Тверская тропа к Пушкину

Введение

Впервые Пушкин увидел края Тверской губернии одиннадцатилетним

мальчиком, когда везли его из Москвы в Петербург для поступления в лицей.

А в 1828 – 1833 годах, в один из самых значительных и сложных периодов его

жизни, приводили его сюда дела, интерес к отечественной истории, желание

повидать друзей. Тогда стало ясно, что приезды поэта в Верхневолжье,

малинниковские и павловские «осенние досуги» - суть значительные фрагменты

гигантской панорамы пушкинской жизни и творчества, фрагменты наиболее

зрелого и плодотворного периода.

Теперь эти заповедные места – Берново, Малинники, Павловское, Старица,

Торжок – стали широко известны, их объединяет увлекательный маршрут

«Пушкинское кольцо».

Тверецкая набережная.

Берново

Одно из любимых мест Пушкина в Тверской губернии – село Берново.

Древнее, красивое расположенное вдоль речки Тьмы, с обветшавшей церковью, с

белеющим на взгорке старым особняком… И на первый взгляд ничего необычного,

мало ли таких сел по России! Но перед приезжими людьми открывались

удивительные, живописные места с гостеприимными, скромными, чтящими былое

людьми.

Заглянем в одну из тверских летописей, где рассказано о боярской семье

Берновых, владевших многими землями, что лежат в долине реки Тьмы. Земли

эти были богаты лесами, а леса—зверем и птицей. В центре своих владений и

поставили Берновы первые дома, давшие начало селу, к которому навсегда

приросла их фамилия.

Берново строилось быстро. Росло, богатело. Бойко торговало с соседними

городами, сплавляло лес, дубило кожи и сбывало их знаменитым на всю Русь

новоторжским сапожникам. Знало разор и пожары, полыхавшие на этой земле в

годы княжеских усобиц.

И об этом сказано в летописи. На одной из ее пожелтевших от

времен страниц читаем:

«Не зная, будет ли ему успех, а либо смерть от меча, схоронил тайно

князь Андрей Иванович в Бернове часть своего кошта».

Успеха князю не было в жестоком сражении, дружина отступила, а казна

его осталась здесь, надежно схороненная в дремучих лесах. Легенда, эхо

которой не замолкло и поныне, говорит, что богатый этот клад до сих пор

хранит берновская земля, да только нет никаких указаний, где искать его...

Позднее берновская вотчина раздробилась. У новых поместий появились новые

хозяева. Одним из самых крепких был царский стольник Калитин,

предприимчивый человек, оборотистый хозяин. Берново при нем заметно

приросло. Он спокойно прожил бы свой век, не возьмись за одно даже по

нынешним временам грандиозное предприятие: получил у государства подряд

посадить липы вдоль всего Московского тракта—самую большую липовую аллею в

России.

Казна отсчитала ловкому подрядчику изрядную сумму. Шли годы, дело

двигалось медленно, а потом и совсем заглохло: царское золото ушло на

другие дела, которые сулили большие барыши.

Повелением императрицы Елизаветы, разгневанной на проворовавшегося

стольника, у Калитина отняли Берново и отдали его свояку—бригадиру Петру

Гавриловичу Вульфу. Отдали почти бесплатно: за 24 тысячи десятин земли с

деревнями и крестьянами, в них живущими он заплатил всего 500 рублей

золотом.

Новый хозяин в обустройстве Берного не преуспел. Задумал было разбить

большую

усадьбу с парком и прудами, но планов своих не осуществил и завещал их сыну

Ивану, орловскому губернатору. Тот любил это село, намеревался жить здесь,

а потому и приказал, не мешкая ставить большой господский дом на горе, за

околицей. Тогда же решили возводить на берегу Тьмы церковь.

