и думных людей, которые старались перещеголять один другого своими

нарядами. На кремлевской площади ожидало его духовенство с образами и

хоругвями; но здесь русским показалось кое-что не совсем ладным; польские

музыканты во время церковного пения играли

на трубах и били в литавры, а монахи заметили, что молодой царь

прикладывался к образам не совсем так, как бы это делал природный русский

человек. Народ на этот раз извинил своего новообретенного царя. «Что

делать,— говорили русские,— он был долго в чужой земле». Въехавши в Кремль,

Димитрий молился сначала в Успенском соборе, а потом

в Архангельском, где, припавши к гробу Грозного, так плакал, что никто не

мог допустить сомнения в том, что это не истинный сын Ивана. Строгим

ревнителям православного благочестия тогда же не совсем понравилось то, что

вслед за Димитрием входили в церковь иноземцы.

Вступивши во дворец, Димитрий принимал поздравления с новосельем, а

Богдан Бельский вошел на Лобное место, снял с себя образ, на котором был

крест и изображение Николая Чудотворца, и сказал: «Православные!

Благодарите Бога за спасение нашего солнышка, государя царя Димитрия

Ивановича. Как бы вас лихие люди ни смущали, ничему не верьте. Это истинный

сын царя Ивана Васильевича. В уверение и целую перед вами животворящий

крест и св. Николу Чудотворца». Народ отвечал громкими восклицаниями:

«Боже, сохрани царя нашего, Димитрия Ивановича! По-

дай ему, Господи, здравия и долгоденственного жития. Покори под ноги его

супостатов, которые не верят ему». Московские колокола без умолку гремели

целый день так сильно, что иезуиты, приехавшие с Димитрием, думали, что

оглохнут. Иноземцев особенно поражал огромный колокол в 55 футов шириною и

15— вышиною.

Первым делом нового царя было послать за матерью, инокинею Марфою: выбран

был князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, которого Димитрий наименовал

мечником. Царь отложил свое царское венчание до приезда матери.

Едва только прошло несколько дней после приезда Димитрия в столицу, как

Басманов, вошедший в милость нового царя, поймал купца Федора Конева и

несколько торговых людей, которые показали, что князь Василий Шуйский давал

им наставление вооружить против царя народ, указать на

то, что царь дозволяет некрещеным иноземцам входить в церковь, что он

подослан Сигизмундом и польскими панами, что царь не Димитрий, а Гришка

Отрепьев, что он хочет разорить церкви, искоренить веру. Такие возбуждения

приходились тогда отчасти кстати, потому что поляки, при-

шедшие с Димитрием, вели себя нагло, особенно в обращении с женщинами. Царь

отстранил себя от дела, касавшегося его чести и престола, и отдал Шуйского

с братьями суду, составленному из лиц всех сословий. Ход этого суда нам

неизвестен, но суд приговорил Василия Шуйского к смерти,

а братьев его к ссылке. Когда осужденного привели к плахе на Красную

площадь, прискакавший из Кремля вестовой остановил казнь и объявил, что

государь, не желая проливать крови даже важных преступников, заменяет

смертную казнь Василия Шуйского ссылкою в Вятку. Народ был в восторге от

такого великодушия. Современники рассказывают, что Димитрий показывал

народу в Москве настоящего Гришку Отрепьева, о котором впоследствии

объясняли, что это был не настоящий, а подставной Отрепьев. Димитрий не

преследовал вообще тех, которые сомневались в его подлинности. Астраханский

владыка Феодосии упорно держался Годунова и усердно проклинал Гришку

Отрепьева, пока, наконец,

народ изругал его и отправил к воцарившемуся Димитрию. «За что ты,— спросил

его царь,— прирожденного своего царя называешь Гришкою Отрепьевым?» Владыка

отвечал: «Нам ведомо только то, что ты теперь царствуешь, а Бог тебя знает,

кто ты такой и как тебя зовут». Димитрий не сделал ему ничего дурного.

18 июля прибыла царица, инокиня Марфа. Царь встретил ее в селе

Тайнинском. Бесчисленное множество народа побежало смотреть на такое

зрелище. Когда карета, где сидела царица, остановилась, царь быстро

соскочил с лошади. Марфа отдернула занавес, покрывавший окно кареты.

Димитрий бросился к ней в объятия. Оба рыдали. Так прошло несколько

минут в виду всего народа.

Потом царь до самой Москвы шел пешком подле кареты. Марфа въезжала при

звоне колоколов и при ликовании народа: тогда уже никто в толпе не

сомневался в том, что на московском престоле истинный царевич; такое

свидание могло быть только свиданием сына с матерью. Царица Марфа была

помещена в Вознесенском монастыре. Димитрий ежедневно посещал ее и при

начале каждого важного дела испрашивал

ее благословения.

30 июля Димитрий венчался царским венцом от нового патриарха, Игнатия.

