.е. взятая и как всеобщность, и как единичность, и есть собственно сам человек [Галлямова 1996:35].

Язык есть форма существования человека в качестве человека, иначе говоря – язык – это ино-бытие человека. Исследованием языка, понятого как ино-бытие человека, является, следовательно, исследование самого человека. Л.Ш. Галлямова считает, что в аспекте всеобщности это будет исследование лингвистических универсалий, т.е. логически исходных оснований существования человека. А в аспекте единичности это будет исследование конкретных форм реализации форм ино-бытия человека, т.е. того, что называется исследованием национальных языков и национальных форм мышления.

Понятие же человек выступает в данной триаде в качестве родового, данного не просто как единство своих определений (язык, культура), но и как логически исходная точка отсчета, определяющая как специфику анализа своих реализаций, как модусов существования человека самого по себе, так и самой себя как момента расщепления единого, существующего как единораздельная целостность [Лосев 1995:54].

Вопрос о возможности влияния человека на язык и его нормы имеет свою – и при этом довольно длительную – историю.

В 60-х гг. 19 в. Макс Мюллер утверждал, что люди не могут воздействовать на язык прежде всего потому, что они не в состоянии строить его так, как они строят дома, создают скульптуры, сочиняют поэмы. Поэтому, заключал Мюллер, язык относится к наукам естественным, а не общественным.

Примерно через сто лет, уже в ХХ веке, несколько иначе был поставлен вопрос американским лингвистом Р. Холлом. Он постоянно выступает уже не столько против возможности воздействия на язык, сколько против понятия нормы литературного языка, против лингвистической нормы вообще. Всякая норма представляется Холлу недемократической. Норма сдерживает человека, мешает ему «развернуться». В концепции американского лингвиста лишь язык отдельного индивидуума оказывается реальным.

Близок к Холлу и другой американский лингвист – Н. Хомский. В своих работах Хомский подчеркивает «творческий характер» любого естественного языка (у Холла – иначе говоря – «свободное языковое творчество индивидуума»). Однако при внимательном рассмотрении выясняется, что проблему творческого характера языка Хомский сводит к тому, что дар языка у всех людей всегда оказывается врожденным. Исследователя не интересуют конкретно – исторические условия развития тех или иных языков и разновидности языковой активности людей в разные эпохи. Проблема «творческого характера» языка предстает у Хомского не в своих социально – исторических аспектах, а в аспекте биолого-физиологическом. При такой постановке вопроса трудно говорить об общественной роли воздействия людей на язык, о формах и разновидностях подобного воздействия, о его многоаспектности в условиях бытования разных языков народов мира.

Дар языка сам по себе весьма важен, но им отнюдь не исчерпывается активная позиция людей в сфере самого языка.

Всячески акцентируя значение общей проблемы воздействия людей на их родной язык, следует при этом различать собственно воздействие (нередко не вполне осознанное или вовсе неосознанное) и воздействие осознанное или целенаправленное. Не всякое лингвистическое воздействие выступает как целенаправленное. Подобное различие между двумя основными типами воздействия почти совсем еще не изучено применительно к конкретным литературным языкам или группам языков. Можно лишь предположить, что в период интенсивного оформления лингвистической нормы воздействие на нее со стороны писателей бывает обычно и большим, и более целенаправленным, чем в другие исторические периоды, когда воздействие не достигает уровня целенаправленного регулирования.

Активная позиция людей (и прежде всего выдающихся представителей общества определенной эпохи) в области их родного языка ставит перед лингвистами проблему постоянного и глубокого взаимодействия между языком и его носителями, сознательно или бессознательно воздействующими на нормы родного языка, на его возможности и ресурсы

В рамках проблемы «язык и культура» существует такая проблема, как «язык и общество». В современной лингвистике обычно формируются два основных, во многом противоположных взгляда на проблему языка в его взаимоотношениях с обществом. Согласно одному взгляду, язык находится в зависимости от общества лишь в той мере, в какой люди говорящие на данном языке, обычно сами живут в обществе. Поэтому такие явления, как например, билингвизм, как благоприятные или неблагоприятные условия обучения языку, богатство или бедность литературы на данном языке, рассматриваются как результат влияния общества на язык, на его состояние. Согласно другой точке зрения, социальная природа языка обнаруживается не только во внешних условиях его бытования (что само по себе важно и очевидно), но и в самой природе языка, в его лексике, в уровне развития его различных стилей, в его синтаксических возможностях и т.д. Нередко связь между языком и обществом оказывается сложной, опосредованной. И все же нельзя сводить подобную связь лишь к внешним условиям существования языка.

