Особенностью всех грамматик, вышедших в XIV – XVII веках, является их описательный характер. В основу национальных грамматик были положены схемы латинской  грамматики, однако изложение грамматических особенностей различных языков не укладывалось в эти схемы, что вело к выявлению специфических особенностей различных языков и содействовало развитию грамматической теории.

Рассмотрим более подробно некоторые европейские школы лингвистики. Становление грамматик в каждой из них достаточно специфично и обусловлено исторически сложившимися условиями жизни народов той или иной страны.

СТАНОВЛЕНИЕ ОКСИТАНСКИХ ГРАММАТИК

Начнем рассмотрение с окситанского, как наиболее распространенного и давшего жизнь многим национальным грамматикам некоторых европейских стран. Окситанский – до середины XX века более известный как провансальский – удостоился чести стать предметом изучения уже начиная с XIII века, вероятно, и ранее благодаря необычайному успеху своих трубадуров. Возникшая на рубеже XI – XII веков лирика трубадуров, произвела на современников – в первую очередь на западноевропейское рыцарство – сильное впечатление: Возрождения Германии под её влиянием появляются миннезингеры, в Испании расцветает галисийская поэзия, а в Италии и Каталонии уже с конца XII века вследствие постоянных визитов трубадуров к дворам местных синьоров, умение писать стихи на окситанском становится повсеместно распространённым, и возникают собственные трубадуры: Лафранко Чигала, Бонифаччо Кальво, Бартоломео Цорци и особенно Сордель (около 1200 – 1270, упомянут Данте в 6-й песни «Чиститлища») в Италии, Гираут Рикьер, Церверин де Джерона и другие в Каталонии. Естественно, что там, где сочиняли стихи на окситанском, должны были собирать и изучать творчество окситанских поэтов: из 95 дошедших до нас антологий окситанской лирики – так называемых cazoniere (от итальянского canzone «песня») – 52 приходится на Италию, 19 – на Окитанию, 14 – на Францию и 10 – на Каталонию. Неслучайно именно в Италии и Католонии составляются первые окситанские грамматики: «Провансальский Донат» Юка Файдита и «Принципы сочинения стихов» (Razos de trobar) Раймона Видаля.

Автором «Доната», как следует из колофона древнейшей рукописи, был некий Юк Файдит (дословно «Гуго Изгнанник»), составивший его по просьбе двух итальянских синьоров (придворных императора Фридриха II) где-то в середине XIII века «для обучения провансальскому языку и для различения между истинным и лозным в нём». Это учебник, а его составитель – преподаватель окситанского языка и притом далеко не единственный в Италии: заключая свой трактат, он говорит о завистниках, которые будут оспаривать достоинства его труда, каковым он публично готов дать ответ, ибо «никто до него не исследовал этого предмета столь глубоко и не изложил его столь тщательно во его всех частностях».

В тексте трактата обращает на себя внимание длинный перечень глаголов (инфинитивов) первого, второго, третьего и четвёртого спряжения (775 - 1466), занимающий чуть меньше половины сочинения. Это обстоятельство, а также наличие латинского подстрочника (над строкой в рукописи А, в отдельной колонке справа в В) позволяют предполагать, что помимо морфологии автор учебника стремится сделать доступной своим слушателям лексику окситанского языка: индексы в издании Джона Маршалла содержат 123 имени собственных (с. 381 - 383). Правило чтения и фонетику он, по-видимому, объяснял сам, то есть «прямым» способом, а синтаксис вряд ли представлял особенные трудности для его итальянских учеников. Обучение, надо думать, проводилось по обычному средневековому шаблону: учитель медленно диктовал из своей книги, а ученики записывали.

