его самого, но века, и с каждым возрастала и захватывала больше и больше

места. Неужели он был не прав?... От ужасов того времени нам осталось дело

Иоанна; оно-то показывает, насколько он был выше своих противников” (12).

Каждое из этих двух направлений не столько пыталось опровергнуть те

или иные положения противного, сколько ставило под сомнение саму их основу

- систему аксиом. К.Д.Кавелин считал, что историки не могут рассматривать

исторического деятеля с точки зрения современной им нравственности, такой

подход - ничем не оправданная модернизация истории. Защищая Грозного, он

писал: “ Иоанн IV есть целая эпоха русской истории, полное и верное

выражение нравственной физиономии народа в данное время”, он был “ вполне

народным деятелем в России” (13).

Однако и аксиоматика, построенная на “государственной пользе”,

находила у Погодина не менее веские возражения. Он отвергал саму

возможность деятельного участия Ивана IV в составлении нового судебника и

других важнейших государственных преобразований 50-х годов, а также в

победах России над осколками многовекового врага - Золотой Орды - Казанским

и Астраханским ханствами. “ В царствование Грозного бесспорно совершено

много великого; но, - спрашивает Погодин, - мог ли такой человек, как

Иоанн, проведший свое детство и отрочество так, как он, никогда ничем

серьезно не занимавшийся, мог ли он в 17-20 лет вдруг превратиться в

просвещенного законодателя?”. Он мог оставить прежний бурный образ жизни,

мог утихнуть, остепениться, заняться делом, мог охотно соглашаться на

предлагаемые меры, утверждать их, - вот и все; но чтобы он мог вдруг понять

необходимость в единстве богослужения, отгадать нужды и потребности

народные, узнать местные злоупотребления, найти противодействующие меры,

дать нужные правила касательно суда, например, об избрании целовальников и

старост в городах и т.д. - это ни с чем не сообразно”. Иоанн был вполне в

руках своих советников, Сильвестра и Адашева, и их партии, что

подтверждается и свидетельством современников, и собственным негодующим

признанием Грозного в письмах к Курбскому. А затем, когда влияние этой

партии было парализовано, в последние двадцать пять лет жизни Иоанна нельзя

указать никаких законов, постановлений, распоряжений, вообще никаких

действий, из которых был бы виден его государственный ум и то понимание

требований народной жизни, какое проявлялось в первой половине его

царствования. В продолжение всего этого времени “ нет ничего, кроме казней,

пыток, опал, действий разъяренного гнева, взволнованной крови, необузданной

страсти” (14).

В самом конце XIX века, в 1899 году, концепция правления Ивана

Грозного пополнилась еще одной, принадлежащей перу С.Ф.Платонова и

изложенной в первой части его “ Очерков по истории смуты в Московском

государстве XIV-XVII вв.”. Концепция эта имела исключительный успех.

Впоследствии она с некоторыми изменениями воспроизводилась и в его

лекционном курсе (15) и в книге “ Иван Грозный” (16).

Прежде чем перейти к разбору взглядов Платонова на правление Ивана

Грозного и на опричнину, нам представляется уместным привести здесь оценку

его концепции некоторыми советскими историками.

С.Б.Веселовский: “Последним словом дореволюционной историографической

науки считалась сложная и замысловатая концепция С.Ф.Платонова”(17). И

далее: “ В погоне за эффектностью и выразительностью изложения лекций

С.Ф.Платонов отказался от присущей ему осторожности мысли и языка и дал

концепцию политики царя Ивана, столько переполненную промахами и фактически

неверными положениями, что поставил критиков его построений в весьма

неловкое положение...”(18).

Следующим образом оценивал концепцию С.Ф.Платонова А.А.Зимин:

“Наиболее продуманную и развернутую оценку опричнины с буржуазных позиций

мы находим в трудах С.Ф.Платонова”(19).

Оценка работы Платонова С.Б.Веселовским со всех точек зрения

парадоксальна. Концепция, “переполненная промахами и неверными

положениями”, объявлена последним словом дореволюционной исторической

науки. В какой-то степени эта негативная оценка Веселовским Платонова

связана с популярностью концепции последнего в 30-е - 40-е годы. В то время

в советской историографии, как уже говорилось, апологетическое отношение к

Грозному, противником которого был С.Б.Веселовский, безраздельно

господствовало. Однако, даже учитывая эту поправку, необходимо признать,

что мнение С.Б.Веселовского выглядит достаточно странно.

Парадоксальность оценки концепции С.Ф.Платонова как последнего слова

буржуазной исторической науки советскими историками, - а с ними были

солидарны и крупнейшие русские буржуазные ученые предреволюционных лет (

П.Н.Милюков ) - в том, что сам С.Ф.Платонов - во всяком случае, вначале -

не считал свои взгляды на опричнину оригинальными. В предисловии к первому

изданию “ Очерков по истории смуты в Московском государстве XVI-XVII вв.”

