себя от их замыслов, частью же для того, чтобы собрать вокруг себя

республиканцев, полных ненависти или проникнутых духом беспокойства. В

поводах к этому недостатка не было. Через месяц после провозглашения

протектората в Сити было открыто сборище, состоявшее из одиннадцати

роялистов, замышлявших произвести общее восстание партии и убить Кромвеля;

в апреле была найдена прокламация, якобы от имени Карла II, в которой

говорилось что «убить протектора — это подвиг, одинаково приятный Богу и

всем честным людям». За голову назначалась высокая цена, чины, кресты,

ордена и земли. Жаркая борьба разгоралась между Кромвелем парламентом и

армией, так как Кромвель все дальше и дальше уходил от сорока двух статей и

приближался к образцу старой, им же уничтоженной монархии. Сущность его

протекторства вначале сводилась к тому, что «верховная и законодательная

власть Англии сосредоточивается в одном лице и в народе, собранном в

парламенте». Одно лицо и было зародышем начинавшейся монархической реакции.

Кромвель сильно ускорил ее приход. Конституционный акт предоставлял частью

одному ему лично, частью при содействии государственного совета, от него же

зависевшего, почти все атрибуты королевской власти. Он поспешил

воспользоваться этим. Судьям и всем высшим государственным чиновникам велел

он тотчас выдать рескрипты, им самим подписанные. Все публичные акты,

административные и судебные, совершались его именем; он торжественно

установил свой государственный совет и подчинил его рассуждения большей

части тех правил, которым издревле следовал парламент. Дом его принял всю

пышность и все формы двора. В сношениях с иностранными посланниками он ввел

правила и этикетсуществовавшие при первоклассных монархических дворах.

И всюду носился слух что он скоро будет королем, что он уже король и

коронован тайно.

Но он не торопился... в этом по крайней мере. Зато, совершал он многие из

тех реформ на которые Долгий парламент и парламент баребонский потратили

столько слов. Управление финансами, поправка, содержание дорог, положение

содержавшихся под стражею за долги и внутреннее управление тюрем — все было

установлено в видах доброго порядка. Дуэли были запрещены. Новый устав,

тщательно обработанный, ввел в разумные и гуманные границы судебную

расправу. Христианские проповеди и разумное управление приходами были

поощрены.

Улучшены школы и положение школьных учителей, а 12 апреля 1665 года было

наконец издано повеление о присоединении Шотландии к Англии.

Внешняя политика Кромвеля была более чем блестяща. Она была преисполнена

национального достоинства. Перед величием гения протектора принуждена была

склониться сама Европа. Сначала она признала его в сане, потом невольно

подчинилась его руководству. По прошествии полувека, в течение которого

Англия едва ли имела более веса в европейской политике, чем Венеция или

Саксония, она вдруг сделалась самой грозной державой в свете, предписала

Голландии условия мира, отомстила варварий-ским пиратам за обиды,

нанесенные ими всему христианскому миру, победила испанцев на суше и на

море, завладела одним из прекраснейших Вест-Индских островов (Ямайкой) и

приобрела на фламандском берегу крепость (Дюнкирхен), утешившую

национальную гордость за потерю Кале. Она царила на океане. Она шла во

главе протестантских интересов и протестантского движения. Все реформатские

церкви, рассеянные по римско-католическим королевствампризнавали Кромвеля

своим покровителем. Гугеноты Лангедока/ пастухи/ которые в своих альпийских

деревушках исповедовали протестантизм древнее аугсбургского, были защищены

от притеснения одним лишь звуком его великого имени. Сам папа принужден был

проповедовать гуманность и умеренность папистским государям, ибо голос,

редко угрожавший по-пустому, объявил, что, если бы народу Божию не было

оказано снисхождения, английские пушки загремели бы в замке св. Ангела...

Однако все эти поразительные успехи отнюдь не мешали Кромвелю ссориться с

парламентом и все больше расходиться с ним.

Мы уже видели что английская революция преследовала две цели: во-первых —

восстановление старых английских вольностей (сюда надо включить параграфы

Великой хартии и принципы самоуправления); а во-вторых — свободу совести. К

этому постепенно присоединились пункты радикальной программы: уничтожение

феодализма, королевской власти, государственной церкви и палаты лордов.