Посыпались милости. Возвращены все опальные прежнего царствования, Филарет

Романов сделан митрополитом ростовским. Димитрий возвратил из ссылки

Шуйских к прежним почестям. Все Годуновы, их свойственники и приверженцы,

сосланные при начале царствования, получили прощение. «Есть два способа

царствовать,— говорил Димитрий,— милосердием и щедростью или суровостью и

казнями; я избрал первый способ; я дал Богу обет не проливать крови

подданных и исполню его». Когда кто-нибудь, желая подслужиться Димитрию,

заговаривал дурно

о Борисе, царь замечал: «Вы ему кланялись, когда он был жив, а теперь,

когда он мертвый, вы хулите его. Другой бы кто говорил о нем, а не вы,

когда сами выбрали его». Всем служилым удвоено было содержание; помещикам

удвоили их земельные наделы, все судопроизводство объявлено

бесплатным; всем должностным лицам удвоено содержание и строго запрещено

брать посулы и поминки. Для того чтобы при сборе податей не было

злоупотреблений, обществам предоставлено самим доставлять свои подати в

казну. Димитрий воспретил давать потомственные кабалы: холоп мог быть

холопом тому, кому отдавался, и тем самым подходил к наемнику, служившему

господину по взаимному соглашению. Помещики теряли свое право на крестьян,

если не кормили их во время голода; постановлено было не давать суда на

беглых крестьян далее пяти лет. Всем предоставлено было свободно заниматься

промыслами и торговлей; всякие стеснения

к выезду из государства, к въезду в государство, к переездам внутри

государства уничтожены. «Я не хочу никого стеснять,— говорил Димитрий,—

пусть мои владения будут во всем свободны. Я обогащу свободною торговлею

свое государство. Пусть везде разнесется добрая слава о моем

царствовании и моем государстве». Англичане того времени замечают, что это

был первый государь в Европе, который сделал свое государство в такой

степени свободным. Димитрий преобразовал Боярскую думу и назвал ее сенатом.

Каждый день он присутствовал в сенате, сам разбирал дела, иногда самые

мелочные, и удивлял думных людей быстротою своего соображения. Два раза в

неделю, в среду и в субботу, царь лично принимал челобитные, и всем

предоставлялась возможность объясниться с ним по своим делам. Вопреки

обычаям прежних царей, которые после сытных обедов укладывались спать,

Димитрий, пообедавши, ходил пешком по

городу, заходил в разные мастерские, толковал с мастерами, говорил со

встречными на улицах. Прежние цари, когда садились на лошадь, то им

подставляли скамьи, подсаживали под руки, а Димитрию подведут ретивого

коня, он быстро схватит одною рукою за повод, другою за седло, вмиг вскочит

на него и заставит идти по своей воле. Никто лучше Димитрия

не ездил верхом. Любил он охоту, но не так, как прежние цари. Прежде,

бывало, наловят медведей, держат в подгородных селах, а когда царю будет

угодно, то подданные потешали его борьбою с лютыми зверьми, нередко жертвуя

собственною жизнью. Димитрий, напротив, лично ходил на медведей и удивлял

подданных своею ловкостью. Он более всего любил

беседовать .со своими боярами о том, что нужно дать народу образование,

убеждал их путешествовать по Европе, посылать детей для образования за

границу, заохочивал их к чтению и приобретению сведений. Сам Димитрий

.хорошо знал св. Писание и любил приводить из него места, но не терпел

исключительности. «У нас,— говорил он духовным и мирянам,—

только - одни обряды, а смысл их укрыт. Вы поставляете благочестие только

в том, что сохраняете посты, поклоняетесь мощам, почитаете иконы, а

никакого понятия не имеете о существе веры: вы называете себя новым

Израилем, считаете себя самым праведным народом в мире, а живете совсем не

по-христиански, мало любите друг друга, мало распо-

ложены сделать добро. Зачем вы презираете иноверцев? Что же такое

латинская, лютерская вера?, Все такие же христианские, как и греческая. И

они в Христа веруют». Когда ему заговорили о семи соборах и о

неизменяемости их постановлений, он на это сказал: «Если было семь соборов,

то отчего же не может быть и восьмого, и десятого, и более? Пусть всякий

верит .по своей совести. Я хочу, чтобы в моем государстве все отправляли

богослужение по своему обряду».

