Древнейшие виды помощи и взаимопомощи у славянских племен как отражение общинных принципов жизнедеятельности
К сожалению, источники, отражающие языческую жизнь славянских племен, уничтожены в период христианизации Руси, поэтому возможна лишь реконструкция основных элементов поддержки и защиты. Богатым материалом, позволяющим прояснить праисторические формы помощи и взаимопомощи в древнейшей общности, являются славянская мифология, сохранившиеся аграрные культы. Они помогают воспроизвести ранние формы системы редистрибуции и реципрокации. В этом ключе интересен подход А. Ф. Лосева, который рассматривал исторический процесс не только как взаимообусловленную систему фактов, но и как историю сознания.
Важным моментом в реконструкции процесса помощи и взаимопомощи является сравнительно-историческое сопоставление как этапов развития социальной общности народов других культур, так и индоевропейских мифологических систем, культурно-исторические корни которых питают славянскую этническую общность. Праиндоевропейская история славян позволяет сделать предположения, что зарождение древнейших форм защиты и поддержки происходило в той же исторической последовательности и по той же логике, что и у других народов праиндоевропейской группы, что процессы сапиентации и формирования родового общества имеют общие социогенетическиё условия, тенденции и формы общественной практики.
Археологические и антропологические реконструкции древнейших человеческих общностей на стадии социальной организации гоминид дают основания для вывода о том, что в процессе сапиентации происходит формирование реципрокного альтруизма.
В ходе антропосоциогенеза формируется социогенетическая программа «Ноmо sapiens» и в родовых общинах закрепляются общественные стереотипы поведения, среди которых важнейшими являются реципрокация и редистрибуция.
Именно эти процессы лежали в основе ранних форм социальных отношений, где их главное предназначение связано с функциями защиты индивида в системе рода и общины. Родовые отношения до возникновения классового общества являлись важнейшим охранным механизмом, фактором этнической идентификации и социализации индивида.
До оформления классового общества эти функции характерны практически для всех цивилизационных человеческих общностей, в том числе и для славянских племен. Механизмы реципрокных связей со временем усложнялись и приобретали этническую окраску в системе общинных отношений.
На Руси социогенетический механизм языческой родовой общности постоянно воспроизводился через аграрные культы, семейно-родовые обряды, что не могло не войти в противоречие с христианскими нормами, которые впоследствии стали знамением общественно-экономической жизни. Языческие традиции были настолько распространены в обыденной жизни русского народа, что православная церковь в XVI в. достаточно часто в грамотах архиепископам указывала на существующие неискорененные обряды и обычаи: « а молятца деи по скверным своимъ молбищомъ древесомъ и каменью... и мертвыхъ деи своихъ они кладутъ въ селехъ по курганомъ и по коломищемъ съ теми жъ арбуи, а къ церквамъ деи на погосты техъ своихъ умершихъ оне не возятъ сохраняти...».
Такая устойчивость языческого архаического сознания не могла не отразиться на формах общественной помощи и взаимопомощи и не сохранить к ним древнейшие нормативные требования.
Важной формой и историческим свидетельством древнесла-вянских систем коллективной защиты явились длительное время сохраняемые полукрепостнические общественные отношения, пережитки в семейно-бытовой сфере, общинная система землепользования. Вывод Н. Никольского о том, что в крестьянской среде эти языческие праисторические формы сохранялись вплоть до начала XX в., подтверждают работы Г. Носовой, В. Проппа, С. Токарева, В.
Чичерова и других исследователей.
Древние славяне жили родовыми общинами. Основными их занятиями являлись земледелие и скотоводство. Выполнение трудоемких работ было под силу только большому коллективу. Поэтому в жизни славян большое значение приобрела община (мир, вервь). Она являлась органом местного крестьянского самоуправления, в компетенцию которого входили земельные переделы, налогово- финансовые вопросы (связанные с обложением податями и их распределением), решение судебных споров, вопросы помощи нуждающимся. На смену родовой общине пришла территориальная, или соседская, объединявшая несколько семей.