Так возникает образ весьма непоследовательного и довольно таки чудаковатого грамматика, который углубляется в частности вроде несклоняемых имен или окончания третьего лица единственного числа перфекта и в тоже время не в состоянии разграничить второе и третье склонение, равно как и второе и третье спряжение. Но Юк скорее всего и не ставил перед собой каких либо теоретических задач: его целью было создать не школьный учебник – окситанский не преподавали в итальянских школах, - а руководство для взрослых, желавших научиться читать и даже писать, отсюда список рифм и длинный перечень глаголов, важнейшей части словаря, - окситанские стихи. Его трактат следует отнести, несмотря на название, не к типу учебников, а к жанру так называемых «правил» (regulae), с их ориентацией не на определение и грамматические объяснения, а на парадигмы и списки примеров; как и окситанский «Донат», они рассматривают части речи выборочно, ср. «Наука об имени, местоимения и глаголы» Присциана (включающая также и причастия). С этой точки зрения даже такую, казалось бы, явную несуразицу, как перекрещивающееся изложение парадигм оптатива и конъюнктива, нужно интерпретировать как желание автора как можно быстрее установить ассоциативные связи за счет монотонной системности грамматик Доната или Присциана.

Нельзя недооценивать тот факт, что Юк обучал окситанскому итальянцев – или, во всяком случае носителей романской речи,  - и поэтому акцентировал внимание своих учеников на тех вещах, которые могли представлять для них трудности: качество гласных, склонение и так далее. Прочее, например структуру аналитических времен, они усваивали по аналогии со своими родными языками.

Руководство Юка Файдита имело большой успех, то есть его активно переписывали и, как водилось в то время, попутно слегка переделывали.

Сочинение известного каталанского трубадура Раймона Видаля из Бесалу (местечко около Жероны) «Принципы стихосложения» (Razos de trobar) еще более удаляются от школьной грамматики типа руководств Доната, чем трактат Юка Файдита.

Он открывает свое изложение утверждением, что «каждый, кто хочет сочинять и разбираться в стихах, должен прежде всего знать, что самым естественным говором нашего языка (вероятнее, здесь имеется в виду Франция, Испания и Италия как одно языковое целое) является говор Франции, Лимузена, Прованса, Аверни и Керси».

Смысл «Принципов» Видаля сводится к следующему: тот, кто хочет писать стихи (vers), канцоны или сирвентесы, должен пользоваться лимузинским, для которого характерно в первую очередь склонение, - его правила излагаются очень подробно, так как в каталанском падежная флексия давно исчезла, - а в остальном он должен изучать произведения лимузинских (в широком смысле слова) трубадуров – происхождение трубадуров было нетрудно установить из его биографии, vida, - не забывая о том, что кое в чем ошибаются даже самые знаменитые. Эта простая и весьма увлекательно изложенная теория, вероятно, немало способствовала расцвету поэзии трубадуров в Каталонии, но нельзя не признать, что в конечном итоге более правыми оказались оппоненты Видаля: именно отход от чужеземной, хотя и родственной, традиции привел к возникновению местных поэтических школ – галисийской, сицилийской, каталанской и так далее. Неизбежность этой эволюции обусловлена значительными различиями между средневековыми романскими языками (впоследствии несколько смягченными с утратой окситанским склонения) в отличии, скажем, от древнегреческих диалектов, где почти за каждым закрепился тот или иной литературный жанр, «диалектность», которого обычно сводится к некоей фонетико-лексической патине. С другой стороны, менее естественно, что появление новых тенденций вызывало сопротивление со стороны «профессионалов старой школы», к каковым несомненно надо причислить Раймона Видаля.

ФРАНЦУЗСКИЕ ГРАММАТИКИ

Несравненно более популярный уже в средние века, французский тем не менее стал изучаться несколько позже и в целом на более низком уровне, чем окситанский. Казалось бы, в Италии, где была написана первая окситанская грамматика, должны были проявить интерес к французской грамматике. Этого, однако, не произошло, что, впрочем, и не удивительно: ведь в средневековой Европе живые языки с их ещё слабыми по сравнению с античностью литературами, как правило, не изучались. Успех окситанского – исключение, вызванное особыми обстоятельствами.

Дело в том, что французы, пришедшие на остров в 1066 году вместе с Вильгельмом Завоевателем, не растворились через три поколения в иноязычном окружении, как естественно было предполагать, учитывая судьбу их предшественников датчан, а напротив, постоянному притоку населения с континента, где находились основные владения королей новой династии (их начали хоронить в Англии – в Вестминстере – лишь с 1272 года) смогли создать блестящую литературу, почти на два столетия отбросившей английский на уровень патуа. Знать стала посылать своих детей учиться во Францию, и возник спрос на учебники, помогающие овладеть французским языком.