Господский дом - двухэтажный ампирный особняк - после отделки выглядел

внушительно, выделяясь среди однообразных крестьянских изб. Просторные

комнаты с большими окнами, парадный зал. Внизу - поместительные погреба с

запасами снеди для барского стола. Неподалеку хозяйственные постройки,

маленький пруд, заросший лилиями. К нему от заднего фасада липовая аллея. У

главного фасада полукольцом лиственницы. Живописен был молодой парк,

прорезанный тропинками. Одна из них сбегала вниз, а потом поднималась на

крутой холм, увенчанный сосной. Холм этот окрестили Парнасом.

К тому времени вульфовская вотчина была снова разделена между

родственниками.

Берново – самое богатое из всех владений семьи - перешло Ивану

Ивановичу Вульфу, а затем Николаю Ивановичу Вульфу.

Пушкин не раз наведывался в это место, причиной тому был его интерес к

местному фольклору – тверским народным песням, преданиям, легендам, к

историческим событиям, которыми так богата была эта земля. Пушкин

встречался здесь с сельским учителем Алексеем Алексеевичем Раменским.

Раменский знал множество историй, связанных с этим краем. Но одна из них

запомнилась Пушкину особенно…

«…В дочь берновского мельника влюбился местный помещик, и завязался

между ними роман. Помещик обещал на ней жениться, но вскоре, не сдержав

обещания, уехал. Несчастная девушка утопилась в омуте и стала русалкой».

Эта легенда вновь пробудила интерес поэта к, давно написанному и уже

забытому, отрывку будущей «Русалки». В то же время Пушкин продолжил тему,

которая его особо занимала, - предназначение поэта, художника, его

ответственность за слово, его отношения с обществом и властью.

Но вскоре поэт уехал из села, оставив после себя в сердцах берновцев

бессмертную память, которую благодарные жители давно уже хотели

увековечить.

Многие годы местные ребята под руководством педагогов собирали все, что

связано в селе с именем великого поэта, изучали маршруты поездок Великого

писателя по старицкой земле, записывали рассказы о нем. Благодаря этим

исследованиям учителя берновской школы оборудовали в одной из комнат

пушкинский музей. А в 1918 году был создан бланк квитанции сбора

добровольных пожертвований «на создание народного музея Пушкина в селе

Берново». И не удивительно, что старая квитанция стала одним из самых

трогательных и исторических значимых экспонатов Берновского

государственного музея А.С.Пушкина, открытого в бывшем доме Вульфов.

Как свидетельство о непреходящей любви народа к своему поэту, можно

привести некоторые интересные документы. Вот один из них…

В 1899 году, накануне столетия со дня рождения Пушкина, газета

«Крестьянский вестник» попросила своих читателей написать о том, что знают,

что помнят они о поэте. Более тысячи человек откликнулись на просьбу

газеты, в их числе был и крестьянин Осташковского уезда Н.Соколов, в своем

письме он прислал стихи:

…Прошло сто лет, как гений наш родился,

Уж прах его истлел в земле сырой,

Но жив душой поэт, он в сердце к нам вселился

И вечною сияет красотой.

Малинники

- Вот они самые и есть Малинники, - сказал, оборотившись, ямщик и

ткнул кнутовищем в сторону открывавшейся за поворотом деревни.

Коляска между тем начинала поднимать в гору, довольно крутую. По

сторонам разбитой дороги стояли крытые соломой избы, за ними – пустые поля.

На горе виднелся парк, начинающийся у самого большака, на котором алели

в закатном свете оставшиеся после недавнего дождя лужи.

Пушкин с любопытством созерцал представшую перед ним картину. «Однако ж

и занесло меня…- подумал он. – Экая глушь, хотя, по правде, вид красив, на

Михайловское походит…»

В Малинниках, уже давно его ждали. Здесь Пушкина встретили милые его

сердцу люди: Прасковья Александровна Осипова и ее дочь Зина – с которыми он

состоял в дальнем родстве и к которым привязался за годы своего

михайловского заточения: сестра Осиповой была замужем за Я.И.Ганнибалом,

двоюродным братом матери Александра Сергеевича. Однако близость с этим

большим семейством объяснялась отнюдь не родственными узами. Здесь искренне

любили и ценили поэта, старались скрасить его одиночество. Общение с ними

гасило гнетущее, разрушительное чувство неволи. Так было в Михайловском и

Тригорском.