Каждая община владела определенной территорией. Общинные владения были общественными и личными. Единство соседской общины поддерживалось не правовыми, а хозяйственными связями.
Родовые отношения являлись важнейшим охранным механизмом, фактором этнической идентификации и социализации индивида. Род сохранял верховную собственность на землю, выступал регулятором семейно-брачных отношений в виде обычно сохранявшейся экзогамии и реже эндогамии, выполнял функции взаимопомощи, взаимоответственности и защиты.
Архаическая парадигма помощи складывается в то время, когда ведущим миросозерцанием и мироощущением было язычество. Восточные славяне — язычники — поклонялись различным явлениям природы, культу предков.

Что характерно для языческого архетипического сознания?
Образом, который бы дал представление о сущности языческого архетипического сознания, является круг, колесо. Древние славяне поклонялись ему, оно означало не только символ жизни, символ защиты, выступая в качестве оберега от злых духов, но и являлось выразителем определенной целостности, неизменяемости, стабильности и основательности. О семантике магической защиты, которая неотделима от идеи «своего пространства», когда круг становится единицей и символом целостности, писал М. Попович. В колесе отсутствует стрела времени, связь между прошлым и настоящим не выражается в формах дискретности. Все есть продолжение всего, процесс времени не ощущается как изменяющаяся реальность, как изменение жизненного сценария субъекта. Как невозможен переход колеса из одного состояния в другое, так. и невозможен переход субъекта от одного жизненного сценария к другому, не существует другой философии пространства, другой мифологии реальности.
Колесо катится, движется не изменяясь, оставаясь тем же, что и было без временного и пространственного приращения, но не расширяет пространство, а следует ему по логике пространственного существования.
Для языческого миросозерцания и мироощущения характерно то, что человек не ощущал себя в обособленности и единичности, он был не частью, а неким единством, заключавшим в себе космическое пространство, и одновременно являясь его продолжением. Человек не противопоставлял себя космосу, природе, а растворялся в них, становясь таким же целым, как и они. Эта
«целостность-принадлежность» достигалась общинным существованием, обрядовой и трудовой деятельностью, которые органично вплетались в контекст природы и космоса. Ощущая «себя принадлежностью целого», человек закреплял в общинных традициях нормы своего существования не только в природе, но и в мире людей. Для него не существовало противопоставления этих реалий: одно есть продолжение другого, и поэтому принципы его существования едины.
Философия холизма, целостности закрепляла помимо принципов существования и архетипические страхи, выступавшие «регуляторами» нормированного поведения.
Одним из таких страхов, дошедших до нашего времени, был и остается страх одиночества — ощущение человеком своей единичности, оторванности от сообщества. На пересечении этих координат — холизма и одиночества — выстраиваются определенные мифологемы бытия, которые требовали создания механизмрв охраны и защиты целостности.
2. Основные формы помощи и взаимопомощи в древнейших славянских общинах
Общинные принципы жизнедеятельности восточных славян, практика осуществления защиты человека в системе рода и общины нашли отражение в конкретных формах помощи и взаимопомощи, среди которых основными были культовые с различными сакральными атрибутами; общинно-родовые в рамках рода, семьи, поселения; хозяйственные.
Культовые формы помощи и поддержки с различными сакральными атрибутами тесно связаны с мифологическим миром древних славян. В исторической литературе отмечается, что мифологическое мышление славян дрошло несколько стадий развития. Так, Д. Шеппинг называл три стадии его развития: духов, божеств природы и богов кумиров. М. Боровский — четыре: поклонение озерам,рощам, небесным светилам; культ Рода и Рожаниц (с принесением жертв и устроением пиров в их честь); культ Перуна; период двоеверия.
Существенной особенностью является то, что мифологическое мышление славян связано с определенной моделью действий по защите и охране коллектива, отдельного индивида. Как отмечают некоторые авторы, архетип действий, поступка осуществляется, богом, героем, предком. Именно они в ритуаль ной форме «помогают» общности «выстраивать» философию помощи, а подражание им формирует нормы альтруистических поступков группы.
