церковные повинности, исполняемые за страх или из приличия, подчас не без

чувствительности, но и без всякого беспокойства для совести. С самого

прибытия в Россию она прилежно изучала обряды русской церкви, строго

держала посты, много и усердно молилась, особенно при людях, даже иногда

превосходя в этом желания набожной Елизаветы, но страшно сердя тем

своегомужа. В первый год замужества Екатерина говела на первой неделе

великого поста. Императрица выразила желание, чтобы она постилась и вторую

неделю. Екатерина ответила ей просьбой позволить ей есть постное все семь

недель. Не раз заставали ее перед образами с молитвенником в руках. Как ни

была она гибка, как ни гнулась под русские придворные нравы и вкусы,

окружающие чувства давали ей понять, что она им не ко двору, не их поля

ягода. Ни придворные развлечения, ни осторожное кокетство с придворными

кавалерами, ни долгие остановки перед зеркалом, ни целодневная езда верхом,

ни летние охотничьи блуждания с ружьем на плече по прибрежьям под

Петергофом или Ораниенбаумом не заглушали чувства скуки и одиночества,

просыпавшегося в ней в минуты раздумья. Покинуть родину для далекой страны,

где надеялась найти второе отечество, и очутится средя людей одичалых и

враждебных. В первое время Екатеринами плакала втихомолку. Но всегда

готовая к борьбе и самообороне, она не хотела сдаваться. Она читала и

читала В то же время она прочитала множество русских книг, какие могла

достать, не пугаясь очень трудных по неуклюжему изложению. Екатерина

превращала свой спорт в регулярную работу, а работу любила доводить до

крайнего напряжения сил, терпеливо коротала долгие часы в своей комнате за

Барром или Байлем, как летом в Ораниенбауме по целым утрам блуждала с

ружьем на плече или по 13 часов в сутки скакала верхом. Ее непугало

переутомление. Словно она пробовала себя, делала смотр своим силам,

физическим и умственным: ее как будто занимало в чтении не столько

содержание читаемого, сколько упражнение внимания, гимнастика ума. И она

изощрила свое внимание, расширила емкость своей мысли, без труда прочитала

даже "Дух законов" Монтескье, вышедший в том же 1748 г., не швырнула его,

зевая, со словами, что это хорошая книга, как прежде поступала она с другой

книгой того же писателя, а "Анналы" Тацита своей глубокой политической

печалью произвели даже необыкновенный переворот в ее голове, заставив ее

видеть многие вещи в черном свете и углуб ляться в интересы, которыми

движутся явления, проно-

сящиеся перед глазами. Испытания и успехи. Но Екатерина не могла корпеть

над своими учеными книгами спокойной академической

отшельницей: придворная политика, от которой ее ревниво и грубо

отталкивали, задевала ее за живое, била прямо по чувству.личной

безопасности. Ее выписали из Германии с единственной целью добыть для

русского престола запасного наследника на всякий случай при физической и

духовной неблагонадежности штатного, целых 9 лет, не могла она исполнить

этого и за такое замедление потерпела немало горестей. Впрочем, и рождение

великого князя Павла (20 а

1754 г.) не заслужило ей приличного с ней обращения Напротив, с ней стали

поступать, как с человеком исполнившим заказанное дело и ни на что более

нейгодного. Новорожденного как государственную собственность через час

отобрали от матери и впервые показали ей спустя 40 дней. Больную,

заливавшуюся слезами стенавшую, бросили одну без призора в дурном проеме

между дверьми и плохо затворявшимися окнами, не переменяли ей белья, не

давали пить. В это время князь на радостях пил со своей компанией, едва раз

очнувнувшись у жены, чтобы сказать ей, что ему незачем оставаться.

Императрица подарила Екатерине 100 тыс. руб. зарождение сына. "А мне зачем

ничего не дали ?" -сказал страшно рассерженный Петр. Елизавета велела и ему

дать столько же. Но в кабинете не осталосьлось ни копейки, и секретарь

кабинета просил у Екатерины взаймы пожалованные ей деньги, чтобы передать

их великому князю. Она старалась укрепить свое шаткое положение, всеми

мерами и с заслуженным успехом приобретая сочувствие в обществе. Она хорошо

говорила и даже порядочно писала по-русски; господствовавшая при дворе

безграмотность извиняла ее прорехи в синтаксисе и особенно в орфографии,

где она в слове из трех букв делала четыре ошибки (исчо-еще).

В ней замечали большие познания о русском государстве, какие редко

встречались тогда среди придворной знати . По словам Екатерины

она, наконец, добилась того, что на нее стали смотреть как на интересную

очень неглупую молодую особу, а иноземные послы незадолго до Семилетней

войны говорили Екатерине, что теперь ее не только любят, нои боятся, и

многие.

