убедится, огромная. Более того, в «Жемчугах» уже зреет зерно будущего

направления – того самого акмеизма, который, по убеждению Гумилёва, должен

будет спасти отечественную поэзию. Когда читаешь:

И апостол Петр в дырявом рубище,

Словно нищий, бледен и убог, -

понимаешь, что поэт и научился, и осмелился небесное опускать до земного,

осязаемого, а не только земное опускать до земного, а не только земное

возносить до романтических заоблачных высей.

Одной из основных проблем литературного процесса 1910 года стала

проблема символизма.

«Цех поэтов» был задуман осенью и обсуждён в «Аполлоне» с

привлечением Городецкого, Лозинского, Нарбута, Мандельштама, Зенкевича,

Ахматовой… 20 октября уже состоялось первое заседание, 1 ноября – второе, в

Царском Селе.

Принявший к этому времени участие в создании нескольких журналов и

литературной организации, в которой верховодил всё-таки не он, а Вячеслав

Иванов, Гумилёв на этот раз взял в свои руки все бразды. Убеждённый в том,

что стихи может писать каждый грамотный человек, овладевший техникой,

ремеслом, Гумилёв и останавливается именно на таком названии – цех. Своё

предназначение Гумилёва видел в том, чтобы руководить.

Созданный в 1911 году «Цех Поэтов» был как раз той организацией, и

структура, и направленность, и порядки которой вполне импонировали

Гумилёву. Разделив участников на «мастеров» («синдиков»), которых было

всего два – Городецкий и сам Гумилёв, - и «подмастерьев», Гумилёв вменял в

обязанность «подмастерьям» беспрекословное повиновение, работу над «вещью»

по указанию «мастера» и запрет на публикацию без разрешения «мастера» (для

публикаций использовались «Аполлон» и созданные при «Цехе» журнал и

издательство, которые назывались одинаково: «Гиперборей»).

Выдержать подобное мог далеко не каждый, и потому многие «подмастья»

в скором будущем покинут свой «Цех». Блок, который был в «Цехе»

единственный раз – на организационном собрании 20 октября, - назвал

объединение «Гумилёвско-Городецкими обществом», а впоследствии записал:

«Футуристы в целом, вероятно, явление более крупное, чем акмеизм. Последние

– хилы, Гумилёва тяжелит «вкус», багаж у него тяжёлый, а Городецкого

держат, как застрельщика с именем; думаю, что Гумилёв конфузится и

шокируется им нередко»3.

Акмеизм как программа зародился в «Цехе Поэтов», но это было

несколько позже. Поначалу же «Цех», насчитывавший 26 членов, вбирал в себя

представителей разных направлений, большей частью как раз не акмеистов.

О создании акмеизма было официально заявлено 11 февраля 1912 года на

заседании «Академии стиха», а в №1 «Аполлона» за 1913 год появились статьи

Гумилёва «Наследие символизма и акмеизма».

Единственный, кому, как учителю акмеизма, сохранил приверженность сам

Гумилёв, даже когда он уже перерос созданную школу, был Готье. Его стихи

включены Гумилёвым в «Чужое небо», а затем выпущена и самостоятельная книга

переводов «Эмали и камей».

Видимо, в эстетической программе Готье Гумилёву наиболее импонировали

декларации, близкие ему самому: «Жизнь – вот наиглавнейшее качество в

искусстве; за него можно всё простить»; «…поменьше медитаций,

празднословия, синтетических суждений; нужна только вещь и ещё раз вещь». А

непосредственно в поэтическом творчестве – программное стихотворение

«Искусство», заканчивающиеся строками:

Работать, гнуть, бороться!

И лёгкий сон мечты

Вольётся

В нетленные черты.

Создавая «Цех Поэтов», а за ним и акмеизм, Гумилёв не отрицал

достижений символизма, наоборот – призывал взять из него лучшее. Разве что

в выпущенной в этом же, 1912 году книге «Чужое небо» современники увидели

некие черты проявления нового направления.

«Чужое небо» - книга более «простая», чем предыдущие; быть может,

именно потому, что в ней теперь уже не демонстрируются достижения формы, -

в этом нет нужды: всем уже – и себе самому – он доказал, что может, что

овладел. Интересна книга и тем, что автор в ней представлен и как лирик, и

как эпик (поэмы «Блудный сын» и «Открытие Америки»), и как драматург

(одноактная пьеса в стихах «Дон Жуан в Египте»), и как переводчик (стихи

Теофилия Готье).

«Чужое небо» действительно являет собой лучшую из вышедших до 1912

года Гумилёва – по лиризму, по земным и в то же время возвышенным чувствам,

воспетым в ней, по тщательной дозировки эмоционального (любовная лирика) и

рационального («Искусство» Готье), экзотического, «конквистадорского», но

уже в ином преломлении («Открытие Америки», «Абиссинские песни», «У

камина») и приземлённо-бытового («Из логова змиева…»).

