Жизнь и творчество Юрия Иосифовича Визбора

Ведь дело мужчин, пересилив тревогу,

Надежно держать чуть дрожащий штурвал

И молча глядеть на ночную дорогу,

Чтоб компас души верный путь указал…

(Ю.И. Визбор)

Всякий раз, читая воспоминания о каком-нибудь известном киноактере, мы

обязательно сталкиваемся с рассказом о том, как незнакомые люди узнавали

нашу знаменитость на улице. Юрий Иосифович Визбор не был исключением.

“Борман!” – кричали мальчишки, всегда готовые бить фашистов; “Борман?” –

озадаченно вздрагивали работники ГАИ; “Ой, Борман!”- выдыхали прекрасные

девушки.

Услышав это привычное для него восклицание, Визбор приветливо

улыбался. Улыбка не была адресована конкретному лицу, Визбор улыбался своей

славе, с ней у него были давние добрые отношения. Еще лет за двадцать до

“Семнадцати мгновений весны” он был несомненной знаменитостью, только в те

годы его узнавали не на улице и не все подряд, а лишь там, где собиралось

избранное общество, – туристы, студенты.

В наши дни некоторые люди его тоже знают как “Бормана”. Более же

узкий круг людей вспоминают и множество других его жизненных образов.

Визбор-подросток, готовящий себя к мужественной профессии летчика и

даже получивший в аэроклубе документ, который удостоверял его право водить

самолёт;

Визбор-студент, сумевший вместе со своими товарищами сделать так, что

их МГПИ стал центром, вокруг которого, как планеты вокруг солнца, кружилась

вся студенческая Москва;

Визбор-учитель маленькой северной школы, где нужно было вести отнюдь

не только те предметы, которым учили в институте;

Визбор на нелегкой солдатской службе – и тоже на Севере; так что

Север, Арктика стали любовью и потребностью, заставляя всю оставшуюся жизнь

искать новых встреч с ледоколами и дрейфующими льдинами;

Визбор-журналист, овладевающий профессиями тех, о ком ему предстояло

писать, изобретающий новые жанры звучащей журналистики (радиостанция

“Юность”, журнал “Кругозор”, песни-репортажи – рождение каждого из этих

новшеств связано с именем Визбора);

Визбор-альпинист и тренер по горнолыжному спорту;

Визбор-поэт и певец, автор трёхсот песен, голос поколения – не

случайно визборовская “Лыжи у печки стоят” оказалась первой (в истории

человечества!) песней, прозвучавшей из космоса.

Главною же ролью этого человека был его собственный образ – ролью,

которую он сыграл достойно и с полнейшей творческой отдачей. Всю свою жизнь

он формировал себя, преодолевая сопротивление природного материала, ища

поддержку у жизненных трудностей. Его всегда притягивали профессии,

требующие от человека усилий, воли, мужества, он любил людей неординарных

профессий: лётчиков и полярников, моряков и альпинистов, рыбаков и

космонавтов. И в своих произведениях показал нелегкую романтику их работы и

жизни.

Родился Юрий Иосифович Визбор 20 июня 1934 года в Москве, в родильном

доме им. Крупской. Его двадцатилетняя к тому времени мать Мария Григорьевна

Шевченко была привезена в Москву из Краснодара молодым, вспыльчивым и

ревнивым командиром, бывшим моряком, устремившимся в 1917 году из Литвы в

Россию, Юзефом Визборасом. Уже в России непонятное “ас” было отброшено и

его отец стал просто Визбором. Вот как описывает свои молодые годы сам

Визбор:

Отец получил назначение в Сталинабад, с ним отправилась туда и

матушка. За два месяца до моего рождения отец получил пулю из “маузера” в

спину, в миллиметре от позвоночника. Мы вернулись в Москву, и вот тут-то я

как раз и родился.

Отец был неплохим художником – писал маслом картины в консервативном

реалистическом стиле. Учил он рисовать и меня. До сих пор в нашем старом

разваливающемся доме в Краснодаре висит на стене “ковёр”— картина,

написанная отцом, в которой я и подмалевал хвост собаки и травку. Впрочем,

я это знаю только по рассказам. Первое воспоминание – солнце в комнате,

портупея отца с наганом, лежащая на столе, крашеные доски чисто вымытого

пола с солнечным пятном на них; отец в белой майке стоит спиной ко мне и

что-то говорит матушке, стоящей в дверях. Кажется, это был выходной день

(понятия “воскресение” в те годы не существовало). Я помню, как

арестовывали отца, помню и мамин крик. В 1958 году мой отец Визбор Иосиф

Иванович был посмертно реабилитирован.

После многих мытарств мама (по образованию фельдшерица) отправилась

вместе со мной в Хабаровск на заработки. Я помню дальневосточные поезда,

Байкал, лёд и торосы на Амуре, розовые дымы над вокзалом, кинофильм “Лунный

камень”, барак, в котором мы жили, с дверью, оббитой войлоком, с длинным

полутемным коридором и общей кухней с бесконечными керосинками. Потом мы,

кажется так и неразбогатев, вернулись в Москву.

