Сигизмунда Герберштейна в Москву, в великокняжеском дворце «встретили его

Михаила Юрьевич Захарьин и Федор Иванович Карпов…»[17], но здесь его миссия

была невелика, он лишь следовал в свите великого князя и не участвовал в

переговорах, где речь шла о посредничестве императора при заключении

перемирия между Россией и Польшей.

В марте 1518 года римский папа объявил крестовый поход против турок;

значительное место в планах римской курии занимало Русское государство,

причём папа не просто стремился вовлечь его в союз, но и использовать этот

союз как средство привлечения России к религиозной унии, подчинения русской

церкви римскому престолу.

В следующем 1518 г., в июле – повторное посольство от Максимилиана, на

котором было выдвинуто предложение о присоединении России к антитурецкой

коалиции, в этот раз Карпов был привлечён к участию в переговорах в

качестве своеобразного «консультанта» по турецким делам. На предложение

посольства он ответил самым общим и неопределённым образом, что означало

фактический отказ, этого требовали интересы крымской и казанской политики

Русского государства.

В сентябре 1518 г. Ф.И. Карпов принимал участие в приёмах посольства

Альбрехта Бранденбургского, прусского магистра и посланцев германского

императора, извещавших московское правительство о миссии папского легата

Николая Шамберга, имевшего целью привлечение России не только к крестовому

походу против турок, но также к соединению православной и католической

церквей на условиях флорентийской унии.

К этому же времени, к 1518-1519 гг. относятся пространные полемические

послания Максима Грека Фёдору Карпову против пропаганды соединения церквей:

поэтому, очевидно, что одной из причин, вызвавших интерес Ф.И. Карпова к

католической пропаганде Николая Булева (Немчина), была его служебная

деятельность.[18] Таким образом, идеологическая борьба внутри Русского

государства, возникновение ересей и вольнодумных течений оказываются тесно

связанными с событиями международного масштаба, политическими интригами, «с

борьбой Московской Руси на политической арене»[19], о чём уже говорилось во

введении.

В 1526 г. проходили переговоры с послами папы, императора и польского

короля о заключении мира с Польшей. В 1529 г. – переговоры с Польшей о

возобновлении перемирия. В 1537 г. – приём польских послов, после которого

Карпов назначен окольничим, а затем оружейничим. Он был активным участником

всех этих переговоров. Иногда он, по-видимому, выдвигался даже в основные

представители великого князя из рядов бояр и дьяков.

Помимо внешней политики, Ф.И. Карпов принимает участие во

внутреполитических делах. В 1527 г. он выступил как поручитель за князя

М.Л. Глинского, который был освобождён из заточения. В 1537 г. Ф.И. Карпов

участвовал в событиях, связанных с подавлением мятежа удельного князя

Андрея Старицкого против центральной власти. Ему поручили следить за

двухлетним сыном старицкого князя после «поимания» последнего.

Следовательно, Ф.И. Карпов был связан с правительственными кругами,

проводившими политику государственной централизации.

При Елене Глинской Ф.И. Карпов продолжает дипломатическую карьеру,

выполняя ряд приказаний свыше. Последнее упоминание о нём в посольских

источниках – октябрь 1539 г.

Подводя итог политической деятельности Ф.И. Карпова можно

процитировать отзыв БСЭ о нём[20]: «Один из руководителей внешней политики

при Василии III Ивановиче, способствовал выработке правил русской

дипломатической службы, которым следовали вплоть до конца XVII века».

Переписка с Максимом Греком и иноком Филофеем

Карпов – один из наиболее оригинальных и образованных русских

публицистов своего времени. Общаясь с иностранцами, Карпов получил

европейское образование. По роду своих занятий он знал восточные языки,

знаком был с греческим и латинским. Ему были известны в подлинниках или

извлечениях произведения Аристотеля, Гомера, «Метаморфозы» Овидия, цитаты

из которых он включал в свои письма. Карпов находился в переписке с

умнейшими людьми того времени – Максимом Греком, старцем Филофеем, Николаем

Немчиным, митрополитом Даниилом и др.

В «Послании иноку Филофею», Карпов хвалит письмо старца, которое

получил ранее: «Омировым (гомеровым) бо словомъ и риторским разумом

пригодне сложени, не варварски же, ни невежески, но грамотически уметельне

сложена»[21]. Из этого следует, что Карпов умел ценить возможности хорошего

слога и к нему обращались за оценкой качества стиха. Кроме того, стиль его

общения со старцем говорит о том, что они были в близких дружеских

отношениях: «Похваляю, яко разум божественных и человеческих умеюща»[22].

Максим Грек называет Карпова «премудрым», «премудрейшим»,

«пречестнейшим» «многим разумом украшенным» и даже «праведником», и князь

Курбский, который знал Карпова, по всей вероятности, лишь по сочинениям –

«разумным мужем».