Первое по времени сочинение такого рода – написанная во второй половине XIII века поэма Вальтера де Бибесворт «L’Aprise de la langue francoise» («Изучение французского языка»). Она предназначена не для детей, а, как остроумно заметил В. Ротвелл, скорее для их родителей, вернее ,для матери, которая хочет сама обучать своего ребёнка с самого раннего возраста французскому языку, но чувствует, что знает его недостаточно.

Древнейший словник – «Книга ремёсел города Брюгге» (около 1349), сборник диалогов и учебных текстов по бытовой лексике с фламандским переводом en regard. Особое внимание при этом уделяется ремёслам, откуда и название трактата. Значительную его часть составляет «алфавит» - беседы и образцы разговорной речи, открывающиеся обращением к представителю или представительнице того или иного ремесла, наделенным произвольно выбранным именем от Адама до Захарии (Zacharie).

Собственно грамматические сочинения стали появляться лишь с конца XIII века, но им предшествовало некое латентное состояние, когда французский язык, ещё не будучи предметом специального изучения, использовался на стадии начального обучения латыни. Как рано это вошло в школьную практику мы не знаем, скорее всего ещё с времён поздней античности, когда разница между обиходным разговорным языком и латынью стала отчётливо ощущаться. Первые французские переводы и обработки Доната дошли до нас в списках XIII –XV веков, но они несомненно восходят к значительно более ранним образцам.

Никакой попытки грамматического анализа, как это имеет место у Юка Файдита или в «Законах любви» (habitutz), разумеется, не делается, но и сам факт существования такой парадигмы – к тому же полностью аналогичной парадигме Юка – весьма примечателен.

Отсюда, как и из анализа соответствующих пассажей Юка, уже можно с полным основанием заключить, что в начале XIII века или даже гораздо раньше аналитические формы прошедшего рассматривались как входящие в глагольную парадигму, то есть как полностью грамматизированные.

К этой же группе текстов относится сильно интерполированная французская версия Доната, содержащая в той же рукописи, что и опубликованный С. Хайниманном перевод. По-своему оригинален и интересен составленный в XV веке крошечный трактат по латинскому синтаксису (всего 187 строк в издании К. И. М. Мока). Его цель – преподать основные синтаксические понятия, такие как субъект и предикат (в средневековой терминологии suppositum и appositum), релятив и антецедент, разграничить существительное и прилагательное, охарактеризовать в самых общих чертах согласование и управление и так далее. Достигается это посредством составленных по-французски правил, сопровождаемых французскими или латинскими примерами с обязательным резюме в конце – латинским двух- или трехстишием, явно предназначенным для заучивания. Примечательно, что лишь очень немногие из этих 33 стихотворных резюме восходят к Doctrinal Александра де Вилладеи: большинство было написано специально для данного пособия. С некоторыми поправками оно вполне пригодилось бы и для современной школы.

Использование французского в качестве вспомогательного языка обучения не могло не привести к его «грамматикализации», то есть к осмыслению его грамматической структуры. Немногие, но очень ценные свидетельства, собранные лишь в самое недавнее время, не оставляют сомнения в том, что для грамматиков Средневековья, подолгу учившихся и преподававших в многочисленных школах и монастырях Парижа или Орлеана, французский язык с его аналитическими конструкциями не представлял никакой тайны.

Первый французский грамматический трактат дошел до нас в одной-единственной рукописи, хранящейся сейчас в Кэмбридже (Trinity College R. 3.56.), и это возвращает нас в Англию, с которой он несомненно связан, хотя совсем необязательно предполагать, что он был именно там написан. Три следующих по времени грамматических сочинения тоже написаны по-латыни и также англичанами, жившими во Франции. Их объединяет то, что они посвящены орфографии.

ГРАММАТИКА НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА

Истоки интереса к немецкому языку, вернее к родному наречию германских племен - алеманнов, баварцев, франков и других, - к проблемам его письменной фиксации и использования в общественно-политической и культурной сфере восходит к эпохе Карла Великого, который правил Фракским государством с 771 по 814 г.

Особенности немецкого языка осмыслялись в его соотношении с латынью, безраздельно господствовавшей в науке, культуре, просвещении средневековой Европы.