Этот год предельно насыщенный литературными делами (кроме названного,

вышло немало статей: о Кузьмине, Брюсове, Цветаевой, Иванове, Блоке,

Гуревиче, Зенкевиче и др.; сделаны доклады; посещались «Вечера Случевского»

и т.д.), был насыщен и событиями личной жизни: вместе с Ахматовой была

предпринята поездка в Италию; родился сын Лев. Гумилёв со своим племянником

Сверчковым, в апреле 1913 года, через Одессу морем отправился в Африку.

Коллекция, которую они там собрали, по мнению специалистов, по своей

полноте стоит на втором месте после коллекции, привезённой Миклухо-Маклаем.

Об африканских экспедициях Гумилёва можно было бы написать отдельную

книгу. Частично написал её поэт – в стихах «Шатра», в «Африканском

дневнике», часть которого недавно обнаружена.

«Чужому небу» суждено было стать последней «мирной» книгой поэта.

Следующая, «Колчан», вышла только спустя четыре года. Правда, было немало

промежуточных публикаций в периодике – как стихов, так и прозы, тех же

«Записок кавалериста».

Гумилев и война.

Спустя 24 дня после объявления войны, 24 августа, несмотря на

полученное ещё в 1907 году из-за косоглазия освобождение, он записывается

добровольцем в лейб-гвардии уланский полк.

В 1944 году Анна Ахматова напишет:

Две войны, моё поколение,

Освещали твой страшный путь.

Но первую войну он не воспринял как «страшный путь». Другие ритмы и

мотивы слышались ему:

Солдаты громко пели, и слова

Невнятны были, сердце их ловило.

- «Скорей вперёд! Могила, так могила!

Нам ложем будет свежая трава,

А пологом – зелёная листва,

Союзником – архангельская сила».

Как и ко всему, что делал, к своему участию в войне Гумилёв отнесся

крайне серьёзно. Добившись зачисления «охотником» в армию и выбрав

кавалерию, он тут же стал тренироваться, совершенствоваться в стрельбе,

езде и фехтовании.

Служил Гумилёв прилежно, отличался храбростью – о том говорит и

быстрое его продвижение до прапорщика, и два Георгиевских креста – 5 и 3

степени, которые давались за исключительное мужество. Был в уланском полку,

затем в гусарском.

В Собрании сочинений Гумилёва, кроме этого воспоминания, собрано и

немало других, говорящих о том, что и в полку он старался не выходить из

сферы творчества: писал и читал стихи, рисовал, даже вёл споры о поэтике,

когда попадался собеседник.

Уйдя на фронт в 1914 году, Гумилёв, естественно, выбрал из

литературной жизни столицы, не мог на неё влиять. В другом, военном мире

создавалась и другая поэзия. Стихи, написанные им на фронте, значительно

отличаются не только от «Жемчугов», но и от «Чужого неба»,- достаточно

прочесть хотя бы «Наступление», чтобы увидеть отличие.

«Цех Поэтов» распался, что ещё раз подтвердило: Гумилёв был в нём

стержнем, основным звеном. Гумилёв стал публиковать в «Биржевых

ведомостях» свои «Записки кавалериста», которые появились в течение года и

привлекали внимание публики. Всего состоялось 12 публикаций, сопровождённых

пометкой: «От нашего специального военного корреспондента».

Эти «Записки…» да ещё письма и воспоминания товарищей свидетельствуют

о том, что трагичности происходящего Гумилёв не ощущал. Он жаждал героизма

– и потому героизм в первую очередь видел.

В конце декабря 1925 года вышла книга стихов «Колчан», в которую поэт

включил и то, что было создано им на фронте.

Книга посвящена Татьяне Викторовне Адамович, с которой поэт

познакомился до войны, в январе 1914 года.

В этом же году Анна Ахматова написала посвящённое мужу стихотворение

«Колыбельная», в котором есть и её отношение к войне, и ощущение

происходящего как именно горя:

Было горе, будет горе,

Горю нет конца.

Да хранит святой Егорий

Твоего отца.

В книге же Гумилёва, вышедшей почти в это же время, читаем:

И воистину светло и свято

Дело величавое войны.

Серафимы, ясны и крылаты,

За плечами воинов видны.

Тружеников, медленно идущих

На полях, омоченных в крови,

Подвиг сеющих и славу жнущих,

Ныне, Господи, благослови.

«Вероятно, включай в себя сборник только подобные стихотворения, он и

остался бы в том времени – как его, времени как его, времени, знак. Но в

книге много как довоенной, так и в 1914 годах созданной лирики, любовной и

философской, и именно эти стихи определяют лицо нового сборника – новое

лицо поэта».4

«Колчан», собрал в себе, по замыслу автора, «стрелы»- стихи,

передающие состояния человека на войне: это и «Война», и «Пятистопные

ямбы», и «Наступление», и «Смерть». Но не меньше в нём стрел Амура. И –

стрел острой философской мысли.