Димитрий не любил монахов, называл их тунеядцами и лицемерами, приказал

сделать опись всем монастырским имениям и заранее заявлял, что хочет

оставить им необходимое на содержание, а все прочее отберет в казну. По

этому поводу он говорил: пусть богатства их пойдут на защиту св. веры и

православных христиан. Наслушавшись в Польше толков о все-

общем христианском ополчении против турок, о котором во всей Европе

говорили, не приступая к делу, Димитрий хотел привести эту мысль в

исполнение, тем более что русских она касалась ближе, чем других народов,

во-первых, по духовному родству с порабощенными греками, а во-вторых, по

соседству с крымским хищническим гнездом, от которого Московская Русь

находилась постоянно в страхе и в бедственном положе-

нии: ее лучшие земли оставались малонаселенными, ее жители постоянно

уводились в плен; их приходилось выкупать дорогою ценою; пока существовало

такое соседство, русский народ должен был оставаться в бедности,

и всякое стремление к его улучшениям встречало с этой стороны препятствие и

замедление. С самого прибытия в Москву намерение воевать с турками и

татарами не сходило с языка у Димитрия. На Пушечном дворе делали новые

пушки, мортиры, ружья. Димитрий часто ездил туда, сам пробовал оружие и

устраивал военные маневры, которые вместе были и потехою, и упражнением в

военном деле. Царь, забывая свой сан, работал вместе с другими, не

сердился, когда его в давке толкали или сбивали с ног. Димитрий надеялся на

союз с немецким императором, с Венецией, с французским королем Генрихом IV,

к которому Димитрий чувствовал особое расположение. Война с Турцией

побуждала его вести дружеские

сношения с папою, но он не поддавался папским уловкам по вопросу о

соединении церквей и на все заявления со стороны папы в своих ответах

искусно обходил этот вопрос. Таким образом, в дошедших до нас письмах

Димитрия к папе нет даже намека, похожего на обещание вводить като-

личество в Русской земле. Московский государь толковал с папою только о

союзе против турок, и вскоре иезуиты совершенно разочаровались на счет

своих блестящих надежд, а папа писал ему выговор за то, что он окружает

себя еретиками и не слушается благочестивых мужей. В самом деле,

предоставляя католикам свободу совести в своем государстве, Ди-

митрий равным образом предоставлял ее протестантам всех толков. Домашний

секретарь его Бучинский был протестант. Относясь к папе дружелюбно,

Димитрий посылал денежную помощь и ласковую грамоту русскому львовскому

братству, которого задачею было охранять в польско-русских областях русскую

веру от покушений папизма. Ясно было, что

Димитрий не думал исполнять тех обещаний иезуитам, которые он поневоле

давал, будучи в Польше. Так же мало расположен был он исполнять свои

вынужденные обещания отдавать Польше Смоленск и Северскую область. Приехал

к нему посол от Сигизмунда Корвин-Гонсевский. Димитрий

напрямик объявил ему, что отдача русских земель решительно невозможна, но

обещал, что вместо этих земель он по дружбе в случае нужды готов помочь

Сигизмунду денежною суммою. И это обещание давалось, вероятно, только

потому, что невеста царя находилась пока в Польше и он не хотел

раздражать Сигизмунда. Объявляя, что он предоставляет всем иноверцам

одинаковую свободу совести в своем государстве, Димитрий отказал польскому

королю в требовании заводить костелы и вводить римско-католическое

духовенство, особенно иезуитов, во вред православной вере. Увидевши, что

Сигизмунд хочет обращаться с ним как с вассалом, он принял гордый тон и

требовал, чтобы его называли цезарем; ни за что

не хотел он, в угоду Сигизмунду, удалить Густава, сына Эрика, короля

шведского.

С деятельностью Димитрий соединял любовь к веселой жизни и забавам. Ему

не по душе был старый дворец царей с его мрачными воспоминаниями. Он

приказал построить для себя и для будущей жены два дворца деревянные. Его

собственный дворец был невелик, хотя высок, и заключал

всего четыре комнаты с огромными сенями, уставленными шкафами с серебряною

посудою; комнаты были обиты персидскими тканями, окна занавешаны

золототкаными занавесами, изразцовые печки с серебряными решетками, потолки

кидались в глаза превосходной резною работою, а пол

был устлан богатыми восточными коврами. Близ этого дворца Димитрий приказал

поставить медное изваяние Цербера, устроенное так, что челюсти его,

раздвигаясь и закрываясь, издавали звук. За обедом у Димитрия была музыка,

чего не делалось при прежних царях. Он не преследовал народных забав, как

это бывало прежде; веселые «скоморохи» с волынками,

домрами и накрами свободно тешили народ и представляли свои «действа»; не

преследовались ни карты, ни шахматы, ни пляска, ни песни. Димитрий говорил,

что желает, чтобы все кругом его веселилось. Свобода торговли и обращения в

какие-нибудь полгода произвела то, что в Москве все

подешевело и небогатым людям стали доступны такие предметы житейских

удобств, какими прежде пользовались только богатые люди и бояре. Но

современники рассказывают, что благодушный царь был слишком падок до женщин

и дозволял себе в этом отношении грязные и отвратительные удовольствия. В

особенности бросает на него тень его отношение к не-

счастной Ксении: и русские, и иноземные источники говорят об этом, и сам

будущий тесть Димитрия Мнишек писал к нему, что носятся слухи, будто

Димитрий держит близко себя дочь Бориса. В заключение несчастную девушку

отвезли во Владимир и постригли в монахини под именем Ольги .

Исполняя обещание вступить в брак с Мариною, Димитрий отправил в Краков

послом дьяка Афанасия Власьева, который, представляя лицо своего государя,

12 ноября совершил за него акт обручения в присутствии Сигизмунда.

Последний внутренне не совсем был доволен этим, так как, по всему видно,

король надеялся отдать за царя свою сестру.

Страницы: 1, 2, 3