Революционным принципом было проведение в жизнь личного начала. Свобода

совести и мысли, книгопечатания/ митингов/ равноправность всех перед

законом, уничтожение привилегий крови и другие требования радикалов

призваны были расширить сферу прав каждого отдельного человека за счет

сословного или государственного начала.

Было время, когда Кромвель несомненно и очевидно сочувствовал всем этим

принципам. Но между Кромвелем — полковником парламентской армии, и тем же

Кромвелем — лордом-протектором Англии—разница очень существенная

На самом деле ему предстояла дилемма: или упрочить свою власть до той

степени, когда она станет выше всяких посягательств, или же рано или поздно

отправиться на эшафот. Казнь Карла была сожжением кораблей. После нее

возвращаться назад было невозможно. Примирение с Карлом II, которое в идее

соблазняло многих дипломатов, задумавших даже бракосочетание младшей дочери

протектора, леди Франциски, с наследником Стюартов, принадлежало к области

утопий. «Карл,— говорил Кромвель— никогда не простит мне смерти отца, а

если бы он простил, то был бы недостоин короны». Чтобы поддерживать свою

власть, Кромвелю надо было постоянно усиливать ее. Ведь его власть, в

сущности, не признавали, ей только подчинялись. Ему не прощалось ничто. Все

с нетерпением ждали, когда же наконец счастливая звезда изменит ему, когда

его зарежет нож заговорщика/ разобьют испанцы/ взорвут паписты или

сектанты? Кромвель отличался слишком проницательным умом, чтобы

удовлетвориться внешней покорностью и почить на лаврах

«Кромвель,— говорит Гизо,— вовсе не был философ. Он действовал не по

предварительно обдуманному и систематически расположенному плану но

руководствовался в деле управления высоким инстинктом и практическим

смыслом человека, которому Божий перст назначил править народом».

«План Кромвеля,— говорит Маколей,— с самого начала имел значительное

сходство с древней английской конституцией, но через несколько лет он счел

возможным пойти далее и восстановить почти все части прежней системы под

новыми названиями и формами. Титул короля не был возобновлен, но

королевские прерогативы были вверены лорду верховному протектору. Государь

был назван не величеством, а высочеством. Он не был коронован и помазан в

Вестминстерском аббатстве, но был торжественно возведен на престол,

препоясан государственным мечом, облачен багряницей и наделен драгоценной

Библией в Вестминстерском зале. Его сан не был объявлен наследственным, но

ему было дозволено назначить преемника, и никто не мог сомневаться, что он

назначит сына».

Палата общин была необходимой частью государственного устройства. В

учреждении этого собрания протектор обнаружил мудрость и политический

смысл/ которые не были как следует оценены его сонременнмками. Недостатки

древней представительной системы, хотя вовсе не такие важные, какими они

сделались впоследствии, уже замечались людьми дальновидными. Кромвель

преобразовал эту систему на следующих основаниях: маленькие города были

лишены привилегий, число же членов за графства было увеличено. Очень

немногие

города без представительства успели до того времени приобрести важное

значение. Из этих городов самыми видными были: Манчестер, Лидс и Галифакс.

Представители были даны всем трем. Прибавлено было число членов за столицу.

Избирательное право было устроено так, что всякий достаточный человек,

владел ли он поземельной собственностью, или нет, мог вотировать за

графство, в котором жил. Несколько шотландцев и несколько колонистов-

англичан, поселившихся в Ирландии, были приглашены в собрание,

долженствовавшее издавать закон для всех частей Британских островов.

В реформах Кромвеля заключается, конечно, зародыш всех последующих

преобразований в области избирательного права. Но действовал он более чем

осмотрительно: он не только не уничтожил ценза, но даже не уменьшил его. С

другой стороны, история выборов во все его парламенты часто возмущала

людей, стоящих на точке зрения права. Выборы эти всегда производились под

сильным административным давлением, и протектор никогда не стеснялся

прибегать к самым экстраординарным мерам, чтобы обезопасить себя от короля

или протеста парламента. Первая палата общин, какую народ избрал по его

приказанию, выразила сомнение в законности его авторитета и была распущена,

не успев издать ни одного акта. Вторая признала его протектором и охотно

сделала бы королем, но упорно отказывалась признать его новых лордов. Ему

не оставалось ничего более как распустить и ее. «Бог,— воскликнул он при

расставании,— да будет судьею между мной и вами!»