Особо приближенный был П. Бестужев-Рюмин. Он резко выделялся из толпы

придворных ничтожеств, какими окружала себя Елизавета. Заграничный выученик

Петра Великого, много лет занимавший дипломатические посты за границей,

Бестужев-Рюмин хорошо знал отношения европейских кабинетов. Потом -

креатура Бирона в кабинете министров императрицы Анны, присужденный к

четвертованию, но помилованный после падения регента и из ссылки призванный

к делам императрицей Елизаветой, он приобрел мастерство держаться при

петербургском дворе, в среде, лишенкой всякой нравственной и политической

устойчиости. Ум его, весь сотканный из придворных каверз и дипломатических

конъюнктур, привык додумывать каждую мысль до конца, каждую интригу

доплетать до последнего узла, до всевозможных последствий. Раз составив

мнение, он проводил его во что бы ни стало, ничего не жалея и никого не

щадя. Он решил, что захватчивый король прусский опасен для России, и не

хотел

идти ни на какие сделки с разбойничьим государством, каким тогда слыла в

Европе Пруссия. Он и Екатерину встретил враждебно, видя в ней прусского

агента. И этому врагу, от которого она ждала себе всякого зла, она первая

протянула руку, подхваченную с недипломатической доверчивостью. И они стали

друзьями, как люди, молчаливо понявшие друг друга и умевшие вовремя забыть,

чего не следовало помнить, приберегая, однако, за пазухой камень друг

против друга. Их сблизили общие враги и опасности. С императрицей начались

болезненные припадки. В случае ее смерти при императоре Петре III,

настоящем прусском агенте, Бестужеву грозила ссылка из-за Пруссии,

Екатерине -развод и монастырь из-за Воронцовой. Личные и партийные вражды

усугубляли опасность. В женские царствования XVIII в. Фавориты заместили

роль прежних цариц, приводивших ко двору свою родню, которая и мутила

придворную жизнь. У дряхлевшей Елизаветы появился новейший молодой фаворит

И. И. Шувалов, который поднял придворный курс своей фамилии с ее

приверженцами. Они увеличили число врагов страшного и ненавистного

канцлера, которыми и без того был полон двор; они стали недругами и

Екатерины за ее дружбу с Бестужевым. Оба друга насторожились и стали

готовиться. Бестужев сочинил и сообщил Екатерине план, по которому она в

случае смерти Елизаветы провозглашалась соправительницей своегомужа, а

канцлер, оставаясь руководителем внешней политики, становился во главе

гвардейских полков.

Императрица была страшно раздражена. В обществе поползли толки, будто

Екатерину собираются выслать из России. Надобно раздавить змею",- шептали

Петру враги Бестужева и Екатерины. Непристойная выходка великого князя

сделала положение еще более щекотливым. Около того времени она опять

готовилась стать матерью. Шальной супруг по этому повод высказал окружающим

свое крайнее недоумение. Екатерина выпрямилась во весь рост и при

готовилась к самообороне. На угрозу высылкой она отвечала встречным ходом,

написала императрице по русски решительное письмо с просьбой отпустить се

домой в Германию, так как жить в России среди ненависти и немилости

императрицы стало для нее невыносимо. Елизавета обещала поговорить с ней:

но разговор заставил ждать себя томительно долго. Екатерина исплакалась,

похудела, наконец, сказалась больной и потребовала духовника. Встревоженный

гоф-

дршал граф А. Шувалов привел докторов, но она объявила им, что, умирая,

нуждается в духовной помощи, душа ее в опасности, а телу врачи уж больше не

нужны. Дубянский, ее и императрицын духовник, выслушав ее подробный рассказ

о своем положении, мигом

устроил дело. Через день, уже заполночь, Екатерину позвали. Фаворит

советовал ей для успеха оказать императрице хоть маленькую покорность.

Екатерина пошла и набольшую, бросилась на колени перед Елизаветой и не

встала, когда та попыталась поднять ее. "Вы хотите, чтобы я отпустила вас к

родным? - сказала Елизавета со слезами на глазах,-но у вас дети".-"Они в

ваших руках, и лучше для них ничего не может быть",- "Но как объяснить

обществу эту высылку?"-возразила Елизавета.-"Ваше величество объявите, если

найдете удобным,'чем я навлекла на себя вашу немилость и ненависть великого

князя".- "А чем вы будете жить у своих родных?"--"Чем жила перед тем, как

вы удостоили взять меня сюда". Елизавета была сбита с позиции и, вторично

велев Екатерине встать, в раздумье ото-

шла в сторону, чтобы сообразить, что делать дальше. Вспомнив, что она

пришла распекать великую княгини, она принялась упрекать ее во

вмешательстве не в свои дела, в. политику, попрекнула ее чрезмерной

гордостью, напомнила, как четыре года назад она не хотела поклониться ей,

императрице, как следует, и прибавила: "Вы

воображаете, что никого нет умнее вас". Екатерина отвечала на все отчетливо

и почтительно, а на последний упрек возразила, что если бы она так думала о

себе, тоне допустила бы себя до настоящего глупого положения. Во все это

время великий князь поодаль шептался с графом Шуваловым. Уверенный, что

Екатерине не выздо-

роветь, он на радостях в этот самый день дал своей Воронцовой слово

жениться на ней, как только овдовеет. Теперь, вовлеченный в разговор, в

досаде, что Екатерина вовсе не собирается умирать, он набросился на нее. Та

отвечала твердо и сдержанно на его озлобленные и нелепые речи. Ходя взад и

вперед по комнате, Елизавета все более смягчалась и, подошедши к Екатерине,

доброжелательно вполголоса сказала ей: "У меня еще много о чем говорить с

вами", и при этом дала ей понять, что не хочет говорить при свидетелях. "Я

не могу говорить, как ни сильно хочется мне открыть сердце и душу",-

поспешила сказать Екатерина. Задушевный шепот дошел по назначению: у

Елизаветы навернулись слези.