И сейчас здесь, в Малинниках, Пушкину представилось, что не было долгой

и утомительной дороги в пятьсот с лишним верст, грязных и скучных почтовых

станций, брани из-за лошадей, поломанных колес, ворчливых ямщиков, которые

только и норовили прижать путника; что он, как часто бывало прежде, вышел

из своего опостылевшего дома в Михайловском и

ноги сами привели его по знакомой дороге, берегом озера в Тригорское, где

был он всегда не только желанным гостем, но и своим человеком.

Это ощущение схожести с Михайловским не покидало его все дни,

проведенные в Малинниках. Причиной тому было не только воображение,

дорисовывавшее пейзаж. Ландшафт здешний действительно походил на

Михайловский: те же лесистые холмы, река, причудливо петляющая среди них,

усадьба на горе. Внизу—сельцо, получившее свое название за то, что в его

окрестностях росла душистая сладкая ягода, бывшая предметом промысла для

местных крестьян.

Пушкин успел заметить, что парк еще молод, но разбит толково, со

знанием дела, рукой опытной и ухожен отменно. Отметил про себя: усадьба

гораздо скромнее тригорской. Все постройки — деревянные. Барский дом

одноэтажный, с четырьмя

квадратными деревянными колоннами по фасаду. В стороне,

почти на самом косогоре, скотный двор, конюшни. В середине парка, где

сходятся аллеи, искусно сооруженная плотником-умельцем беседка. Радовала

глаз добротность строений: чувствовалось, что с имения, даже в отсутствие

Осиповой, не спускают хозяйского глаза.

И село, хотя и было совсем маленьким, в одну улицу, выглядело довольно

живописно. Украшала его деревянная часовня со святым колодцем под

ней—ручейком, бегущим к Тьме.

Оглядывая тихое, затерявшееся в глуши тверских лесов сельцо, Пушкин и

не думал тогда, что на ближайшие годы станет оно одним из самых любимых и

желанных для него, главным тверским «кабинетом».

При каждом удобном случае он будет спешить сюда, хотя в этом «кабинете»

нет столичных удобств, почта добирается долго. А дороги такие, что упаси

бог путешествовать по ним в осеннюю распутицу—того и гляди,

утонешь в луже. Или, приехав на день-другой, прогостишь против своей воли

целый месяц, пока не поставит мороз большаки, и не полетят по ним быстрые

санки — с седоками, спешащими в уезд, с битой птицей, с яблоками...

Но не распутица, не скверные дороги задержали Александра Сергеевича

Пушкина в Малинниках осенью 1828 года, в тот первый приезд в Тверскую

губернию, где бывал он прежде только проездом и давно уже собирался пожить

здесь более основательно. Погоды-то как раз в тот год стояли хорошие,

тихие, солнечные, дожди выпадали редко для октября, да и те были короткими.

Но не они только сделали дни, проведенные Пушкиным на берегах Тьмы, такими

радостными, счастливыми, что и потом, много лет спустя, он при случае

говорил: «Хоть малиной не корми, да в Малинники возьми!» Другие

обстоятельства были причиной довольно длительного его пребывания в имении

Осиповой.

Права оказалась Прасковья Александровна: и дня не утерпел Пушкин,

достал тетрадь, взялся за перо.

Среди забот, дел, суеты, журнальных склок, в часы тяжелых раздумий о

своем будущем спасался он тем, что мечтал о предстоящей осени. Лето еще не

перевалило и за половину, а Пушкин уже писал Погодину:

«Простите мне долгое мое молчание, любезный Михайло Петрович; право,

всякий день упрекал я себя в неизвинительной лени, всякий день собирался к

вам писать и все не собрался. По сему самому не присылал вам ничего и в

Московский вестник. Правда, что и посылать было нечего; но дайте

сроку—осень у ворот; я заберусь в деревню и пришлю вам оброк сполна».