В тщетных попытках обезопасить спою власть от всяких поползновений,

Кромвель настойчиво искал для нее таких опор, которые не исходили бы прямо

из его личного величия и гения. Оттого-то так настойчиво уподоблял он себя

королю, где только это было возможно; оттого-то задумал он восстановить

палату лордов. Это было очень трудное дело. Кромвель застал уже существовав-

шее дворянство, богатое, весьма уважаемое и настолько популярное между

другими классами, насколько какое-нибудь дворянство когда-либо бывало. Если

бы он как король Англии повелел пэрам собраться в парламент согласно

древнему обычаю государства, многие из них без сомнения повиновались бы

призыву. Но этого он не мог сделать. Он только предложил главам знаменитых

фамилий занять места в своем новом сенате. Те отказались. С их точки зрения

согласие было бы равносильно унижению достоинства, как своего, так и

родового. Они тоже спрашивали ежеминутно: «Ваши полномочия. Ваше

Высочество? Покажите нам их!» Протектор поэтому был принужден наполнить

свою верхнюю палату новыми людьми/ успевшими в течение последних смутных

времен обратить на себя внимание. Это было наименее удачное из его

предприятий, не понравившееся всем партиям. Левелле-ры гневались на него за

учреждение привилегированного класса. Толпа, питавшая уважение к великим

историческим планам, без удержу смеялась над палатой лордов, в которой

заседали счастливые башмачники и извозчики, куда были приглашены немногие

дворяне и от которой все старинные пэры отворачивались с презрением.

Знаменитый принцип, что «Англия управляется сама собой», был совершенно

забыт. Страна была разделена на военные округа. Эти округа находились под

начальством генерал-майоров. Всякое мятежное движение немедленно

подавлялось и наказывалось. Страх, внушенный могуществом меча,

находившегося в такой сильной/ твердой и опытной руке, укротил дух и

кавалеров, и левел-леров. Предлагали защищать старые вольности Англии. Но

всякий понимал, что в данную минуту это было бы безумием. Нельзя ничего

было сделать даже путем заговоров: полиция протектора была хороша,

бдительность его была неослабна, и когда он появлялся вне пределов своего

дворца, обнаженные мечи и кирасы верных телохранителей окружали его плотно

со всех сторон.

«Будь он,—говорит Маколей,—жестоким, своевольным и хищным государем,

нация могла бы почерпнуть отвагу в отчаянии и сделать судорожное усилие

освободиться от военного деспотизма. Но тягости, какие терпела страна, хотя

и возбуждали серьезное неудовольствие, однако не были такими, которые

побуждают огромные массы людей ставить на карту жизнь, имущество и семейное

благосостояние против страшного неравенства сил. Налоги, правда более

тяжкие, чем при Стюартах/ были не тяжелые в сравнении с налогами соседних

государств и ресурсами Англии. Собственность была безопасна. Даже кавалер/

удерживавшийся от нарушения нового порядка/ наслаждался в мире всем, что

оставили ему гражданские смуты. Уничтоженные Долгим парламентом последние

следы крепостничества, конечно, не возобновлялись. Отправление правосудия

между частными лицами совершалось с точностью и безукоризненностью, дотоле

неслыханными. Ни при одном английском правительстве со времен Реформации не

было так мало религиозных преследований...»

Но это слишком важный пункт, чтобы говорить о нем мимоходом.

Всякий желал бы/ конечно, чтобы этих религиозных преследований не было

совершенно. К сожалению, ничто не распространяется так медленно, как

веротерпимость. Если мы спросим себя, кто в описываемую нами эпоху был

искренне и действительно на стороне свободы совести, то во всей Англии едва

ли насчитаем деся-ток-другой человек. Кромвеля надо поставить во главе их.

Но и ему приходилось делать уступки духу времени, и ему надо было казнить и

вешать, чтобы не разойтись с теми, кто был опорой его власти, его жизни.

Католиков ненавидели, и теперь более, чем когда-нибудь. Исторические и

политические мотивы присоединились к мотивам религиозным. Даже такие люди,

как Мильтон/ разделяли эту ненависть: стоит лишь припомнить, с каким

грозным негодованием, с какой злобой и местью говорит он о папизме.