Однако в исторической памяти закрепились более древние праформы методологии переноса помощи. Они связаны с оберегами. Фетишизация отдельных предметов, наделение их сакральными свойствами — одна из первых функций переноса и, возможно, она связана с «периодом духов». Древнейшие языческие атрибуты оберега сохранены и в христианской культуре. Например иконы, помимо культового предназначения, имели и оберегающую функцию. «Значительная доля фетишизма — отмечает Г. Афанасьев, — прослеживается к почитанию икон... нельзя не обратить внимание на распространение такого явления, как признание икон чудотворными, тогда как другие иконы, изображающие то же самое, или копии той же иконы чудотворной силы не имеют. Особенно много икон с изображением Божьей Матери». До сегодняшнего дня почитаются и наделяются чудотворной силой иконы Божьей Матери Иверс-кой, Казанской,
Владимирской, Смоленской, Утоли моя печали, Троеручницы.
Своеобразными «ферментами» в деле организации поддержки групповой общности не только с реальными, но и с ирреальными силами выступали волхвы. Они активно «формировали» стереотипы реципрокного поведения в новых исторических условиях. Волхвы — в древнерусской традиции «языческие жрецы, звездочеты, чародеи и предсказатели». Практически они имели те же функции для родового общества, что и шаманы у многих народов.
Не акцентируя внимания на магической деятельности волхвов, отметим, что они выступали в качестве прорицателей судьбы как отдельного индивида, так и общности в целом, являясь определенными «регуляторами» общественных, групповых отношений. Причем их деятельность разворачивалась в условиях экономического, социального, личностного кризиса, когда необходимо было разрешить ту или иную проблему; совмещались их сакральные и общественные функции. До нас дошли факты, говорящие о том, что «по языческим законам, чтобы восстановить благополучие общины, людей, скрывающих урожай или отрицательно влияющих на него, убивали или изгоняли, предварительно разорив». Такая ситуация существовала в отдельных селениях вплоть до XIX в.
С одной стороны, здесь прослеживается чисто утилитарная функция редистрибуции — распределение в ситуации кризиса, но с другой — механизмы распределения несут в себе языческое нормативное архетипическое поведение субъектов поддержки, которые мотивируют свои поступки откровениями свыше. В дальнейшем мы увидим, как в иных исторических условиях редистрибуционные механизмы в период голода работали по той же логике, только главенствующими становились не сакральные установки, а социальные мифологемы и идеологемы — основные двигатели «справедливого распределения». Таким образом, действия волхвов имели сакрально-мифические установки. Они подкреплялись определенными ритуальными действиями, и что очень важно, действия эти неразрывно связаны с идеологией поддержки. Она была одним из тех факторов, которые позволили после уничтожения пантеона языческих богов долгое время сохранять языческие традиции, что дало возможность сакральной системе поддержки существовать на протяжении еще трех столетий.
Боги как архетип действий и поступков родовой общины, как высший свод нормативных требований к процессам жизнедеятельности выступали активными помощниками в; наиболее ответственных жизненных ситуациях..Славянские языческие боги имели свою «специализацию». Они мало чем отличались от греческого, римского, восточного пантеона, на что обращали внимание многие исследователи. Тождественность в функциях позволяет предполагать, что на ранних этапах социальной общности закреплены определенные общественные механизмы взаимодействия. Они выступали в качестве нормативных и существовали как определенные традиции. Традиция — это такой стереотип социального поведения, который сохраняется на сознательном и бессознательном уровнях. Эти значимые связи не могли не закрепиться в народном сознании в системе религиозно-мифологических представлений. Можно предполагать, что именно эти связи идентифицировали и кодифицировали два бога: Дажьбог и Стрибог.
- Дажьбог— «бог-даятель» — наделял богатством, наследием. Стрибог-— распределял богатство. Эти два бога выступали как. некое парное единство.