Открывающее книгу стихотворение «Памяти Аннинского» в некотором роде

символично: оно – и памяти собственного ученичества, долгого, кропотливого,

упорного, но – завершившегося. Несколько «итальянских» стихотворений –

«Венеция», «Фра Беато Анджелико», «Рим», «Генуя» - автобиографичны, в них

нашли отражение впечатления, полученные во время поездки в Италию в 1912

году вместе с Ахматовой. Но стихи эти, конечно, значительно глубже, чем

просто «дневниковые записи», как это нередко бывало раньше - наступил новый

этап развития. До сих пор – не всегда, естественно, но часто – Гумилёв

строил своё творчество из того материала, который попадался под руку: важно

было соответствие форме.

Теперь в материале «со стороны» особой нужды не было – его с избытком

давала душа, которой, слава Богу, было над чем трудиться – и над

африканскими, французскими, итальянскими встречами; и над фронтовыми

наблюдениями; и над петербургскими событиями… Происходило какое-то

перераспределение ролей, о котором – в «Разговоре»:

И всё идёт душа, горда своим уделом,

К несуществующим, но золотым полям,

И всё спешит за ней, изнемогая, тело,

И пахнет тлением заманчиво земля.

Если война и была важна для Гумилёва, то – в личном плане, как ещё

один из способов вечного его самоутверждения, но никак не в плане

творческом – как, к примеру, та же Африка. Этот перелом – и в то же время

нерасторжимое единство всего, что отражено в «Колчане»,- автор воплотил в

одном из лучших произведений сборника – поэме «Пятистопные ямбы», где

взаимодополняющие сосуществует всё, что собрано в душевном мире поэта: и

путешествия, и экзотика, и любовь, и война, и раздумья над смыслом жизни.

Да, душа всё ещё

Глас Бога слышит в воинской тревоге

И Божьими зовёт свои дороги,

но она уже помышляет и о другом – о том даже, чтобы самой собою

распоряжаться:

Есть на море пустынном монастырь

Из камня белого, золотоглавый,

Он озарён немеркнущею славой.

Туда б уйти, покинув мир лукавый,

Смотреть на ширь воды и неба ширь…

В тот золотой и белый монастырь!

Достигший «высокого косноязычья», Гумилёв в «Колчане» окончательно

выходит на собственный свой путь. Произошла переоценка ценностей, о которой

можно догадаться по строчкам:

Я не прожил, я протомился

Половину жизни земной.

Ясно, что путь «конквистадорства» в том его виде, как до сих пор, уже

отринут окончательно.

После неудачной сдачи экзаменов на офицерское звание и болезни

Гумилёв получил назначение в экспедиционный корпус за границу и в июле 1917

года прибыл в Париж. Позднее высказывалось предположение, что был он

разведчиком.

Как всякий военный человек, Гумилёв в этой поездке был занят в первую

очередь военными хлопотами, которых в 1917 году, особенно после прошедшей в

России Февральской революции, было немало.

Лондонский период связан с именем Б.В. Анрепа – художника, близкого

знакомого Ахматовой. Именно он помог Гумилёву войти в новый ритм,

познакомив его с английскими писателями; ему же, уезжая, Гумилёв оставил

свои записные книжки и черновики, которые Анреп впоследствии передал Г.П.

Струве.

Октябрьская революция, естественно, изменила планы и экспедиционного

корпуса, и бывших союзников России. Коснулось это и планов Гумилёва.

1917 год был и годом интенсивных творческих раздумий, чему в немалой

степени способствовало парижское окружение.

Вернувшись из Лондона, он с головой ушёл в литературную деятельность,

не сомневаясь в том, что сможет возглавить литературную жизнь Петрограда.

По возращении его ждали не только лавры: прекратил существование едва

дотянувший до осени 1917 года второй «Цех Поэтов», надо было возрождать

«Гиперборей».

Организаторские способности Гумилёва, его деятельная энергия,

соединённая с признанным к тому времени мастерством, не могли остаться

незамеченными хотя бы по той простой причине, что сам он этого бы не

позволил. Духовный его подъём, объясняемый возращение в литературу,

счастливо совпал с открывшимися возможностями. Он переиздаёт свои книги

(«Жемчуга», «Романтические цветы»), издаёт одну за другой новые («Мик»,

«Фарфоровый павильон», «Костер»), читает лекции в многочисленных студиях и

объединениях, занимается активной переводческой деятельностью, снова воз

вращается к литературной критике.

Творческая и общественная деятельность Гумилёва в первые же годы

после возвращения из-за границы сделала его одним из самых значительных

литературных авторитетов. Десятки выступлений в институтах, студиях, на

вечерах принесли ему широкую известность и сформировали вокруг него

довольно широкий круг учеников.

Страницы: 1, 2, 3