Папизм—порождение дьявола. Это один из догматов английского миросозерцания

половины XVII века, быть может, самый упорный и настойчивый. После Кромвеля

он продержался еще более 160 лет, и позорное пятно английской конституции —

Test-Act/ запрещавший католическим подданным Британского величества

занимать какие бы то ни было государственные или общественные должности,

был уничтожен лишь в 1824 году!.. Полной веротерпимости не могло быть и при

протекторе. Но в этом отношении он сделал все возможное. Основным

государственным законом было провозглашено, что католики и епископы

нетерпимы. Богослужение и пропаганда были/ конечно, безусловно воспрещены

им. Были даже преследования. В июне 1654 года, например, один бедный

католический священник, тридцать семь лет назад изгнанный за свое звание,

решился вернуться в Англию, но был схвачен сонный с постели и отправлен в

Лондон, где его судили, приговорили и повесили. Но Кромвель делал немало

усилий, чтобы избегать подобной жестокости; он желал, чтобы преследуемые

давали ему возможность уклониться от нее, соблюдая наружное приличие. Но

когда их горячая вера или энергический характер отвергали эти маленькие

слабости, тогда он, не колеблясь, предавал их всей строгости законов.

Однако и тут надо отдать справедливость Кромвелю: преследования при нем

были, но не было инквизиции, не было беспутного вторжения в чужую

человеческую душу, преднамеренного выискивания жертв для костров и

виселицы. Стоило не быть энтузиастом, чтобы спокойно исповедовать какую

угодно веру. Свобода культа, правда, была ограниченная, и в 1655 году 24

ноября епископалам было запрещено находиться при частных семействах в

качестве духовников и наставников, как это часто бывало. До драгонад, к

счастью, дело не доходило, хотя, кроме Кромвеля, кто же мог помешать им?

Многие и многие из его партии, наверное/ были бы в восторге от такого

радикального искоренения папизма.

Сектантов, анабаптистов, милленариев, квакеров Кромвель не преследовал

совсем, разве на политической почве. Мало того, он решился привлечь к себе

другой класс людей, всеми гонимый и презираемый. Это были евреи. Кромвель,

не давая им публичного права гражданства/ которого они домогались, позволил

некоторым из них жить в Лондоне. Они выстроили там синагогу, приобрели

участок земли для кладбища и втихомолку образовали род корпорации,

преданной протектору, терпимость которого служила единственной гарантией их

безопасности.

После роспуска последнего своего парламента (4 февраля 1652 года),

сделавшего было попытку ограничить его самовластие, и после удачной войны с

Испанией в Индии и Европе, Кромвель достиг высшей степени могущества; он

пользовался огромным влиянием в Европе и высшим авторитетом в Британии...

Но — странная ирония судьбы — чем выше поднимался он по ступеням славы и

могущества, тем все более становился одиноким. От него отворачивались его

старые боевые товарищи/ которые служили под его началом, когда он был еще

простым капитаном: они не могли понять, в чем тут может заключаться

преступление, если палату состоящую не из лордов, не называть палатою

лордов. Но Кромвель требовал безусловного повиновения. Республиканские и

анабаптистские мнения затрагивали его власть в самом корне, он не хотел

терпеть их по крайней мере в армии. Я служил ему пятнадцать лет,— говорил

после смерти

его Паккер, суровый и честный офицер-республиканец,— с той поры, как он сам

командовал еще кавалерийским эскадроном, до момента его высшей власти; я

семь лет командовал полком и теперь одним дыханием его, без всякого суда, я

выброшен вон. Я лишился не только места, но и старого лагерного и боевого

товарища, и пять подчиненных мне капитанов, все честные люди, были

исключены вместе со мной за то/ что не хотели сказать, что у нас есть

палата лордов».

Недовольные офицеры задумали даже заговор и пытались собраться возле

находившегося в немилости Ламберта — тоже когда-то товарища и друга

Кромвеля. Полковник Гетчинсон узнал об этом. Искренний христианин и

республиканец, он со времени изгнания Долгого парламента оставил армию и

политику: его возмущала тирания Кромвеля, но еще больше возмущала тирания

злой, безумной посредственности, которая хотела занять его место.