Не менее интересно божество Белобог, Белун в белорусском эпосе — бог богатства и милосердия. Таким образом, реципрокационно-редистрибутивные связи, которые выступали в качестве дара высших существ, рассматривались как высшие сакральные ценности и впоследствии персонифицировались с
«лучшими людьми», т. е. обретали свое земное существование.
Более поздняя-форма почитания богов — братчины, празднуемые сельскими общинами. Они посвящались святому патрону, позднее это был традиционный корпоративный праздник. Он проводился либо всем селением, либо несколькими селениями вскладчину, где каждый субъект предоставлял какую-либо долю продуктов на общественные нужды. Подобные празднования назывались ссыпками, мирщиной, ссыпщиной. Таким образом, мы видим, что почитание богов тесно взаимосвязанно с оформлением института праздников. Они являлись неотъемлемой частью быта в древнейшей общности. «... Многие праздники совпадают по времени с наличием обилия благ, в особенности пищи, а ритуал призван освящать такое обилие, которое в религиозных верованиях всегда трактовалось как проявление сверхъестественных сил — милости, за которые люди обязаны публично благодарить эти силы» (К. Жигульский).
Кроме того, праздники выполняли функцию «мирного перераспределения имущества» и натуральных продуктов, выступали механизмом экономического равновесия, совместного потребления в ситуациях социального и экономического неравенства. Вполне понятно, почему столь велико количество праздников в году у наших предков. Исследования праздников А. Ермоловым в
XIX в. фиксируют, что, помимо 80 официально установленных, в отдельных местностях отмечали свои (общее число достигало 150) праздники. Если учесть, что многие праздники могли длиться от трех до восьми дней, то это становилось существенным подспорьем в распределении и перераспределении материальных благ.
Другим важнейшим механизмом закрепления реципрокных отношений, связанных с сакральными установками, являлись родовые обряды почитания предков.
Сакрализация данных процессов раскрывается в системе родового пространства, когда умершие предки обожествляются, и к ним обращаются через культовые обряды, что в конечном итоге вело к определенному родовому единению. По представлениям древних, человек переселялся в иной мир, оставляя за собой свои привычки, склонности, привязанности, потребности. Археологические раскопки древних могильников свидетельствуют, что древние славяне в могилу клали необходимые орудия быта, утварь. Находят там и останки животных.
«Наши предки верили в загробную жизнь человека, верили в бессмертие...
Загробная жизнь была подобием этой земной жизни и служила продолжением теперешнего существования человека; вот почему покойника снабжали всем тем, что необходимо живому человеку» (Н. М. Гальковский).
В честь умершего устраивались тризны, погребальные состязания, игрища, трапезы, причем это наблюдалось у многих народов. Считалось, что покойник невидимо присутствует и принимает участие во всеобщем действии. И в день похорон, и в дни поминовений родственники жертвовали какую-либо милостыню,
«справу». Это была «милостыня с рук». Культ поминания предков затем закрепился и в христианской практике, когда на «Семицкий четверг» поминали родителей. В этот же день шли за город в скудельницы, на братские могилы, где устраивалось общественное погребение тех, кого не могли похоронить зимой. Правда, «магия угощения» здесь отличается от обрядовых праздников.
Считалось, что умершие предки содействовали плодородию и урожаю. Такая форма помощи — дара — требовала отдара, угощения «дзядов». Характерной особенностью подобных форм поддержки и группового единения являлось то, что непременными участниками этих трапез были магические посредники из потустороннего мира: нищие, странники, коляд-ники, которым раздавалась
«справа» в виде блинов.
Можно сказать, что в этот период существовали общественные формы помощи, связанные с культом смерти. К ним относятся общинная тризна, общинная милостыня, «справа», подаяние натуральными продуктами, и как особая культовая форма (против которой позднее противилась церковь) — общественное перезахоронение.
