популярных статей об астрономии, ее истории и методологии. Таким образом, в

этот период Герцен и его учитель, на первый взгляд, занимались одним и тем

же делом - популяризацией и пропагандой науки в России. Что же в таком

случае вновь вызвало раздражение Перевощикова?

"Дилетантизм в науке" А. И. Герцена

Работа Герцена "Дилетантизм в науке" - сочинение во многом уникальное,

являющееся практически первой в России попыткой построить развернутую

философскую концепцию развития науки, определить ее место в обществе и в

духовной жизни человека. Сам Герцен характеризовал свою работу как

пропедевтическую, предназначенную прежде всего тем, кто только приступает к

изучению науки. При этом ее главная цель - предохранить начинающих от того

опасного разочарования в науке, которое распространяется в российском

обществе. (Естественно, той его части, с которой контактировал Герцен.) Он

пишет, что, столкнувшись с первыми трудностями и не пойдя дальше

предисловий, отечественные дилетанты все громче стенают теперь о том, что

наука не соответствует высоким чаяниям духа и "вместо хлебов предлагает

камни", что она слишком сложна, неинтересна и, кроме того, пользуется

незнакомыми словами. Но самое главное, поскольку современная наука - всего

лишь "разработка материалов", промежуточная стадия, то нет смысла корпеть

над ней, так как все равно скоро появится новая, более совершенная и более

доступная наука . Понятно, насколько опасными были подобные настроения в

стране, где отсутствовали прочные научные традиции и где еще совсем

недавно, помня о "чистке" Магницким Казанского университета, даже

скептически настроенные профессора вставляли в свои лекции и учебники

цитаты из Библии, всячески подчеркивая согласие науки и религии. Поэтому

неудивительно, что Герцен, не жалея сарказма и возмущения, пишет, что этим

романтикам и лжедрузьям науки нужна фактически не сама наука, а их

собственные туманные представления о ней, возможность непринужденно

пофилософствовать о различных проблемах, не утруждая себя необходимостью

проверить собственные суждения опытом или вычислениями. Причем особенно

беззащитной перед такими "любителями" науки оказывается философия, где чаще

всего берутся судить о любых вещах, не удосужившись даже поверхностным

знакомством с предметом.

Такое отношение к науке Герцен вполне резонно объяснял тем, что она

досталась России готовой, без мук и труда. Отсюда та дикая смесь пиетета и

снисходительности, мистических надежд и подозрительности, с которой, к

сожалению, и по сей день приходится часто сталкиваться в нашей стране и

которую, как это ни странно, мы обнаруживаем у самого Герцена, когда от

критики дилетантов он переходит к критике современных ученых за чрезмерную

специализацию, формализм, оторванность от жизни и другие "грехи". С какой-

то поразительной непоследовательностью он предъявляет им все те же

обвинения и претензии, за которые только что высмеивал дилетантов. Так, в

главе "Дилетанты и цех ученых" Герцен пишет, что современная наука рвется

из тесных аудиторий и конференц-залов в действительную (?!) жизнь, чему,

однако, препятствует каста ученых, ревниво окружившая науку лесом

схоластики, варварской терминологии и тяжелым, отталкивающим языком.

"Наконец, последняя возможность удержать науку в цехе была основана на

разрабатывании чисто теоретических сторон, не везде доступных профанам".

Герцен пишет, что современные ученые окончательно превратились в

средневековых цеховиков-ремесленников, утративших широкий взгляд на мир и

не разбирающихся ни в чем, кроме своей узкой темы. Конечно, снисходительно

замечает Герцен, от занятий таких ученых может быть и какая-то польза, хотя

бы в накоплении фактов, но тут же пугает читателя возможностью утонуть в

море сведений, кое-как связанных искусственными теориями и классификациями,

о которых ученые "вперед знают, что они не истинны".

Важно подчеркнуть, что, критикуя ученых-цеховиков, Герцен имеет в виду

прежде всего Германию, в науке которой, как он считает, в наибольшей

степени восторжествовали "педантизм, распадение с жизнью, ничтожные

занятия, искусственные построения и неприлагаемые теории, неведение

практики и надменное самодовольство" и т. д.. Но что, собственно, дает

Герцену право судить о состоянии науки в Германии? Разве он учился в ее

университетах, общался с немецкими учеными, работал в их лабораториях?