Мы имеем много свидетельств того, что региональная вариативность языка четко осознавалась, вырабатывались определенные представления о диалектных различиях, о более или менее крупных диалектных ареалах. Наряду с этим уже в XIII - XIV веков существовало представление и о некотором единстве немецкого языка, включая нижненемецкий (саксонский) и нидерландский, что было тесно связано сформированием немецкого литературного языка, которое проходило постепенно, путем создания нескольких сверхрегиональных  вариантов.

Представление о грамматическом строе немецкого языка также складывалось постепенно и исподволь; и способствовало их выработке практика преподавания латыни. Самыми популярными в средние века были латинские грамматики Присциана и Дотана, а с XII в., в Германии для преподавания использовалось «Младшее руководство» - «Ars minor» Доната –книга о частях речи в форме вопросов и ответов. Поскольку на ранних этапах обучения латинской грамматике ученики плохо знали латынь, приходилось прибегать к помощи родного языка, хотя по официальным требованиям занятия в церковных и монастырских школах нужно было целиком  проводить на латыни.

В период 1470-1480 гг. на западе Германии появляются и другие книги, в той или иной степени затрагивающие немецкую грамматику и орфографию.

Важное значение для истории немецких грамматических учений имеет руководство по переводу, содержащее сведения по немецкой грамматике, - «Exercitium puerorum grammaticale per dietas distributum», изданное в 1485 г. в Антверпене, а затем неоднократно переиздававшееся. Автор его, по-видимому, принадлежал к кругу нидерландских гуманистов, во главе которых стоял Рудольф Агрикола. Отказ от схоластического подхода к обучению помогает автору раскрыть целый ряд важных закономерностей грамматической структуры немецкого языка. Сравнивая латынь и немецкий, он исходит из общепринятого для латыни набора грамматических категорий, но выявляет средства выражения этих категорий в немецком языке.

Немецкая лексикография имеет давние традиции. Работа по фиксации немецкой лексики была начата еще в древненемецкий период, велась в течение всего Средневековья и также, как и рассмотренные выше первые попытки изучения немецкой грамматики, была связана с практикой преподавания латыни и чтения латинских текстов.

В конце  XV в. c появлением книгопечатания вышло в свет много латинско-немецких словарей, которые имели широкое распространение и часто переиздавались.

Примерно в то же время появляются немецко-латинские фразеологические словари - своего рода разговорники.

Таким образом, несмотря на то что в эпоху Средневековья немецкий язык еще не был объектом специальных лингвистических исследований, постепенно складывались представления о его грамматической структуре и лексическом составе, о региональном варьировании и сверхрегиональной общности. Эти процессы шли параллельно с развитием языка немецкой нации, формированием немецкого литературного языка. Особенности немецкого языка мыслились прежде всего в соотношении с латынью, грамматика которой была обязательным элементом обучения. Возможность и постоянная необходимость сравнения этих двух языков создавали благоприятные условия для выработки представлений о грамматическом строе немецкого языка. С другой стороны, ориентация на латынь имела и отрицательные последствия: немецкий язык стали описывать исходя из латыни, на его структуру накладывалась готовая сетка латинских грамматических категорий; сложилась традиция, избавиться от которой впоследствии было очень трудно. И все же были созданы предпосылки для лингвистического изучения немецкого языка.

ИСТОКИ СЛАВЯНСКОЙ ЛИНГВИСТИКИ

Первые грамматические сведения славяне почерпнули из греческих руководств в эпоху интенсивных переводов на старославянский язык служебной,  четьей и патристической литературы. Чтобы передать иносказательность текста, следует учитывать образные формы родного языка, на них создавая эквивалентную оригинальной систему образов. Именно такие переводы и составили первоначальный набор художественных символов в древнеславянских текстах (многими из них мы пользуемся и сегодня). Соотношение «глагола» и «разума» (signans и signatum) обеспечивает, с одной стороны, увязку слова и текста, а с другой – демонстрирует двойственную природу слова как факта языка (при таком понимании «слова» последнее остается Логосом; понятие и объект совмещены в общем термине «разум»). Последующее развитие теории перевода всегда было связано с разными этапами развития филологии как осмысления текста, затем – высказывания, еще позже – слова, и, наконец, как парадигмы. В соответствии с этим возникла теория «вольного перевода» (светские тексты XII в.), перевода «от слова и до слова» (начиная с XIV в.), затем грамматическая теория перевода (с XIV в., Максим Грек) и «синтетическая теория», возникшая уже в конце XVII в.