И, наконец, последний аспект сакрализации процесса помощи — культ героя, следование общинным традициям, подчинение общественным нормам жизнедеятельности последующих поколений предшествующим. Эти традиции выступали в качестве механизмов сохранения мирских отношений, единого общинного пространства. Показательны в данном отношении княжеские пиры, которые собирали дружинников (дружинник не только ходит на прокорм к князю,
«он столуется у него», пиры — его право). Е. Аничков считал, что «княжеский пир, как и братчина, — акт обрядовый, установленный издревле. В княжеских сенях, среди медопития, складывались высокие христианские добродетели: милость, нищелюбие и страннолюбие».
Принимать участие в княжеских пирах может не только дружинник, занимающий почетное место, но и все пришедшие на пир. Легенды и сказания славян о княжеских пирах непременным участником трапезы называют калика-перехожего, нищего странника. К примеру, Греческая церковь задолго до принятия христианства на Руси посылала туда монахов-паломников, которые приносили
«богатую милостыню» из славянских земель. Возможно, что княжеские пиры — один из ее источников Сохранение единого общинного пространства между князем и дружинниками вызывало определенные формы помощи и взаимопомощи, связанные с выкупом пленных. Этот факт зафиксирован договорами князя Олега с Царьградом.
Итак, одним из уровней, который заложил и оформил систему реципрокных связей и отношений, создал ценностные стереотипы поведения и восприятия феноменов помощи, явился уровень сакральных отношений. Эта древнейшая форма межгруппового взаимодействия образовала тот социогеном поддержки и защиты, который будет воспроизводиться в языческую эпоху в формах общинно-родовой и хозяйственной помощи и взаимопомощи, а в последующих исторических эпохах — как система призрения и социальной работы.
Общинно-родовые формы помощи и защиты в рамках рода, семьи, поселения связаны с языческим родовым пространством, в качестве которого выступала, как мы уже знаем, община, вервь. Она стала той основой, которая позволила после принятия христианства на Руси появиться церковной общине — приходу.
Общинно-родовая форма помощи для нас интересна в аспекте поддержки наименее защищенных членов общности, каковыми являлись старики, женщины, дети. По сути, в период язычества была заложена традиция заботы о слабых и немощных.
«Институт старцев» появляется не сразу. Община постепенно предопределила отношение к людям, не являющимися активными участниками трудовой и коллективной жизни. Возможно, эта та стадия развития общины, когда достаточно точно дифференцировались статусы родства, сложились представления типа «этот свет» — «тот свет», «молодость — старость» и т. д.
Причем по отношению к взрослому миру в одной социо-возрастной группе находились старики и дети. Надо сказать, что первоначально половозрастное деление не связывалось с со-циовозрастным. Отношение к старикам такое же, как и к детям. Архаичеекие народные представления о детях и стариках идентифицировали их как «чистых», не живущих половой жизнью, отсюда общность в одежде у тех и других, и одинаковое отношение к ним. Так, инфатицид (узаконенное убийство ребенка) — довольно характерное явление на ранних этапах развития общественных отношений (известен как в западной, так и отечественной истории), существовал не только в отношении детей, но и стариков (ранние страницы славянской истории).
«Отправление на тот свет» дряхлых и больных стариков имело различные формы: зимой их вывозили на санях и, привязав к лубку, спускали в глубокий овраг; отвозили в мороз в поле или степь, где и бросали; опускали в пустую яму; сажали на печь в пустой хате; везли куда-нибудь и добивали в огородах довбней; увозили в дремучий лес и там оставляли под деревом; топили.
Однако когда происходит социовозрастное деление в общинной жизни и к представлению «старый — молодой» добавляется «старший, мудрый, младший»,
«главный — неглавный», формируются ритуалы поминовения предков («Масленые деды», «Радоничные деды», «Троицкие деды»), то ритуал отправления «на тот свет» сменяется культом «мудрой старости», уровень инфатицида «старцев» снижается (детский инфатицид сохраняется вплоть до XVIII в.).
