{А. П. Столыпин писал о том, как трудно было его отцу П. А. Столыпину

подыскать сотрудников, обладавших подлинным государственным мышлением.

"Разрыв, происшедший еще в прошлом веке между государственным аппаратом и

либеральной интеллигенцией, приносил свои горькие плоды"

Конечно, представить себе Герцена или Огарева, добровольно пошедшими на

службу в николаевскую администрацию, трудно. Однако в области развития

науки и университетского образования они могли бы сотрудничать с

правительством, не слишком поступаясь принципами. Более того, именно в этой

области российское дворянство первой половины XIX в., во всяком случае его

просвещенная часть, могло, на мой взгляд, сыграть выдающуюся роль. Обладая

политическим весом, материальными средствами, досугом, правом свободных

поездок за границу, будучи самой образованной частью общества, оно

располагало возможностями не только существенно ускорить становление

отечественной науки, но и, заняв в ней ведущее положение, взять реванш за

свое оттеснение чиновничеством, резко усилившееся после разгрома

декабристов.

Безусловно, создание национальной науки - чудовищно сложная задача. Но ведь

создало же российское дворянство великую литературу, что вряд ли было легче

(организация издательского дела, преодоление цензурных препятствий,

усвоение принадлежавших иной культуре художественных форм и т. д.), чем,

например, развитие университетов. Тем не менее становление в России

литературы, по сути, на добровольных началах, шло намного успешнее, чем

поддерживаемой государством науки.

{Из работ современных историков и социологов науки видно, что с аналогичной

ситуацией мы сталкиваемся в Индии, Японии, странах Латинской Америки, где

уже давно пытаются создать у себя развитые научные сообщества западного

типа, не жалея на это материальных и прочих средств. Однако заимствование

этими странами западного искусства, казалось бы, неразрывно связанного с

чужими культурными традициями, шло быстрее и легче, чем объективной,

вненациональной по самому своему смыслу западной науки. (См. по этому

вопросу статью и содержащуюся в ней библиографию.).}

Говоря о возможной роли Герцена в "сайентизации" России, важно подчеркнуть

и то, что западники, к которым он принадлежал, безоговорочно выступали за

распространение в стране науки, видя в ней, в стиле европейских социальных

идей, мощнейшее средство материального и духовного преобразования общества.

{Отношение славянофилов к распространению в обществе науки и образования

было довольно настороженным из-за опасения бесконтрольным распространением

знаний повредить нравственность народа. Так, например, И. В. Киреевский в

"Записке о направлении и методах первоначального образования народа в

России" (1839), адресованной попечителю Московского учебного округа графу

С. Г. Строганову, настаивал на том, что даже техническое и ремесленное

образование должно быть обязательно увязано с нравственным, в пределе

религиозным воспитанием. "Школа, - писал Киреевский, - должна быть не

заменою, но необходимым преддверием церкви".

Но почему же тогда Герцен и другие радикально настроенные интеллигенты сами

не занимались научными исследованиями, не преподавали в университетах, а

предпочитали превращаться в "кающихся дворян", социалистов и

революционеров? Почему тот же Герцен, разочаровавшись в Московском

университете, не отправился продолжать свое образование за границу? Хотел

ли он вообще заниматься наукой и, если да, то как и какой? Для ответа на

эти вопросы мы должны обратиться к анализу его философских воззрений. В

конце концов именно они стали фактически главной причиной обиды на

Перевощикова, разочарования в науке и ухода из нее.

|"Жаль-с, очень жаль-с, что обстоятельства-с |

|помешали-с заниматься делом-с, - у вас |

|прекрасные-с были-с способности-с. |

|- Да ведь не всем же, - говорил я ему, - за вами |

|на небо лезть. Мы здесь займемся, на земле, |

|кой-чем. |

|- Помилуйте-с, как же-с это-с можно-с, какое |

|занятие-с. Гегелева-с философия-с; ваши статьи-с |

|читал-с, понимать нельзя-с, птичий язык-с. Какое-с|

|это дело-с. Нет-с!" |

| |

Упоминаемые Перевощиковым статьи - это философско-публицистическая работа

Герцена "Дилетантизм в науке", которая в 1843 г. по частям выходила в

журнале "Отечественные записки". Не исключено также, что Перевощиков мог

быть знаком, хотя бы понаслышке, с первыми статьями "Писем об изучении

природы" - большого историко-философского и историко-научного труда, над

которым Герцен работал в 1844 - 1845 гг. и в феврале 1845 г. начал

публиковать в этом же журнале. С "Отечественными записками" с 1840 г.

активно сотрудничал и Перевощиков, напечатав в них ряд весьма интересных

популярных статей об астрономии, ее истории и методологии. Таким образом, в

этот период Герцен и его учитель, на первый взгляд, занимались одним и тем

же делом - популяризацией и пропагандой науки в России. Что же в таком

случае вновь вызвало раздражение Перевощикова?