Известны «Жития» Кирилла и Мефодия, создателей славянской письменности, и столь же древнее сочинение «О письменехъ» черноризца Храбра, в которых говорится о составлении славянской азбуки, о создании славянской письменности и о переводах Священного писания на старославянский язык. Возрождения древнерусской литературе списки этих сочинений в большом числе встречаются до XVIII в., они оказали большое влияние на становление филологических знаний в России еще в то время, когда основной сферой изучения оставались лексикографические разработки текстов. Так же как и последние, эти филологические сочинения возникли из практических потребностей перевода или переписки текстов и не являлись еще в полном смысле лингвистическими. Даже терминология (в том числе и общефилологическая, философская) в это время продолжала собою традиции греческой учености, хотя наряду с тем уже и были сделаны первые попытки приспособить ее к нуждам славянского знания.

Возрождения середине XIV в. В результате активной деятельности славянских монастырей на Афоне начинается новая волна практического интереса к филологическим вопросам. Необходимость исправления богослужебных книг и создание их новых переводов под этим стимулирующим влиянием и на Руси, и в Болгарии привели к пересмотру общего отношения к  тексту и к рукописи. Но если в далекой Московии дело пр этом ограничилось только новыми переводами и исправлениями текстов (ср. Деятельность митрополита Алексия и его Чудовской Новый завет, 1355 г.), на соседней с Византией территории, в Болгарии и Сербии, возникает и своеобразная грамматическая традиция. Появляется грамматика Псевдодамаскина (середина XIV в.), вырабатываются новые принципы орфографии (сначала так называемый тырновский извод Евфимия в 1371 – 1375 гг., затем ресавская школа в Сербии), создаются первые грамматические своды (например, Константина Костенечского в начале XV в.), оказавшие большое влияние на последующую традицию во всех славянских странах, пользовавшихся славянским письмом.

Эта волна была продолжительнее предыдущей: «второе южнославянское влияние» оказалось более значительным, поскольку касалось не только языка, но и стилистики, затрагивало вопросы, связанные с составом и оформлением текстов, уже довольно разносторонне охватывало все сферы филологической критики текста, заложило основы оригинальной лексикографической работы над текстом и т.д. Существует оправданное предположение, что именно восточно-славянские книжники, опираясь на функциональные свойства архаизмов (в их противопоставлении живым разговорным формам родного языка), чисто практически выработали те приемы, которые позже были канонизированы Евфимием и предстали как «второе  южнославянское влияние. Был создан первый эталон славянского литературного языка, общего всем славянам (практически – славянам православного мира, Slavia Orthodoxa); закреплённый традицией, он просуществовал до конца XVII века, но и впоследствии, например в трудах М. Смотрицкого, идея общеславянского литературного языка разрабатывалась в том же направлении.

Общее направление в развитии грамматического знания можно было бы обозначить следующим образом. По крайней мере до конца XVI века основной задачей была текстологическая, палеографическая, словарная работа над текстом. Это филологическая наука о слове в тексте, и форма для неё важнее содержания (буква, а не звук; слова, а не морфема; формулы речи, а не парадигменные связи слов; и прочее).