он писал о той части работы, где было изложено его понимание опричнины: “

Если автору дозволено будет назвать свой труд самостоятельным

исследованием, то он не отнесет такого определения, в его точном смысле, к

первой части “ Очерков”. Многообразие сюжетов и изобилие материалов,

входящих в тему этой части, требовало бы не сжатого очерка, а

многостороннего специального исследования. Автор не имел времени для такого

исследования и не чувствовал в нем надобности. Ученая литература давала ему

возможность собрать достаточный для его цели материал из монографий и

общеизвестных сборников исторических документов”(20).

Не только предисловие, но и само содержание первой части монографии

внешне подтверждает эту несамостоятельность. В общей оценке кризиса России

середины XVI века С.Ф.Платонов солидарен с В.О.Ключевским. Так же, как и

он, причину кризиса С.Ф.Платонов видит в противоречиях, заложенных в

основании Московского государственного и общественного порядка.

“Первое из этих противоречий, - пишет С.Ф.Платонов, - можно назвать

политическим и определить словами В.О.Ключесвского: “Это противоречие

состояло в том, что московский государь, которого код истории вел к

демократическому полновластию, должен был действовать посредством очень

аристократической администрации”. Такой порядок вещей привел к открытому

столкновению московской власти с родовитым боярством во второй половине XVI

века. Второе противоречие было социальным и состояло в том, что под

давлением военных нужд государства, с целью лучшего устройства

государственной обороны, интересы промышленного и земледельческого класса,

труд которого служил основанием народного хозяйства, систематически

приносились в жертву интересам служилых землевладельцев, не участвовавших

непосредственно в производительной деятельности страны”(21).

И в оценке опричнины, как государственной реформы, направленной

против потомства удельных князей, у С.Ф.Платонова были предшественники. Он

пишет: “ Только К.Н.Бестужев-Рюмин, Е.А.Белов и С.М.Середонин склонны

придавать опричнине большой политический смысл: они думают, что опричнина

направлялась против потомства удельных князей и имела целью сломить их

традиционные права и преимущества. Однако такой, по нашему мнению, близкий

к истине, взгляд не раскрыт с желаемою полнотою, и это заставляет нас

остановиться на опричнине для того, чтобы показать, какими своими

последствиями и почему опричнина повлияла на развитие Смуты в московском

обществе” (22).

Анализ взглядов С.Ф.Платонова и его предшественников позволяет

объяснить парадоксальность оценок его исторической концепции.

С.Ф.Платонов не выдвинул в точном смысле этого слова новой концепции

правления Ивана Грозного - тогда казалось, что все мыслимые точки зрения на

его царствование уже высказаны. Платонов сделал большее. Он изменил сам

подход к теме. До С.Ф.Платонова историков занимала личность Ивана Грозного.

И от личности, так или иначе понимая ее, они шли к собственно истории

России. С.Ф.Платонов начал с другого конца, с истории России. Россия

перестала быть простым продолжением Грозного. Она обособилась и сразу стало

ясно, насколько тесно XVI век в русской истории связан с событиями

предшествовавших веков. Время правления Ивана Грозного, сама опричнина,

эмансипированная от его личности, легко вписалась в общую канву русской

истории, оказалась связана и с общим направлением и с традициями

предшествующих царствований. “Упразднился старый взгляд на опричнину как на

бессмысленную затею полоумного тирана. В ней видят применение к крупной

земельной аристократии того “вывода”, который московская власть обычно

применяла к командующим классам покоренных земель. Вывод крупных

землевладельцев с их вотчин сопровождался дроблением их владений и

передачей земли в условное пользование мелкого служилого люда”, - писал

С.Ф.Платонов(23).

Полное изменение подхода, полное изменение методики исследования

заставило С.Ф.Платонова обратиться к совсем другому кругу источников и в

значительной степени расширить самый его круг. Анализу опричнины Платонов

предваряет чрезвычайно емкий обзор социально-экономического положения в

России второй половины XVI века. Обзор этот написан на основе разрядных,

писцовых, дозорных переписных книг, Книги Большого Чертежу, а также

монастырских грамот и местных источников.

И само понимание цели и назначения опричнины С.Ф.Платонов выводил не

только из политических мотивов ее учреждения, но и на равных основаниях из

ее территориального состава и экономических нужд. В свою очередь,

территориальным составом опричнины обосновываются и подтверждаются

политические намерения ее организаторов.