Не смотря на то, что нам известны только четыре послания Карпова, круг

его интересов поражает своей широтой. Его волновали и естественные науки

(астрономия, медицина), о чём мы узнаём из посланий Максима Грека,

адресованных Карпову, и политические учения, и классическая поэзия. Особо

его волновало богословие. Задумывался Карпов и над вопросами о

происхождении Земли и жизни на ней. Он пытался постичь «законы естества».

Некоторые материалы о взглядах Карпова мы черпаем из пяти посланий к

нему Максима Грека. Два из них посвящены опровержению взглядов Николая

Немчина и датируются 1518-1519 гг., ещё два посвящены критике

астрологических воззрений Карпова, были написаны в 1523-1524 гг. Последнее

является ответом на недоумения Карпова относительно критики Максимом Греком

взглядов Николая Немчина.

«В переписке Фёдора Карпова с Максимом Греком отразилась накалённая

атмосфера Москвы первой четверти XVI в., когда шла ожесточённая полемика

между «нестяжателями» и сторонниками монастырского землевладения».[23]

Карпов родился и рос в Твери, а Тверь была очагом еретического

вольномыслия. По мнению А.А. Зимина это не могло не отразиться на

мировоззрении молодого Фёдора[24]. Скорее всего, общение с еретиками

поколебало его в догматах церкви, потому что изначально он получил, по

всей вероятности, патриархальное образование. Помимо этого, он в течение

тридцати лет вращался в самой разнообразной среде, соприкасался с людьми

разных национальностей, в частности, с представителями европейской

культуры.

Отсюда проистекает его свободомыслие, беспокойный и ищущий ум:

«Кажется мне, отче, что не следует непонимающему стыдиться того, чего он не

понимает, но рассказывать о незнании своем знающим людям. Ибо я не вижу

ничего предосудительного или противного разуму в том, чтобы более мудрых

спрашивать, чтобы они мне добрый совет дали, и незнание в знание обратили,

и томящуюся мысль вполне успокоили»[25], - таким пространным рассуждением

Карпов начинает своё «Послание Максиму Греку о Третьей книге Ездры». Он

переживает по поводу того, что его мысли и умозаключения в богословской

области[26] противоречат книжным христианским истинам. «Жажда познания

сопровождалась у него сознанием собственного несовершенства»[27]. В такие

моменты он обращался к Максиму Греку[28], чтобы он успокоил его «томящуюся

мысль»: «Аз же ныне изнемогаю умом, во глубину впад сомнения, прошу и мил

ся дею, да мне некая целебнаа присыплеши и мысль мою упокоиши»[29]. Тут же

он даёт мудрую аллегорию: «Сице бо и врачеве творятъ о болезни неспящаго и

многомыслие о смерти имеюща, некоторым зелиемъ успеваютъ и многмыслие

смертное соотъемлютъ».

Неуверенность боярина проистекала от противоречия между

патриархальностью его православного воспитания, которому он был предан с

детства и вольнодумством, зарождающимся в Европе, с которым он сталкивался

во время общения с такими людьми, как, например, Николай Немчин (Булев),

уроженец города Любека. Последний являлся весьма образованным для своего

времени человеком, немцем, выучившим русский в совершенстве и вошедшим в

доверие к Великому Князю.[30] Несколько лет он работал придворным врачом

при Великом Князе.

Немчин пропагандировал в русском обществе униатские идеи и новомодные

течения – астрологию, астрономию и т.п. Ещё в 1520 г. в Германии Иоанном

Штоффлером был издан Альманах, в котором тот предсказывал, что в 1524 г.

произойдёт всемирный потоп и гибель мира. Николай Булев перевёл этот

Альманах на русский язык. Помимо этого, он высказывал идею соединения

церквей в период русско-турецких войн. О Н. Булеве, как о «профессоре

медицины и астрологии и всех наук основательнейшем»[31] отзывается Франциск-

де-Колло, посол императора Максимилиана, о котором уже говорилось выше.

Этот отзыв мог знать Ф. Карпов, так как встречал посла во время его

приезда.

В любом случае, Фёдор Карпов попал под влияние его «искусно и мудро»

составленных сочинений и написал Булеву послание с вопросом относительно

различий между православной и католической церквями. В ответе Карпову тот,

очевидно, утверждал, что сколько-нибудь серьёзных различий между ними нет.

За разъяснениями Карпов обращается к Максиму Греку и становится участником,

посредником в полемике, ведомой Максимом Греком и Николаем Немчиным.

Но, если в канонических богословских вопросах греческий монах[32] бог

дать ответ и хороший совет, то в увлечении Карпова астрологией, тот уже не

являлся для него авторитетом.[33] «Идеи, пришедшие к нам с Запада, временно

отвлекли Карпова от старого русла нашей культуры, но не оторвали

окончательно. Чувствуя себя между двумя течениями, он стремился одно

примерить с другим и поэтому со всеми возникавшими недоумениями обращался к

такому авторитету византийской образованности, каким был Максим».[34]

Своё послание Максим Грек начинает словами: «Я прочёл твоё послание ко

мне». Он ругает Карпова за то, что тот далёк от «понимания церкви»,

обличает его в невежестве. Но, «выступая против заблуждений Карпова, Грек

остаётся высокого мнения о его уме и способностях».[35] Это видно по тону

его посланий: он пишет, что астрологические взгляды не достойны

«благочестию и разуму твоему», называет Ф. Карпова «честнейшим Фёдором»,

«мудрейшим Фёдором», и т.д. Это свидетельствует о том, что между Ф.