«Кромвель,— говорит его жена,— был смел и велик, а Ламберт—только полон

глупого и нестерпимого тщеславия». Гетчинсон предупредил протектора, и

заговор был потушен в самом начале.

На его месте возник немедленно другой.

Несмотря на всю классическую скупость испанского двора и собственную

вялость. Карл II собрал наконец на берегах испанских Нидерландов небольшой

корпус войск; нанято было несколько транспортных судов; слухи о близкой

экспедиции получили некоторую основательность; английские роялисты с жаром

просили о ней/ обещая восстать всей массой. Роялистские движения появились

сразу в нескольких местах: на севере, юге, западе, в самом Лондоне. Но —

звезда и теперь не изменила Кромвелю — между заговорщиками оказался

изменник. Надзор и репрессалии усилились. Никогда тюрьмы не были так

переполнены: число заключенных за политические преступления простиралось до

двенадцати тысяч человек! Начался суд в особой комиссии—настоящем

революционном трибунале, где чувство самосохранения заменяет все законы и

диктует все меры.

Эти заговоры заставляли задумываться. Общество/ все, целиком, не

замедлило дать почувствовать Кромвелю все свое неудовольствие его ссорами с

парламентом. Протектор требовал у муниципального совета ссуды, но Сити,

которая всегда доставляла деньги парламенту, нашла их для Кромвеля так же

мало, как некогда для Карла I. Дело дошло даже до задержек в уплате пошлин,

утвержденных в последнюю сессию. На какой же успех можно было рассчитывать

при взимании податей, никем и никогда не утвержденных?

Будущее в таких обстоятельствах не предвещало ничего доброго. Большинство

сторонников Кромвеля уже настойчиво задавали себе вопрос, сформулированный

его же сыном Генри: «Не зависит ли все от одной только личности отца, от

его искусства, от привязанности к нему армии/ и не возгорится ли кровавая

война, когда его не будет?»

Но и эта единственная опора была уже надломлена. Одно из близких к

Кромвелю лиц старается доказать, что попытка управлять государством без

парламента надорвала его жизненные силы. Несомненно, что неудача его планов

болезненное возбуждение. Он по целым неделям перестал показываться даже в

кругу своей семьи.

А ведь он любил ее и прежде все свое время проводил с нею.

Семейство Кромвеля было центром и главным элементом его двора. Он вызвал

в Лондон сына Ричарда и сделал его членом парламента, тайным советником и

членом Оксфордского университета. Второй сын его. Генри, управлял Ирландией

и часто навещал отца. Зять его, Джон Клейполь, человек аристократических

нравов, любивший удовольствия роскошной жизни, был так же, как и сам Ричард

— будущий протектор/ в коротких отношениях со многими кавалерами. По выходе

замуж последних двух дочерей Кромвеля за лорда Оральконбриджа и Рича вокруг

него собрались четыре юные семейства, богатые/ стремившиеся наслаждаться и

услаждать приближенных людей блеском своей жизни.

Сам Кромвель любил общественное движение, блестящие собрания, особенно

музыку, и находил удовольствие в привлечении к себе артистов. Вокруг

дочерей его образовался двор многолюдный и одушевленный. Только одна из

них, леди Флитвуд, пламенная и строгая республиканка, мало принимала

участия в этих пирах и скорбела о «монархическом» и светском увлечении,

которое преобладало как в доме, так и в политике протектора.

Но все это было и прошло. Кромвель стал мрачен, стал избегать людей. В

нем развилась мучительная подозрительность, не дававшая ему покоя ни днем,

ни ночью. Он постоянно был вооружен и имел на себе латы;

выезжая/ брал с собою в карету несколько человек и окружал себя конвоем;

ездил очень скоро, часто изменял направление и никогда не возвращался домой

той же дорогой/ по какой ехал из дому. В Уайтхолле у него было несколько

спален и в каждой из них—потайная дверь. Он выбрал из своей кавалерии 160

человек/ вполне ему известных/ назначил им офицерское жалованье и образовал

из них восемь взводов, которые по двое постоянно составляли вокруг него

охранную стражу. Та ясность и самостоятельность ума, та страстность и

смелость чувства, которые были так привлекательны в Кромвеле/ по-видимому,

совершенно исчезли.