Таким образом, можно сказать, что вклад С.Ф.Платонова в русскую

историографию второй половины XVI в. состоял, в первую очередь, в новом

подходе к данной теме. Этот подход оказался чрезвычайно продуктивным и, в

первую очередь, для опровержения концепции опричнины, предложенной самим

Платоновым. Тщательный анализ источников (отметим, что по большей части тех

же, которыми пользовался и Платонов ), проделанный сначала С.Б.Веселовским,

и в дальнейшем расширенный и углубленный А.А.Зиминым, В.Б.Кобриным и

Р.Г.Скрынниковым, показал, что опричнину невозможно свести к попыткам

верховной власти подавить сопротивление аристократии и уничтожить ее

традиционные права и привилегии; в разное время опричнина была направлена

не только против боярства и княжат, но и против верхов церкви, приказной

бюрократии, против рядового дворянства, то есть тех слоев, которые

изначально были главными союзниками великокняжеской власти, рука об руку с

которыми великокняжеская власть прошла весь путь своего возвышения. Тем

самым методика Платонова, ее применение к настоящему времени полностью и

окончательно разрушили концепцию опричнины, которая выдела в ней (в

опричнине) правильную государственную реформу, направленную на слом

вотчинного землевладения служилых княжат “ вообще, на всем его

пространстве”(24). В итоге мы вернулись к тому положению, которое

существовало в изучении данной темы (правда, на несколько другом уровне )

перед выходом монографии Платонова, и сейчас, так же, как и тогда, остается

загадкой, что же все-таки и для чего учреждалось в 1565 и было уничтожено в

1572 году, уничтожено под страхом наказания кнутом за само упоминание

этого; для чего понадобилось Грозному делить государство на две части -

земщину и опричнину, для чего понадобилось ему казнями и преследованиями

дворян, приказных, церковных иерархов подрывать главные опоры своей власти?

Современная советская историография часто предъявляет Грозному

обвинение в несоответствии цели и средств, в отсутствии логики и смысла в

проводимых им репрессиях. Но основано это обвинение по большей части на

недоразумении. Дело в том, что узкая антибоярская направленность его

политики была приписана Грозному самими историками “из общих соображений”

(такая политика считалась разумной и оправданной); впоследствии, не найдя

подтверждения этой концепции в документах, историки решили, что в этом

виноваты не они, а Грозный. Оказалось как-то забытым, что в грамоте,

доставленной из Александровской слободы в Москву 3 января 1565 года и

ознаменовавшей собой начало опричнины, царь говорит, что “гнев свой” он

“положил” “на архиепископов и епископов и на архимандритов и на игуменов, и

на бояр своих и на дворецкого и конюшего и на окольничих и на казначеев и

на дьяков и на детей боярских и на всех приказных людей”(25).

То есть мы можем констатировать высокую степень совпадения между теми

слоями, которые в наибольшей степени вызвали гнев Грозного в период,

непосредственно предшествовавший опричнине, и теми, кто в наибольшей

степени от опричнины пострадал. Это совпадение, на наш взгляд, достаточно

убедительно опровергает тезис об отсутствии системы в действиях Грозного и,

следовательно, позволяет вновь поставить вопрос, чего же хотел и чего

добивался Грозный, вводя опричнину. Ответ на него, как представляется,

следует искать не в результатах опричнины, которые на взгляд самого

Грозного отнюдь не оправдали его ожиданий, а в тех обстоятельствах, которые

предшествовали ее учреждению.

Смысл вышеприведенной цитаты из грамоты Грозного достаточно ясен: он

явно свидетельствует о том, что Ивана IV полностью не устраивал весь

комплекс отношений, сложившихся между ним и другими властями, с которыми он

исторически принужден был делить власть и ответственность за судьбы России.

В чем же причина столь острого и глобального по своей сути конфликта (без

особого преувеличения можно говорить о практически полной изоляции Ивана

IV) между ним и другими властями, традиционно наряду с великокняжеской

властью правящими Россией?

По-видимому, главным объяснением его следует считать, с одной

стороны, драматическое изменение самопонимания и самооценки верховной

власти, а с другой - меняющийся куда более медленно и вполне консервативный

по своей природе взгляд на верховную власть как церкви, так и всего

служилого сословия. Это несовпадение внутренней и внешней оценки верховной

власти было осложнено целым рядом внешнеполитических неудач, а также

глубоким внутренним кризисом в стране.

Данные тезисы, безусловно, нуждаются в обосновании.

1. Представление верховной власти о себе самой.

Начиная с правления Василия Темного ( 1425-1462 ) великие князья

Московские все более часто именуются в дошедших до нас источниках царями,

что связано, в первую очередь, с падением Константинополя и быстрым

формированием взгляда, видящего в Московском царстве естественного

Страницы: 1, 2, 3