Карповым и Максимом Греком существовали не только внешние, но и глубокие

дружеские связи.[36]

В другом послании, Максим Грек, узнав, что одно из его сочинений,

адресованных Николаю Немчину, вызывает неблагоприятные толки, в том числе и

со стороны Ф. Карпова, гневно упрекает последнего: «вы достигли такого

возраста и столь искушены в божественных писаниях, такая догма ускользнула

от вас…».[37] Догма, высказанная Греком, гласила, что «бог Отец безначален

и беспричинен». Этим он, по-видимому, спорил с гностицистическими

высказываниями немца. В ответ Крапов написал, что Максим Грек слишком скоро

судит и руководствуется слухами. На самом деле, один из священников церкви,

которую он посещал за несколько дней до этого, обратился к нему со своими

сомнениями по поводу основательности этой догмы, описанной Греком.

Заканчивает Карпов свой ответ философским замечанием, в укор Максиму: «Не

всё, - говорят, - делаем, что можем, и не всему верим, что слышим, и не всё

говорим, что узнаём».[38]

На это письмо Максим ответил примирительным посланием, принося

извинения за необдуманную резкость: «Прости же меня по-дружески за то, что

я как человек погрешил и будущем смело пиши мне и требуй то, что тебе

нужно. Я буду тебя слушать во всём… А священника того исправить не

ленись».[39] Возможно, именно в ответ на это предложение, Карпов написал

«Послание о Третьей книге Ездры».

«Пишет Ездра в Третьей своей книге: «В третий день, - говорит он, -

повелел Господь водам собраться на седьмой части земли, а шесть частей

осушил». Первый мой вопрос: божественное Писание о бесчисленных водах

говорит под землёй в безднах и на земле, в морях, и озёрах, и реках, также

и на тверди небесной. Так ли об этом следует нам понимать?»[40]. Карпова

удивляет, что в этой книге[41] имеются несоответствия с другими библейскими

текстами, он не делает из этого никаких нигилистических выводов, но просит

Максима Грека дать своё толкование этого вопроса: «о воде, и о земле, и о

Енохе, и о Левиафане».[42]

Усомнившись в чём-то один раз, Карпов уже не мог не ставить под

сомнение остальные, прежде бесспорные истины.

Карпов всерьёз стал заниматься звёздами и астрология, «причудливо

соединявшая в себе точное знание, мистические чаяния и суеверный

предрассудок»[43], двумя своими сторонами привлекали его: убеждением о

зависимости жизни людей от светил, исходя их которого, он вывел

необходимость этой науки царям и правителям для управления своими

подданными[44], и астрономическими наблюдениями, вызывавшими у него

удивление и восхищение. Фёдора Карпова привлекала гармония природы,

красота мира, о которых он писал, используя сочинение Григория

Богослова[45], где отразилось влияние на него античной философии.[46]

Н.В. Синицына провела сопоставление всех произведений Максима Грека с

конкретно адресованными к Фёдору Карпову: «Если первое послание Максима

Грека, - пишет она, - написано в духе остальных его сочинений, то второе

содержит указание на то, что первое послание не убедило адресата, и он

отправил Максиму ответное послание, в котором «востал… на церковное

мудрование». Аргументация второго письма значительно отличается от

аргументации других сочинений автора на эту тему и характеризует интерес

Фёдора Карпова к астрологии как принадлежащей «внешним наукам» (семь

«свободных светских искусств» средневековья) и содержащей практические

сведения по астрономии, а не только предсказания по звёздам»[47]

Карпов не прекратил изучение светил даже после специального Послания

Максима Грека, где тот советовал Карпову «не мудрствовати тако о

поспешествах и утверждении царей, яко глаголати: Не мощно кроме астрологии

споспешествовати тем…». «Карпов стремился изучать астрологию, чтобы помочь

укреплению самодержавия».[48]

Та же картина вырисовывается и в отношении к науке – не только

астрономии, но и медицине, философии. Карпов упрекает Максима за то, что он

враждебно относился к науке вообще. На это Максим отвечал, что наука не

должна отделяться от религии, что она должна помогать людям жить согласно

религии.

Здесь уместно заметить, что ещё не ставшая актуальной на Руси, но уже

вполне расхожая в Европе «теория двух Истин» Абеляра, вполне могла бы стать

выходом в вопросах, терзавших Карпова.

Итак, и Максим, и Фёдор Карпов ценили науку. Но оценка их имела

Страницы: 1, 2, 3, 4