Предчувствие не обмануло его и на этот раз...

Оно и сегодня такое же тихое и уютное сельцо Малинники. И ягод а

здешних местах не вывелась. В парке шумят вековые деревья, звенит на

перекатах хлопотливая Тьма, только сильно обмелевшая, но такая же чистая,

прозрачная, прохладная даже в жаркие летние дни. А вот дома вульфовского

нет. Обветшал он настолько, что в 1923 году пришлось его разобрать.

А в те времена, о которых наш рассказ, дом этот, хотя и скромный на

вид, был самым большим строением в Малинниках. Документальные записи

прошлого века позволяют воссоздать его облик: главный усадебный дом,

одноэтажные хоромы с небольшими окнами. Комнаты низкие, потолки с матицами.

Мебель составляли кресла и диваны красного дерева с гнутыми спинками. На

стенах—старые зеркала в рамах красного дерева, портреты многочисленных

Вульфов. В одной из комнат—письменный стол- небольшая библиотека. Этот

кабинет сына Прасковьи Александровны—Алексея Николаевича—и отвели Пушкину.

Малинниковская усадьба напоминала в дни пребывания поэта картинку,

описанную в одной из строф «Евгения Онегина»:

С утра дом Лариных гостями

Весь полон; целыми семьями

Соседи съехались в возках,

В кибитках, бричках и в санях.

В передней толкотня, тревога;

В гостинной встреча новых лиц,

Лай мосек, чмоканье девиц,

Шум, хохот, давка у порога,

Поклоны, шарканье гостей,

Кормилиц крик и плач детей.

Причиной тому был сам Пушкин. Весть о его приезде быстро облетела

округу, и помещики, знакомые, соседи считали долгом побывать в Малинниках,

поглядеть на столичную знаменитость, пригласить в гости.

Сперва это забавляло и развлекало его, потом стало раздражать: их

провинциальная назойливость была утомительна, разговоры однообразны. Однако

следовало соблюдать приличия. Ему приходилось участвовать в

однообразных, обременительных – обильных ужинах, играть в копеечный вист.

Но для себя же решил: в деревне – до декабря.

Жизнь в Малинниках постепенно наладилась, вошла в привычное русло, и

уже никто не мог помешать ему заполнять эти осенние досуги теми делами,

ради которых и убежал он из столицы. Ведь обещпал же Погодину прислать

оброк свой сполна.

В кабинет его с утра никто не входил: домочадцы знали—Пушкин пишет. К

27 октября не только перебелил «Полтаву», но и написал к ней «Посвящение».

Малинниковская его жизнь текла как бы в двух руслах. В

первом—видимом и открытом для праздных взоров—бурно, шумно. В ней были и

веселые застолья, и «вальсы резвые», и «на узкой лестнице замедленные

встречи», и объяснения с «хорошенькими девчонками»...

И казалось, что нет в жизни этого человека ни тревог, ни забот, что одна

только страсть к развлечениям и увлечениям движет им, что забавы,

праздность, охота единственно и привели его в эту деревеньку. Но меж тем

Пушкин напряженно работал над новыми произведениями…

Здесь нашло на него вдохновение. И вызвало к жизни много прекрасных

строк, среди которых были и несколько сцен для «Онегина». Седьмая глава

романа, лежавшая на столе в черновиках, каждый день «прирастала». «Евгений

Онегин» близился к завершению. Предпоследняя песнь была очень важна для

Пушкина. Он посвятил ее родной Москве, взяв в начало целых три эпиграфа о

старой столице—из Дмитриева, Баратынского и Грибоедова. В поэтическую ткань

главы вошло и давно передуманное и пережитое, и недавние впечатления. Так,

должно быть, живо откликнулись они в XXXIV и XXXV строфах, посвященных

Страницы: 1, 2