Мы жили в небольшом двухэтажном доме в парке у академии им.

Жуковского. Шла война. В башнях этого петровского замка были установлены

скорострельные зенитные пушки, охранявшие Центральный аэродром: при каждом

немецком налёте на нас сыпались осколки. Потом мы переехали на Сретенку, в

Панкратеевский переулок. Мама уже училась в медицинском институте, болела

сыпным тифом и возвратным тифом, но осталась жива. Я ходил в школу –

сначала на улицу Мархлевского, затем в Уланский переулок. Учились мы в

третью смену, занятия начинались в семь вечера.

На Сретенке в кинотеатре “Уран” шли фильмы “Багдадский вор” и “Джордж

из Динки-джаза”. Два известнейших налетчика “Портной” и “Зять” фланировали

со своими бандами по улице, лениво посматривая на единственного на Сретенке

постового старшину по прозвищу Трубка. Все были вооружены – кто гирькой на

верёвке, кто бритвой, кто ножом. Ухажер моей тётки, чудом вырвавшийся из

блокадного Ленинграда, Юрик, штурман дальней авиации, привёз мне с фронта

эсэсовский тесак (отнят у меня в угольном подвале сретенским огольцом по

кличке Кыля).

В школе тоже были свои события: подкладывались пистоны под четыре

ножки учительского стола, школьник Лёва Уран из ассирийцев бросил из окна

четвёртого этажа парту на директора школы Малахова, но не попал.

Отчим – рабфаковец, министерский служащий – бил меня своей плотницкой

рукой, ломал об меня лыжи. Летом мы с матушкой ездили на станцию

“Северянин”, примерно в то место, где теперь станция техобслуживания ВАЗа,

и собирали крапиву на суп и ромашку против клопов. Я стоял на Садовом

кольце у больницы имени Склифосовского, когда через Москву провели пленных

немцев в 1944 году. Я видел первые салюты – за Белгород и Орёл. Ночью 8 мая

1945 года все сретенские дворы высыпали на улицу. 9 мая на Красной площади

меня едва не задавила толпа, и спас меня сосед Витя, бросивший меня на

крышу неизвестно чьей “эмки”. Вскоре мы переехали на Новопесчаную улицу,

где стояло всего четыре дома, только что построенных пленными немцами.

Иногда они звонили в квартиру и просили хлеба. По вечерам студент Донат

выносил на улицу трофейную радиолу “Телефункен”, и под чарующие звуки

производились танцы на асфальте. Коля Малин, ученик нашего класса,

впоследствии известный ватерполист и тренер, получил в подарок от отца-

штурмана магнитофон американского производства, и весь класс ходил смотреть

на это чудо. В ресторане “Спорт” на Ленинградском шоссе “стучал”

непревзойденный всех времен Лаци Олах, подвергавшийся жестоким ударам со

стороны молодежных газет. В доме мне жизни не было, и я фактически только

ночевал в своей квартире. Отчим приобрел тогда телевизор КВМ и повечерам

садился так, что полностью закрывал своим затылком крошечный экран.

Впрочем, матушка, уже к тому времени врач, нашла противоядие, как-то сказав

ему, что телевизионные лучи с близкого расстояния пагубно действуют на

мужские достоинства. Отчим стал отодвигаться от экрана, но это

обстоятельство счастья всемье не прибавило .

В те годы мне в руки впервые попалась гитара и нашлись дворовые

учителя. Гитара обшепринято считалась тогда символом мещанства; один

великий писал: “Гитара – инструмент парикмахеров”, оскорбив сразу и

замечательный инструмент и ни в чем не повинных тружеников расчески .В

четырнадцать лет под влиянием “большой принципиальной любви” в пионерском

лагере, где я работал помошником вожатого, я написал первое стихотворение,

которое начиналось следующим четверостишием:

Сегодня я тоскую по любимой,

Я вспоминаю счастье ПРЕЖНИХ ДНЕЙ.

Они, как тучки, ПРОНЕСЛИСЯ мимо,

И снова СТРАСТЬ горит в груди моей.

Тетрадка с тайными виршами была обнаружена матушкой при генеральной

уборке, состоялось расследование насчёт “прежних дней”. На следующий день я

обнаружил на своём столе “случайно” забытую матушкой брошюру “Что нужно

знать о сифилисе”. Матушка была прежде всего врачом.

О себе я полагал, что стану либо футболистом, либо лётчиком. Под

футбол отводилось ежедневная тренировочная база в Таракановском парке, а

под небо – IV московский аэроклуб, куда я с девятого класса и повадился

ходить. Дома мне никакой жизни не было, и я мечтал только о том, что окончу

школу и уеду из Москвы в училище. Я даже знал в какой – в город

Борисоглебск. Два года я занимался в аэроклубе, летал на По-2 и на чудесном

по тем временам Як-18.