"Дилетантизм в науке" А. И. Герцена

Работа Герцена "Дилетантизм в науке" - сочинение во многом уникальное,

являющееся практически первой в России попыткой построить развернутую

философскую концепцию развития науки, определить ее место в обществе и в

духовной жизни человека. Сам Герцен характеризовал свою работу как

пропедевтическую, предназначенную прежде всего тем, кто только приступает к

изучению науки. При этом ее главная цель - предохранить начинающих от того

опасного разочарования в науке, которое распространяется в российском

обществе. (Естественно, той его части, с которой контактировал Герцен.) Он

пишет, что, столкнувшись с первыми трудностями и не пойдя дальше

предисловий, отечественные дилетанты все громче стенают теперь о том, что

наука не соответствует высоким чаяниям духа и "вместо хлебов предлагает

камни", что она слишком сложна, неинтересна и, кроме того, пользуется

незнакомыми словами. Но самое главное, поскольку современная наука - всего

лишь "разработка материалов", промежуточная стадия, то нет смысла корпеть

над ней, так как всё равно скоро появится новая, более совершенная и более

доступная наука ю

Понятно, насколько опасными были подобные настроения в стране, где

отсутствовали прочные научные традиции и где еще совсем недавно, помня о

"чистке" Магницким Казанского университета, даже скептически настроенные

профессора вставляли в свои лекции и учебники цитаты из Библии, всячески

подчеркивая согласие науки и религии. Поэтому неудивительно, что Герцен, не

жалея сарказма и возмущения, пишет, что этим романтикам и лжедрузьям науки

нужна фактически не сама наука, а их собственные туманные представления о

ней, возможность непринужденно пофилософствовать о различных проблемах, не

утруждая себя необходимостью проверить собственные суждения опытом или

вычислениями. Причем особенно беззащитной перед такими "любителями" науки

оказывается философия, где чаще всего берутся судить о любых вещах, не

удосужившись даже поверхностным знакомством с предметом

Такое отношение к науке Герцен вполне резонно объяснял тем, что она

досталась России готовой, без мук и труда. Отсюда та дикая смесь пиетета и

снисходительности, мистических надежд и подозрительности, с которой, к

сожалению, и по сей день приходится часто сталкиваться в нашей стране и

которую, как это ни странно, мы обнаруживаем у самого Герцена, когда от

критики дилетантов он переходит к критике современных ученых за чрезмерную

специализацию, формализм, оторванность от жизни и другие "грехи". С какой-

то поразительной непоследовательностью он предъявляет им все те же

обвинения и претензии, за которые только что высмеивал дилетантов. Так, в

главе "Дилетанты и цех ученых" Герцен пишет, что современная наука рвется

из тесных аудиторий и конференц-залов в действительную (?!) жизнь, чему,

однако, препятствует каста ученых, ревниво окружившая науку лесом

схоластики, варварской терминологии и тяжелым, отталкивающим языком.

"Наконец, последняя возможность удержать науку в цехе была основана на

разрабатывании чисто теоретических сторон, не везде доступных профанам".

Герцен пишет, что современные ученые окончательно превратились в

средневековых цеховиков-ремесленников, утративших широкий взгляд на мир и

не разбирающихся ни в чем, кроме своей узкой темы. Конечно, снисходительно

замечает Герцен, от занятий таких ученых может быть и какая-то польза, хотя

бы в накоплении фактов, но тут же пугает читателя возможностью утонуть в

море сведений, кое-как связанных искусственными теориями и классификациями,

о которых ученые "вперед знают, что они не истинны" .

Важно подчеркнуть, что, критикуя ученых-цеховиков, Герцен имеет в виду

прежде всего Германию, в науке которой, как он считает, в наибольшей

степени восторжествовали "педантизм, распадение с жизнью, ничтожные

занятия, искусственные построения и неприлагаемые теории, неведение

практики и надменное самодовольство" и т. д. Но что, собственно, дает

Герцену право судить о состоянии науки в Германии? Разве он учился в ее

университетах, общался с немецкими учеными, работал в их лабораториях?

{Кстати, знакомство с реальными немецкими учеными, в частности, с К. Фогтом

поколебало уверенность Герцена в том, что научная специализация ведет к

тупости, самодовольству и мещанской ограниченности.}

Понятно, что судить с такой уверенностью о ничтожестве именно немецкой

науки Герцен мог лишь потому, что основывался на той критике, которую в

изобилии можно было найти в статьях и книгах выдающихся немецких писателей,

ученых и публицистов, мучительно переживавших униженное положение своей

родины, ее экономическую отсталость, раздробленность, политическую

зависимость и мечтавших о том возрождении Германии, которое принесет ей

наука, философия и искусство. Однако для выполнения такой миссии эти

области духовной деятельности должны были достичь невиданных ранее высот, и

колоссальные успехи немцев в развитии философии вселяли надежды на то, что

это достижение вполне возможно. Это первое.