Формы поддержки стариков были различны. Исследование этнологческого материала показало, что там, где по какой-либо причине на помощь не приходила семья, заботу о стариках брала на себя община. Одним из вариантов поддержки стариков был специальный отвод им земель по решению общества,
«косячка», который давал возможность заготовки сена. В том же случае, когда старики окончательно «впадали в дряхлость», они призревались общиной.
Старика определяли на постой к кому-нибудь на несколько суток, где тот получал ночлег и пропитание, затем он «менял» своих кормильцев. Такой вид помощи стал своеобразной общественной повинностью. Возможно, в древности формы поддержки были иными, но их видоизмененная архаическая форма сохранилась до конца XIX столетия.
До принятия христианства на Руси существовали и другие «закрытые» формы помощи, но все они связаны с «институтом старцев». К примеру, вариантом ухода на «тот свет» был добровольный уход из общины. Пожилые люди, которые не могли участвовать в трудовой деятельности, селились недалеко от общины, на погостах, строили себе кельи и жили за счет подаяния. Подобная форма милости существовала, по данным исследователей,- вплоть до XVI в., о чем мы находим свидетельства в новгородских писцовых книгах, хотя к этому времени
«нище-питательство» осуществлялось церковью и приходом.
Как уже отмечалось, старики и дети относились к одной социовозрастной группе. Типология «старых» и «малых» в некоторых случаях определялась по признаку «сиротства» (явление, когда субъект оставался без попечения близких родственников). В словаре В. Даля сиротство трактуется более широко, чем принято ныне. Сирота — это беспомощный, одинокий, бедный, бесприютный, а также субъект, не имеющий ни отца, ни матери. Понятие
«сиротство» не идентифицировали только с институтом детства, оно имело иные, антропоморфные, смыслы и распространялось на другие виды проблем, такие, как хозяйство, деятельность, статус, социальная роль (что достаточно полно отражают народные пословицы и поговорки: «Сиротинушка наш дедушка, ни отца, ни матери!», «Без коня казак кругом сирота!», «За ремеслом ходить землю сиротить» и т. д.). Совпадение характеристик, определяющих положение
«старых и малых », тем не менее не дает основания говорить об адекватных формах помощи и поддержки, хотя близость здесь все же имеется. Видимо, самые ранние формы «института детского сиротства» связаны с формами домашнего рабства, которое вырастало из широчайшим образом распространенного обычая, по которому захваченные в плен взрослые мужчины умерщвлялись, а женщины и дети адаптировались племенем победителей и входили в одну из его семей. Это являлось своеобразным институтом защиты и сохранения жизни ребенку.
Можно предположить, что общность постепенно формировала и другие институты поддержки сирот в Пределах своего родового, общинного пространства.
Первоначально, наверное, это были чисто экономические мотивы, но они возникали в системных связях реципрокных отношений. Так, еще на стадии первобытной коммуны возникли связи между членами разных общин — дарообмен.
Дар представлял собой переход вещей из собственности одного субъекта в собственность другого и обязательно предполагал отдар. Такая экономическая система дара и отдара хорошо просматривается в мотивах усыновления внутри родовой общины и появления института «приймачества» у южных славян.
«Приймать» в семью сироту, как правило, могли люди пожилые, когда им становилось уже трудно справляться с хозяйством, или когда они не имели наследников. Принятый в семью должен был вести хозяйство, почитать своих новых родителей, а также обязан их похоронить. Здесь налицо принцип — «я — тебе, а ты — мне», или «дар - отдар».
Другая форма поддержки сироты — общинная, мирская помощь. Она по своему характеру совпадала с помощью «немощным старикам», когда ребенок переходил из дома в дом на кормление. Сироте могли также назначать «общественных» родителей, которые брали его на свой прокорм. Однако, если сирота имел хозяйство, община противодействовала усыновлению. Такие сироты назывались
«выхованцами», «годованцами».