{Кстати, знакомство с реальными немецкими учеными, в частности, с К. Фогтом

поколебало уверенность Герцена в том, что научная специализация ведет к

тупости, самодовольству и мещанской ограниченности.}

Понятно, что судить с такой уверенностью о ничтожестве именно немецкой

науки Герцен мог лишь потому, что основывался на той критике, которую в

изобилии можно было найти в статьях и книгах выдающихся немецких писателей,

ученых и публицистов, мучительно переживавших униженное положение своей

родины, ее экономическую отсталость, раздробленность, политическую

зависимость и мечтавших о том возрождении Германии, которое принесет ей

наука, философия и искусство. Однако для выполнения такой миссии эти

области духовной деятельности должны были достичь невиданных ранее высот, и

колоссальные успехи немцев в развитии философии вселяли надежды на то, что

это достижение вполне возможно. Это первое.

Второе. Для европейской науки 30 - 40-х гг. XIX в., и особенно для немецкой

науки, был характерен острый конфликт с философией. Тесно связанные в XVII

в., у истоков науки Нового времени, в XIX в. эти две дисциплины быстро

разъединялись, обвиняя друг друга в некомпетентности и пренебрежении к

истинно важным вопросам. Хорошо известно, что разъединение науки и

философии было в целом полезным процессом, позволявшим им обеим обрести

свои собственные предметы и методы исследований и благодаря этому ускорить

свое развитие. Однако для того, чтобы увидеть тогда за взаимной критикой

позитивные результаты и, в частности, понять особенности философской

критики науки

{Конституируя себя как анализ теоретического мышления культуры Нового

времени ("чистого разума") и нащупывая контуры каких-то иных логик,

философия не могла не критиковать науку, в которой это мышление воплотилось

наиболее последовательно. Кроме того, критика науки того времени за

чрезмерный эмпиризм была в принципе правильной, хотя и не учитывающей того,

что ученые, особенно экспериментаторы, просто "обогнали" тогда теоретиков.}

требовалось несоизмеримо более глубокое знакомство с интеллектуальной

жизнью Европы, чем то, которое было у Герцена. Но это значит, что

импортируя западную критику науки без самой науки, он попадал в положение

высмеиваемых им дилетантов, получавших западный продукт готовым и не

задумывавшихся ни о трудной истории его появления, ни о том контексте, в

котором он имеет смысл.

Конечно, можно сказать, что Герцен на примере Запада предостерегал

отечественную науку от возможных опасностей. Но было ли такое

предостережение полезным? В то время как российская наука делала первые

шаги на пути к профессионализму, Герцен издевался над специалистами,

называя их современными троглодитами и готтентотами. Стоит ли после этого

удивляться тому, что российская литература в поисках положительного героя

обращалась к кому угодно, но только не к ученому?

Не менее серьезные последствия имело и распространение в обществе взглядов

о необходимости создания новой, более простой и понятной народу науки,

которая благодаря использованию диалектического метода сможет органически

соединить философию и науку, теоретическое и эмпирическое и т. д. Причем

главную роль в создании такой науки Герцен в своей следующей работе "Письма

об изучении природы" отводил, естественно, России, проводя параллели между

европейским Ренессансом, начавшимся после восприятия Западом античной

образованности, и послепетровским развитием России, усваивающей ныне

западную культуру. Так применительно к науке формировалась опасная идея

обратить отставание России во благо и разом преодолеть все те трудности и

противоречия, в которых запутался Запад.

{При этом Герцен прибегает к фактической апологии российского дилетантизма,

сравнивая его с наивной, но эстетически яркой, богатой потенциями античной

философией }

Понятно, что подобные идеи также не способствовали росту уважения к

профессионализму и в немалой степени содействовали политизации российских

университетов, студенты которых нередко видели в себе не будущих

специалистов, а носителей нового, революционного мировоззрения, способного

спасти мир. Таким образом, пытаясь помочь распространению в стране науки,

Герцен только ей повредил. Своими статьями он фактически дезориентировал

молодежь, внушая ей неадекватные, а то и просто ложные представления о мире

ученых.

Принципиальную роль в этой дезориентации (прежде всего, самого себя)

сыграло увлечение Герценом философией, критический пафос которой

предполагал существование в стране достаточно развитого научного

сообщества. Но почему, собственно, Герцен, пытаясь спасти от дилетантизма

науку, не обратился к нормальной пропаганде ее результатов и достижений?

Оказывается, к аналогичным, дезориентирующим результатам могло приводить

заимствование не только революционных идей западных философов, но и вполне

добропорядочных сведений из научных и научно-популярных журналов.

В 1829 - 1830 гг. Д. М. Перевощиков, с целью распространения среди

студентов современных научных представлений, перевел и опубликовал в

журнале "Новый магазин естественной истории" около сотни статей из

иностранной научной периодики, посвященных в основном исследованиям

взаимосвязи различных классов явлений, в том числе живой и неживой материи,

а также идеям о фундаментальной роли электрических сил в природе.