Характер.

Характер. Она родилась в неприветливой доле и рано спозналась с лишениями и

тревогами, неразлучными с необеспеченным положением. Но из родной

обстановки, бедной и тесной, судьба в ранней молодости бросала ее на

ширбкие и шумные политические сцены, где действовали крупные люди и

делались крупные дела. Здесь Ека-

терина видела много славы и власти, обилие блеска и богатства, встречала

людей, которые всем рисковали для приобретения этого, подобно Фридриху II,

видела и людей, которые путем риска добивались всего этого, подобно

императрице Елизавете. Виденные примеры соблазняли, возбуждали аппетит

честолюбия, побуждая напрягать все силы в эту сторону, а Екатерина от

природы не была лишена качеств, из" которых при надлежащей выработке

выделываются таланты, необходимые для успеха на таком;соблазннтельноми

скользком поприще. Екатерина выросла с мыслью, что ей самой над

прокладывать себе дорогу, делать карьеру, вырабатывать качества,

необходимые для этого, а замужество дало ей отличную практику

Наблюдательное обращение с людьми научило ее узнавать их коньки, и, посадив

такого дельца на его конька, она предоставляла ему бежать, как мальчику

верхом на палочке, и он бежал и бежал, усердно подстегивая самого себя. Она

умела чужое самолюбие делать орудием своего честолюбия, чужую слабость

обращать в свою силу. Своим обхождением она облагообразила жизнь русского

двора, в преж-

ние царствования походившего не то на цыганский табор, не то на

увеселительное место. Заведен был порядок времяпровождения; не требовались

строгие нравы, но обязательны были приличные манеры и пристойное поведение.

Вежливая простота обхождения самой Екатерины даже с дворцбвыми слугами была

совершенным новшеством после обычной грубости прежнего времени. Только под

старость она стала слабеть, капризничать и прикрикивать, впрочем, всегда

извиняясь перед обиженным с признанием, что становится нетерпеливой. Как с

людьми, точно так же поступала она и с обстоятельствами. Она старалась

примениться ко всякой обстановке, в какую попадала, как бы она ни была

противна ее вкусам и правилам. "Я, как Алкивиад", уживусь и в Спарте, и в

Афинах",- говоривала она, любя сравнивать себя с героями древности. Но это

значит поступаться своими месными привязанностями, даже нравственными

убеждениями. Так что же? Она ведь была эмигрантка, добровольно променявшая

природное отечество на политическое, на чужбину, избранную ^поприщем

деятельности. Любовь к отечеству была для нее воспоминанием детства, а не

текущим чувством, не постоянным мотивом

жизни. Ее происхождение мелкой принцессы северной Германии, гибкость ее

природы, наконец, дух века помогли ей отрешиться от территориального

патриотизма. Из ангальт-цербстского лукошка ей было нетрудно подняться на

космополитическую точку зрения, на которую садилась тогдашняя философская

мысль Европы, а Екатерина сама признавалась, что "свободна от

предрассудков, и от природы ума философского". При всем том она была

слишком конкретный человек, слишком живо чувствовала свои реальные

аппетиты, чтобы витать в заоблачной космополитической пустыне,

довольствуясь голодной идеей всечеловечества. Ее манила земная даль, а не

небесная высь. Оправдываясь в усвоении образа жизни русского двора, о

котором она отзывалась как нельзя хуже, она писала в записках, что ставила

правило нравиться людям, с какими ей приходилось жить. Необходимость жить с

людьми не по выбору ставила ее с помощью философского анализа пополнять это

правило, чтобы спасти хоть тень нравственной невисимости: среди чужих и

противных людей жить по-нему, но думать по-своему. Для Екатерины жить

смолоду значило работать, а так как ее житейская цель состояла в том, чтобы

уговорить людей помочь ей выбиться из ее темной доли, то ее главной работой

стала обработка людей и обстоятельств. Она

подмечала в себе слабости и недостатки с каким-то самодовольством, не

прикрашивая их, называя настоящими именами, без малейшего угрызения

совести, без всякого позыва к сожалению или раскаянию. Будучи 15 лет она

написала наскоро для одного образованного иностранца свой философский

портрет. Спустя 13 лет она перечитала это свое изображение "философа в 15

Страницы: 1, 2, 3