Вокруг него теснились уже призраки смерти.

В 1654 году он лишился своей матери, Елизаветы Стюарт, женщины умной и

доброй, к которой постоянно испытывал глубочайшее уважение. Она не доверяла

положению сына и делила с ним его величие не иначе, как с чувством

скромности и даже сожаления о прежней тихой деревенской жизни! Он с трудом

убедил ее поселиться во дворце. Она жила там в непрерывной тревоге/ каждый

день ожидая какой-нибудь катастрофы и вскрикивая всякий раз/ когда слышала

выстрел: «Убивают моего сына!»... Зимою 1658 года дочь Кромвеля Франциска в

конце третьего месяца замужества лишилась мужа Роберта Рича/ которому было

не более 23 лет. Спустя три месяца умер граф Варвик, близкий друг Кромвеля.

Едва прошло затем несколько недель/ и новый/ еще более жестокий удар уже

готов был поразить его. Его любимая дочь леди Клейполь уже давно слабела и

страдала: она поселилась в отдаленном дворце, чтобы там пользоваться

воздухом и деревенским спокойствием. Замечая, что ей становится все хуже и

хуже, Кромвель сам переехал туда, чтобы заботиться о ней лично и постоянно.

Часто, измученный работами и дрязгами государственной жизни/ любил он

отдыхать возле нее — столь чуждой той борьбы, тех насилий, которыми была

уже

полна его жизнь. Но это наслаждение теперь превратилось для него в горькую

печаль: сложная и неопределенная болезнь леди Клейполь развивалась быстро,

с ней начались нервные припадки, во время которых она перед глазами отца то

обнаруживала свои жестокие страдания, то не могла сдержать детской тоски и

грусти по нем. Перед смертью страшные галлюцинации тревожили ее, ей

виделась окровавленная фигура короля, требующая мщения.

Сила Кромвеля была сломлена. Он перестал заниматься государственными

делами. Дела мирские, политические вопросы/ даже интересы самых близких лиц

пропадали из поля его зрения по мере того/ как сходил он со сцены жизни.

Его душа обратилась на самое себя и, приближаясь к той стране, откуда никто

не возвращался, задавала себе другие вопросы, а не те/ которые волновали

людей у его постели. 2 сентября 1658 года после сильнейшего пароксизма/

сопровождавшегося бредом, он пришел в сознание; его капелланы сидели

вокруг. «Скажите,— обратился он к одному из них,— может ли человек утерять

надежду на милосердие?» — «Это невозможно». «В таком случае, я спокоен,—

сказал Кромвель,— потому что раз испытал на себе милосердие». Он отвернулся

и стал молиться вслух. «Господи я — ничтожное создание. Ты сделал из меня

орудие воли Твоей; этот народ желает, чтобы я жил: они думают, что им

оттого будет лучше и что это обратилось бы во славу Твою! Другие хотят/

чтобы я умер. Господи! Прости им всем и, каково бы ни было Твое Соизволение

обо мне, ниспошли на них свое благословение... Тебе же честь и слава во

веки веков... Аминь!..»

3 сентября была годовщина его побед при Дунбаре и Ворчестре. Этот день он

называл счастливым. В этот же день, в четвертом часу пополудни, он был уже

мертв.

Заключение:

Режим протектората при всем этом был тесно связан с личностью и

авторитетом Кромвеля. Как только он скончался (3 сентября 1658 г.), режим

попал в тяжелое кризисное состояние безвластия. Назначенный преемником отца

Ричард Кромвель не сумел удержать власть и стал политической игрушкой в

руках генералитета. В1659 г. его вынудили отречься от звания и восстановить

условную республику. Общественное недовольство и режимом индепендентов, и

безвластной республикой одновременно стало настолько значительным, что

вопрос о восстановлении монархии и исторической конституции в стране стал в

область практической политики. Революция исчерпала себя.

Список использованной литературы:

1. О.А. Омельченко. Всеобщая история государства и права.Учебник. т.2

М.1998.

2. Н.С.Крылова Английское государство. М1981.

3. Т.А. Павлова Кромвель. М1980

4. Н.Ф. Болдырев ред., Жизнь замечательных людей.Ч 1995

Страницы: 1, 2