Своеобразной реакцией на указанные переводы с латинского стали грамматические труды Максима Грека (около 1475 – 1566 гг., в Москве с весны 1518г.). Настолько выдающейся и прогрессивной была его деятельность в области лексикологии и лексикографии, насколько значительны переводы его  на современный ему русский язык (даже в переводе Псалтыри почти не встречаются архаичные славянские формы!), насколько важны были филологические труды и разъяснения его по различным вопросам перевода и экзегетики («Беседа о пользе грамматики» и другие), настолько малозначительны его теоретические труды в области грамматики: он и не ставил перед собой задачи создать грамматическую теорию, поскольку довольствовался грамматикой Псевдодамаскина. Отчасти комментарии Максима повторяют уже и без того известное русским книжникам, отчасти возвращают к искусственной греческой традиции письма, ср. Особенно его сочинение «От верхней силе еллинской» (о просодиях). Первым попыткам разработать оригинальную просодическую систему русского языка, основанным на «простых гласах», он вновь противопоставляет устаревшую греческую систему с многочисленными условными значками и сложной орфографической последовательностью их употребления.  Эти механические правила надолго задержали стабилизацию собственной, восточнославянской просодической системы, что сегодня лишает нас надёжных свидетельств современников  о развитии русского акцента в самое интересное для этого процесса времени. Только после появления печатных грамматик, в самом конце XVI века, возникла возможность для постепенного проникновения на страницы рукописей действительного, «разговорного» ударения, большинство же рукописей XVI века отражает постоянную борьбу между попытками отразить реальное произношение и вместе с тем следовать освещённой именем Максима Грека искусственной традиции письма. На долгие годы обращение к фонетическим аспектам языка стало запретным. Реакция заключалась к возвращении к б у к в е. Впервые только старообрядцы, непостижимым образом вернувшись к идеям еретиков-реформаторов, с которыми в свое время боролось почитаемое ими «древлее благочестие», занялись обстоятельными изысканиями в этой области. Их также  интересовали вопросы фонетики, связанные с воспроизведением письменного текста при чтении.

Грамматическая терминология Максима Грека (как впоследствии и другого пришельца – Юрия Крижанича) абсолютно не привилась у восточных славян, что явно свидетельствует в пользу того, что лингвистическая терминология и в те времена была ближайшим образом  связана уровнем разработки научных проблем, всегда определяется родным языком грамматиста, не может быть импортирована, а должна развить свою «внутреннюю форму» на национальной основе. Максим Грек, кроме того, пытался точнее осознать особенности славянской системы языка, но не очень удачно. Так, он выделяет в именной падигме сказательный падеж, который приравнивает к дательному, хотя по примерам видно, что речь идет о местном падеже (на небеси).

Попыткой описать грамматическую систему современного ему «русско-славянского» языка стала «Грамматика словенская» Лаврентия Зизания (1596 г.); по традиции школьного обучения пособия составлены в форме вопросов и ответов, с приложением словаря. По существу это переработка на славянский материал грамматики Адельфотес. Полностью или в извлечениях это сочинение распространилось в списках XVII – XVIII в., особенно среди старообрядцев, которые не приняли «новой справы» митрополита Никона и, следовательно, легшей в ее основу грамматики Мелетия Смотрицкого.

Грамматика самого Смотрицкого вышла  в 1619 г. (город Евью около Вильно): «Грамматики словенския правилное синтагма». На протяжении XVII в. Она неоднократно переиздавалась полностью или в сокращениях, а также в извлечениях   как учебное пособие, ср.: «Грамматика албо сложение писмена хотящимъся учити словеньскаго языка младолетнымъ отрочатомъ» (Вильно, 1621 год), «Грамматика или писменница языка словенского тщателемъ въкратце издана» (Кременец, 1638 год) и так далее. Грамматика М. Смотрицкого, впитавшая в себя грамматические достижения и открытия предшествующих сочинений ( из которых важнейшими, несомненно, были открытия, сделанные при переводе грамматики Доната), оказала большое влияние на становление нового («русского») церковнославянского языка и внесла важный вклад в дальнейшее развитие грамматических знаний в России. Дольше, чем какая-либо другая грамматика, по существу до появления Грамматики М. В. Ломоносова в середине XVIII века, она была авторитетным грамматическим пособием.

Итак, созданием грамматики Мелетия Смотрицкого завершились все линии средневекового развития восточнославянской филологии. Синтагмы текста разложены на парадигмы языка, и образцом («парадигмой») становится не конспект, а самостоятельная единица языка – слово в его грамматических формах (в последовательности выявления: текст >предложение >слово).

Тем не менее в эпоху Средневековья не просто существовал некий синкретизм научного знания о языке – все такие сведения не были собраны воедино согласно своему общему объекту, не являлись ещё предметом самостоятельного изучения категории «язык». Они были связаны с различными сторонами интеллектуальной деятельности как форма и материал воплощения известных идей и как реальное проявление абстрактных, иначе не постигаемых философских категорий, логических законов и правильной речи.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Для лингвистики наиболее значимыми являются: социальная природа человеческого языка; социальная обусловленность возникно­вения и развития языка; язык и формы исторической общности людей; социальная обусловленность формирования литератур­ных языков и языковой нормы; неравномерность развития отдельных участков языка – в зависимости от потребностей общества; социальная обусловленность дифференциации язы­ковой структуры; функциональные языковые стили и обще­ство; возможности сознательного целенаправленного воздей­ствия общества па язык; зависимость общества от языка; про­блемы речевой культуры как проблемы социального применения языка; язык и научно-техническая революция.