Второе. Для европейской науки 30 - 40-х гг. XIX в., и особенно для немецкой

науки, был характерен острый конфликт с философией. Тесно связанные в XVII

в., у истоков науки Нового времени, в XIX в. эти две дисциплины быстро

разъединялись, обвиняя друг друга в некомпетентности и пренебрежении к

истинно важным вопросам. Хорошо известно, что разъединение науки и

философии было в целом полезным процессом, позволявшим им обеим обрести

свои собственные предметы и методы исследований и благодаря этому ускорить

свое развитие. Однако для того, чтобы увидеть тогда за взаимной критикой

позитивные результаты и, в частности, понять особенности философской

критики науки

{Конституируя себя как анализ теоретического мышления культуры Нового

времени ("чистого разума") и нащупывая контуры каких-то иных логик,

философия не могла не критиковать науку, в которой это мышление воплотилось

наиболее последовательно. Кроме того, критика науки того времени за

чрезмерный эмпиризм была в принципе правильной, хотя и не учитывающей того,

что ученые, особенно экспериментаторы, просто "обогнали" тогда теоретиков.}

требовалось несоизмеримо более глубокое знакомство с интеллектуальной

жизнью Европы, чем то, которое было у Герцена. Но это значит, что

импортируя западную критику науки без самой науки, он попадал в положение

высмеиваемых им дилетантов, получавших западный продукт готовым и не

задумывавшихся ни о трудной истории его появления, ни о том контексте, в

котором он имеет смысл.

Конечно, можно сказать, что Герцен на примере Запада предостерегал

отечественную науку от возможных опасностей. Но было ли такое

предостережение полезным? В то время как российская наука делала первые

шаги на пути к профессионализму, Герцен издевался над специалистами,

называя их современными троглодитами и готтентотами .Стоит ли после этого

удивляться тому, что российская литература в поисках положительного героя

обращалась к кому угодно, но только не к ученому?

Не менее серьезные последствия имело и распространение в обществе взглядов

о необходимости создания новой, более простой и понятной народу науки,

которая благодаря использованию диалектического метода сможет органически

соединить философию и науку, теоретическое и эмпирическое и т. д. Причем

главную роль в создании такой науки Герцен в своей следующей работе "Письма

об изучении природы" отводил, естественно, России, проводя параллели между

европейским Ренессансом, начавшимся после восприятия Западом античной

образованности, и послепетровским развитием России, усваивающей ныне

западную культуру .Так применительно к науке формировалась опасная идея

обратить отставание России во благо и разом преодолеть все те трудности и

противоречия, в которых запутался Запад.

При этом Герцен прибегает к фактической апологии российского дилетантизма,

сравнивая его с наивной, но эстетически яркой, богатой потенциями античной

философией.

Понятно, что подобные идеи также не способствовали росту уважения к

профессионализму и в немалой степени содействовали политизации российских

университетов, студенты которых нередко видели в себе не будущих

специалистов, а носителей нового, революционного мировоззрения, способного

спасти мир. Таким образом, пытаясь помочь распространению в стране науки,

Герцен только ей повредил. Своими статьями он фактически дезориентировал

молодежь, внушая ей неадекватные, а то и просто ложные представления о мире

ученых.

Принципиальную роль в этой дезориентации (прежде всего, самого себя)

сыграло увлечение Герценом философией, критический пафос которой

предполагал существование в стране достаточно развитого научного

сообщества. Но почему, собственно, Герцен, пытаясь спасти от дилетантизма

науку, не обратился к нормальной пропаганде ее результатов и достижений?

Оказывается, к аналогичным, дезориентирующим результатам могло приводить

заимствование не только революционных идей западных философов, но и вполне

добропорядочных сведений из научных и научно-популярных журналов.

В 1829 - 1830 гг. Д. М. Перевощиков, с целью распространения среди

студентов современных научных представлений, перевел и опубликовал в

журнале "Новый магазин естественной истории" около сотни статей из

иностранной научной периодики, посвященных в основном исследованиям

взаимосвязи различных классов явлений, в том числе живой и неживой материи,

а также идеям о фундаментальной роли электрических сил в природе.

Как известно, открытия в начале XIX в. химического, теплового,

физиологического и магнитного действий электрического тока оказали

фундаментальное воздействие на развитие естествознания. Эти открытия

подтверждали высказанные ранее догадки об универсальной взаимосвязи

различных сил природы и побуждали ученых предполагать и искать другие связи

такого типа. К сожалению, необычный характер новых явлений, их

несоответствие существующим теоретическим концепциям, а также элемент

случайности во многих открытиях породили, особенно в околонаучной среде,

представления о том, что для совершения научных открытий не нужно никакой

серьезной теоретической подготовки и достаточно лишь смелых гипотез и

настойчивости. Этим же недостатком страдали подборки и обзоры Перевощикова,

Страницы: 1, 2, 3