Как известно, открытия в начале XIX в. химического, теплового,

физиологического и магнитного действий электрического тока оказали

фундаментальное воздействие на развитие естествознания. Эти открытия

подтверждали высказанные ранее догадки об универсальной взаимосвязи

различных сил природы и побуждали ученых предполагать и искать другие связи

такого типа. К сожалению, необычный характер новых явлений, их

несоответствие существующим теоретическим концепциям, а также элемент

случайности во многих открытиях породили, особенно в околонаучной среде,

представления о том, что для совершения научных открытий не нужно никакой

серьезной теоретической подготовки и достаточно лишь смелых гипотез и

настойчивости. Этим же недостатком страдали подборки и обзоры Перевощикова,

создававшие (вопреки убеждениям самого автора, отказавшегося вскоре от

такой формы популяризации науки) у студентов опасный образ легкой,

порхающей от открытия к открытию науки, что вело их затем к разочарованиям

и дилетантизму.

Таким образом, попытка Перевощикова сформировать у студентов адекватный

образ современной науки, вывести их на передний край ведущихся в Европе

исследований потерпела неудачу. Но была ли разрешима эта задача вообще?

Проблемы создания научных сообществ западного типа

Россия была первой развивающейся страной, попытавшейся внедрить у себя

западную науку. С тех пор такие попытки предпринимались и предпринимаются

во множестве государств. Поэтому не исключено, что мы сможем лучше понять

отечественный опыт, сравнивая его с опытом других стран. Для такого

сравнения я хочу воспользоваться очень интересной и своеобразной статьей

индийского астрофизика А. Р. Чоудхури, посвященной анализу проблем

адаптации стажеров из стран Азии к западному научному сообществу.

Опубликованная в американском журнале "Социальные исследования науки"

статья Чоудхури, тем не менее мало похожа на традиционные социологические

исследования и скорее представляет очерк личных впечатлений автора об

индийском и американском научных сообществах, а также размышлений о

психологических проблемах восприятия западной науки представителями из

стран с неевропейскими культурными традициями.

В своей статье Чоудхури прежде всего отмечает тот широко известный факт,

что полноценную, способную работать на высшем европейском или американском

уровне науку не удалось пока создать даже в странах с высокоразвитой

современной промышленностью (Япония и Южная Корея, Австралия, ЮАР). При

этом, конечно, высокоодаренные ученые могут появляться даже в отсталых в

экономическом отношении регионах, но они слабо влияют на свои научные

сообщества, продолжающие оставаться отсталыми и провинциальными.

Для того чтобы пояснить, что он понимает под передовым научным сообществом,

Чоудхури вводит следующие критерии:

1. Есть члены сообщества, хорошо осведомленные в надежно установленном

научном знании прошлого.

2. Есть члены сообщества, которые постоянно поддерживают себя на уровне

хорошего знакомства с текущими достижениями мировой науки.

3. Есть члены сообщества, которые постоянно осуществляют заметный вклад в

развитие науки.

Хорошие результаты по всем трем пунктам дают, по Чоудхури, полную (total),

а по отдельным - частичную (partial) науку. Так, индийскую физику автор

характеризует как частичную, с большим "счетом" по первому пункту, с низким

по третьему. Как следствие, пишет он, физика в Индии развивается лишь по

нескольким, хорошо установленным направлениям, что создает у студентов

совершенно искаженное представление о характере современной науки.

Попробуем взглянуть с точки зрения предложенной классификации на российскую

науку 30 - 40-х гг. XIX в. Безусловно, это "частичная" наука, представители

которой предпринимали поистине героические усилия для ее развития по всем

трем направлениям, выделенным Чоудхури: преподавание основ науки и

популяризация ее достижений, поддержка устойчивых контактов с европейским

научным сообществом, проведение на надлежащем уровне самостоятельных

исследований.

Важно подчеркнуть, что наибольших результатов отечественные ученые достигли

в третьем направлении деятельности. В результате в России первой половины

XIX в. сложилась парадоксальная ситуация, когда в стране уже были

первоклассные ученые, но фактически не было научного сообщества,

{По-видимому, такое положение было следствием петровского подхода к

развитию науки в России, когда исследовательский центр (Академия наук) был

создан намного раньше, чем университеты. Благодаря этому ученые долгое

время представляли анклав, крайне слабо связанный с остальным обществом.

что существенно тормозило дальнейшее развитие науки и ее превращение в

неотъемлемый фактор национальной культуры. Ученые продолжали оставаться в

своей стране иностранцами, более связанными с зарубежными коллегами, чем с

собственным обществом, и для того чтобы преодолеть это положение,

Страницы: 1, 2, 3