Начинаются складываться новые подходы к поддержке вдов. Они, как и старики и сироты, считались социально ущербными субъектами в родовой общине. Можно предположить, что оформление института вдов и его дальнейшая поддержка — явление исторически обусловленное, этапное в языческом мире. Думается, на ранних этапах российской истории института вдов просто не существовало, поскольку в соответствии с языческой идеологией жена была обязана следовать за своим супругом, т. е. ее после смерти мужа вместе с культовыми предметами, утварью хоронили или сжигали на костре. Свидетельства сожжения жены вместе с умершим мужем у славян-язычников предоставляет Майницкий, архиепископ Св. Бонифаций (ум. в 755 г.). Восточные путешественники ал-
Массуди и Димешки тоже наблюдали подобный обычай у языческих славянских племен.
Появление института вдов у восточных славян происходит незадолго до принятия христианства. Не случайно, что «вдовицы» как особые субъекты выделяются в первых русских законодательных актах, к ним требуют особого внимания, в духовных наставлениях завещают им помогать и «оберегать» их.
Можно предположить, что первая форма помощи институту вдов развивалась во все той же парадигме дара — отдара в системе сакральных отношений. Как
«чистые», находясь близко к миру смерти, вдовы обмывали и обряжали умерших.
Это — древний вид языческой магии, в качестве же отдара они получали вещи покойного. Если верить Ахмеду Ибн Фадлану, то, согласно славянским обычаям, при погребениях, которые он сам наблюдал, имущество богатого человека разделялось на три части: «треть дают семье, за треть кроят ему одежду, и за треть покупают горячий напиток...» Учитывая, что соборование покойника было делом вдов, возможно, именно они и получали одну треть. Сельская община предоставляла им землю, на них распространялись такие же «льготы» мирского призрения, как и на стариков.
Не менее древний обычай — хождение за «навалным» (встречалась в прошлом веке на юге Украины). Он состоял в том, что нуждающейся женщине оказывали помощь продуктами, обычно осенью, после уборки урожая. При этом соблюдался своеобразный ритуал. Он включал в себя особым образом организованный приход в дом, которому будет оказана помощь: иносказательно приглашали в гости, а затем, когда «гости» приходили и приносили определенное количество запасов, предлагали им выпить и закусить.
Таким образом, мы видим, что уже на стадии родовой общины зарождаются механизмы поддержки тех субъектов общности, которые в силу разных обстоятельств не могут быть равно правными участниками ее жизнедеятельности. Однако параллельно с практикой индивидуальной помощи, возникают формы взаимоподдержки. Они связаны не с индивидуальными формами защиты, ас коллективными, когда поддержка оказывается семье, соседской общине, целому роду.
В основе хозяйственных форм помощи и взаимопомощи лежит «всякая взаимовыручка, в более узком, экономическом смысле — форма обмена, зародившаяся в первобытной общине с появлением в ней распределения по труду и личной собственности». Именно эти отношения Б. Малиновский обозначил понятием «реципрокация»,, когда материальные блага и услуги находятся в постоянной циркуляции между субъектами на основе их взаимных обязательств.
Ранние формы помощи и взаимопомощи первоначально носили ритуальный характер и до XIX столетия сохранялись в виде народных праздников. Исследователи, анализируя древнейшие земледельческие славянские праздники, связывают их с четырьмя временами года, каждому из которых соответствовали свои «братчины, ссыпчины, холки, посиделки, беседы, Николыцины» (как правило, эти праздники связывали с ритуальным персонажем Ярил ой, который олицетворял плодородие, прибыток, урожай).