Зависимость языка от общества – это сложный и многоаспектный процесс. Разные социальные группы общества совсем несходно пользуются языком: у каждого своя манера выражать мысли и чувства, свои лексические и синтаксические приемы обращения с родным языком. Один и тот же язык может по-разному использоваться членами определенных слоев общества, в особенности в соотношении между литературной нормой и диалектами, в семантике политической терминологии, в степени привлечения арготических элементов языка и т.д.

Несмотря на все подобные осложнения, каждый национальный язык остается единым. Можно говорить лишь о различном использовании такого языка, об отдельных элементах, свойственных тому или иному его стилю. Но один язык не может состоять из множества различных языков. И дело здесь, по мнению Р.А. Будагова, не столько в том, что возникает логическое формальное противоречие в определении, сколько в самой природе любого национального языка, стремящегося объединить всех людей, для которых данный язык является родным.

Общество оказывает всестороннее и разнообразное воздействие на язык, но и язык не оказывается пассивным по отношению к обществу. Неогумбольдтианцы считают, что язык порождает общество [Вайсгербер 1993:127]. Р.А. Будагов же пишет, что язык, прежде всего в форме его литературной нормы и на определенном этапе исторического развития, может быть подвержен определенной регламентации с целью устранения ненужных дублетных форм, нежелательных колебаний в самой норме, принятия или неприятия тех или иных заимствованных из других языков элементов и т.д. [Будагов 1974:196]. Кроме того, следует учитывать выдающуюся роль великих писателей в развитии литературных языков, в особенности в «переломные» эпохи их формирования. Такова, например, была роль Пушкина в развитии русского языка, роль Шекспира в развитии английского языка и т.д.

Пушкину удалось осуществить то, что было начато Ломоносовым, который пытался синтезировать в едином литературном языке русизмы и славянизмы. Пушкин отрицал конкуренцию между церковно-славянским и русским языками, он обосновывал преимущество русского языка над другими. В отличие от Ломоносова не принял трех стилей (принципа стилистической ровности текста). Пушкин не связывал разнообразие языка с иерархией жанра, и для него характеристика слова определялась не высоким или низким предметом  повествования, а замыслом или точкой зрения автора – принципом поэтики текста. Пушкин обновил употребление средств высоких  в поэзии, он искал средства «метафизического языка» для прозы (языка науки, отвлеченного языка, способного выражать многообразие смыслов).  Высокая лексика и фразеология не исчезла в языке Пушкина, она легко и свободно, не зависимо от материи, сочетается с простыми, разговорными словами. Славянизмы употребляются  либо немотивированно, без стилистического задания, либо для стилизации  «старинного текста», для создания торжественности, архаичности. Кроме того, Пушкин создал новый круг художественных средств для языка литературы. Он говорил о счастливой судьбе русского языка, который соединил простонародное и книжное начало, т.к. сочетаемость элементов разного генетического источника в одном контексте как проблема для Пушкина не существовала. У него мы видим смешение славянизмов, простых слов, слова обрастают светским, переносным значением, теряется окраска высокости, старославянизмы превращаются в факты русского литературного языка. Но Пушкин никак не отождествлял  литературный язык и разговорный. В языке поэта отсутствует ярко выраженная жаргонная лексика, он стремится удержать в языке только то, что органично присуще языку, но в то же время ему чужда природная чистота языка. Пушкин не злоупотреблял жаргонными словами, он стремился включить, объединить простонародные слова в авторскую речь, чтобы расширить границы литературной нормы и стереть те границы, которые разделяли стихотворную и прозаическую речь, речь персонажа и автора.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6