По своей сущности язык социален. Его сущность в его назначении, в его роли, в тех потребностях, которые им обслуживаются и удовлетворяются. Уже в работах В. Гумбольдта и Гегеля высказывалась мысль об удовлетворении языком потребности человека в общении.

Функция общения для языка – главная господствующая подчиняющая или определяющая все остальные. Подчиняя себе все остальные, функция общения вместе с тем оказывается и их основной базой. Именно на базе функции общения существуют такие функции языка, как воздействие, сообщение, моделирова­ние, даже формирование и выражение мыслей и других состояний сознания. «Даже» потому, что эта функция необходима для обще­ния, без выражения мыслей – общение невозможно. Но и вы­ражения мыслей не было бы, если бы не было потребности в общении, поддерживаемой и обновляемой совместной деятельно­стью людей. Образуют единство язык и сознание, образуют един­ство и функции общения, и формирования, и выражения сознания.

Возможно, наука никогда не сможет восстановить реальные облики предъязыков и первых собственно-языков человека. Но какими бы они ни были по своей структуре и набору элементов, они могли быть построены только из того материала, который был в распоряжении предков человека, т. е. из еще не обработанных звуков, уже начавших дифференциацию в зависимости от условий их применения.

Языки разных народов оказываются в неодинаковых условиях развития. Это неизбежно приводит к различиям в темпе развития и в зависящих от этих темпов результатах. Были языки народов, которые не могли развивать многие пласты и «поля» своего словарного состава – и из-за отсутствия письменности, и из-за невозможности свободно развивать науку и культуру, и из-за препятствий в создании своей экономики.

В языках, имеющих необходимые условия для своего разви­тия, неодинаково интенсивно обогащаются и изменяются отдельные слои и пласты лексики и фразеологии. Причем те из них, которые активно обогащаются в одну эпоху, могут затормозить развитие в другую.

Пути складывания национальных литературных языков мог­ли быть различными. Об этом писали Маркс и Энгельс в «Не­мецкой идеологии»: «В любом современном развитом языке ес­тественно возникшая речь возвысилась до национального языка отчасти благодаря историческому развитию языка из готового материала, как в романских и германских языках, отчасти благо­даря скрещиванию и смешению наций, как в английском языке, отчасти благодаря концентрации диалектов в единый националь­ный язык, обусловленной экономической и политической кон­центрацией».

Напомним слова В. Гум­больдта: «... в каждом языке оказывается заложенным свое миро­воззрение. Если звук стоит между предметом и человеком, то весь язык в целом находится между человеком и воздействующей на него внутренним и внешним образом природой. Человек окружает себя миром звуков, чтобы воспринять и усвоить мир предметов. Это положение ни в коем случае не выходит за пределы очевид­ной истины. Так как восприятие и деятельность человека зависят от его представлений, то его отношение к предметам целиком обусловлено языком. Тем же самым актом, посредством кото­рого он из себя создает язык, человек отдает себя в его власть; каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из пределов которого можно выйти только в том случае, если вступишь в другой круг. Изучение иностранного языка можно было бы поэтому уподобить приобретению повой точки зрения в прежнем миропонимании...».

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1.     Березин Ф. М., История лингвистических учений, М.: Высшая школа, 1984.

2.     Головин Б.Н. Общее языкознание. Уч. пособие. М.: Просвещение, 1979.

3.     Отв. редактор Десницкая А. В., История лингвистических учений; Средневековая Европа, Л.: Наука,1985.

4.     Отв. редактор Десницкая А. В., История лингвистических учений; позднее Средневековье, С.- Петербург: Наука,1991.

5.     Березин Ф.М., Головин Б.Н. Общее языкознание: Учеб. пособие для вузов. М.: Просвещение, 1979.

Страницы: 1, 2