Если проанализировать различные формы крестьянских « помочей», то при всем их многообразии просматривается определенный сценарий, в котором сохранены остатки магических аграрных культов. Он состоит из следующих элементов:ритуальный договор (его обязательным элементом является «хлеб — соль и магарыч»), совместная трудовая деятельность в договоренные сроки и по завершению работ совместные трапеза, игры, танцы, катания. В народе
«помочи» рассматривались как трудовой праздник, в котором принимало участие все сельское население независимо от социальной принадлежности се-лянина._
- Среди различных видов «помочей» как специфической формы групповой поддержки выделяются обязательные внесезонные и сезонные. К первым относятся такие виды поддержки, которые обусловлены экстремальными ситуациями, например пожарами, наводнениями или массовым падежом скота (в последнем случае часть приплода отдавали пострадавшим безвозмездно). Особой формой поддержки считались «наряды миром», когда в семье «работные люди больны» и необходима помощь в деле управления хозяйством (растапливание печи, кормление домашнего скота, уход за детьми). К этой группе поддержки можно отнести и обязательные «помочи» при постройке дома, мельницы (когда, как правило, за угощение осуществляли весь необходимый комплекс работ). К этим же видам «помочей» можно отнести сиротские и вдовьи «помочи» (когда данная группа снабжалась за счет общества хлебом, дровами, лучинами).
Ритуализированные формы поддержки с древними сакральными обрядами были широко распространены в практике крестьянского быта и в XIX в.
Разновидностью архаической модели помощи являются толоки. В разных местностях они имели различную направленность. С одной стороны, они представляли форму совместной деятельности, с другой — форму помощи бедным крестьянам. Толоки включали в себя не только совместную обработку земли, но и различные виды перевозок сена, хлеба, навоза. Довольно своеобразна и форма складчины. Под этим явлением понимается не только совместное кормление, но и совместная заготовка корма для скота. Особым видом толок былиркенские толоки для «мятья льна». Такая форма взаимовыручки носила чисто экономический характер, поскольку давала возможность не топить овин несколько раз в одном доме.
Еще один вид хозяйственной помощи — совместное использование рабочего скота. На юге России он назывался «супряга», когда обработка земли осуществлялась «наемными волами». Этот вид помощи предусматривал взаимообмен услугами, при котором предоставляющий помощь в конечном итоге сам выступал в качестве «нанимателя на работу».
Таким образом, в древнейший период славянской истории складываются основные праформы помощи и взаимопомощи. На этой стадии реципрокные и редистрибутивные отношения получают свое общественное признание, формируется древнейшая практика поддержки на основе сакральных смыслов, аграрно-магических культов, общинных норм поведения и ценностей, происходит оформление групповых форм помощи по отношению к таким основным субъектам, как старики, вдовы, дети.
В этот же период возникает явление «помогающего» субъекта. Динамика его развития предполагает ряд стадий от «оберега» к «волхву» как носителю различных групповых смыслов и этических принципов защиты нуждающихся, а также совокупности определенных способов поддержки отдельных субъектов и группы в целом в разных экстремальных жизненных ситуациях.
Модели взаимопомощи носят не только внутриродовой характер, происходит расширение помогающего пространства, что позволяет вырабатывать принципы
«соседской» взаимовыручки, архаические праформы которых дошли до XIX в. в виде совместных празднований, уборки урожая и т.п.
Нельзя не сказать и о том, что, возможно, именно на этой стадии оформляется закон «эквивалента», выражающийся в формуле «я — тебе, а ты — мне». В дальнейшем данный закон будет иметь различную интерпретацию в зависимости от того, как понимается и что понимается в этих дихотомических противопоставлениях, в зависимости от паттерна помогающего субъекта изменится идеологема помощи, что в конечном итоге повлияет и на формы поддержки.
Можно сказать, что философия жизни языческой общности вызывала к жизни определенные формы поддержки и защиты. Реципрокные и редистрибутивные социальные связи, поддерживающие сохранение единого пространства жизнедеятельности, важного для всех ее членов, сформировали особый нерв социогенома, а его архетипические формы существования, сложившиеся за многие столетия, стали основой для христианской модели помощи и поддержки нуждающимся. По мнению профессора Е. Аничкова, «... христианство на Руси уложилось в уже готовые формы дружинного быта, приспособилось к нему, влило в него новый смысл, привлекло дальше к знакомой из греческой канонической литературы государственности».

Страницы: 1, 2, 3, 4