Когда окончил учёбу (в десятый класс был переведён “условно” из-за диких

прогулов и склонности к вольной жизни) и получил аттестат зрелости, вообще

переехал жить на аэродром в Тайнинку. Но однажды туда приехала мама и

сказала, что она развелась с отчимом.

С невероятной печалью я расстался с перкалевыми крыльями своих самолётов и

отправился в душную Москву поступать в институт, куда совершенно не

готовился. Три вуза – МИМО, МГУ и МИИГАИК – не сочли возможным видеть меня

в своих рядах. В дни этих разочарований мой приятель из класса Володя

Красновский по классной кличке Мэп (однажды на уроке он спутал английское

слово “мэм” с “мэп”), стал уговаривать меня поступать вместе с ним в

пединститут. Мысль эта показалась мне смешной. Тогда Володя уговорил меня

хотя бы посмотреть это “офигительное здание”. Мы приехали на Пироговку, и я

действительно был очарован домом, колоннами, светом с высоченного

стеклянного потолка. Мы заглянули в одну пустую аудиторию – там сидела за

роялем худенькая черноволосая девушка и тихо играла джазовые вариации на

тему “ Лу-лу-бай”. Это была Света Богдасарова, с которой я впоследствии

написал много песен. Мы с Мепом попереминались с ноги на ногу, я сказал

ему: “Поступаем”. Был 1951 год.

Я неожиданно удачно поступил в институт и только много позже, лет

через десять, узнал, что это тогда удалось сделать лишь благодаря

естественной отеческой доброте совершенно незнакомых мне людей. Потом были

институт, походы, песни, армия на севере, возвращение, дети, работа,

поездки, горы, море и вообще – жизнь.

Так описывает свои молодые годы сам Юрий Визбор, но к этому шуточному

вступлению в автобиографию следует добавить несколько интересных штрихов.

Его отец, Иозас Ионасович Визборас (по-русски Иосиф Иванович), родился в

1903 году в Либаве, ныне Лиепая в Латвии. Родители отца были людьми

необычных судеб. Ионас, дед Юрия Визбора происходил из малоземельных

крестьян. Вырвавшись из деревенской нужды, он едет в Либаву учиться, потом

работает техником на железной дороге. За активное участие в революции 1905-

1907 годов был сослан в Сибирь.

Бабка Юрия Визбора по отцовской линии, Антосе Фиревичуте, была дочерью

зажиточных родителей. Оперная певица, она в годы гитлеровской оккупации

отказалась выступать перед захватчиками. Об этом Юрий Визбор, сотрудник

журнала “Кругозор”, узнал из письма своей родной тётки Антосе Шимаускайте,

пожелавшей выяснить, не родственники ли они.

Мать Юрия Визбора, Мария Григорьевна Шевченко, родилась в 1912 году в

Краснодаре. Её родители – также выходцы из бедных крестьянских семей. Перед

войной Юрий не раз бывал с матерью в Краснодаре. Он вспоминал в

последствии, как дед привозил две-три арбы лопающихся от солнца арбузов,

собирались все родственники, ели арбузы и пели песни, которые способны были

тронуть душу, казалось бы, самого бесчувственного человека.

Мария Григорьевна ещё до войны окончила курсы акушерок, во время войны

работала в санэпидстанции и училась в 1-ом Медицинском институте. Потом

более 30 лет проработала в Министерстве здравоохранения СССР, была членом

международных медицинских учреждений, побывала почти в 50 странах мира.

Детство Юрия Визбора пришлось на суровое военное время и не менее

тяжкие послевоенные годы, которые, несомненно, оказали решающее влияние на

становление его личности.

Отношение к войне, верность долгу памяти, преемственность и связь

поколений займут потом важное место и в его творчестве: песнях, прозе,

документальном кино – творчестве представителя “на войну опоздавшей

юности”. Осмысливая истоки своего мировоззрения Визбор скажет в пьесе

“Берёзовая ветка” устами одного из героев:

“В байдарочном походе по реке Жиздре, протекавшей в брянских лесах, мы

натолкнулись на удивительный след войны. Четверть века назад какой-то

солдат повесил на берёзу винтовку. Четверть века она висела на этой берёзе.

Сталь ствола съела ржавчина, ремень сгнил. Но ложе приклада приросло к

берёзе, стало её частью, и сквозь этот бывший приклад уже проросли,

пробились к солнцу молодые берёзовые ветки. То, что было орудием войны,

стало частью мира, природы. И я тогда подумал, что это и есть – я, мы, моё

поколение, выросшее на старых, трудно затягивающихся ранах войны… Война

убила не только тех, кто пал на поле боя. Она была суровым рассветом нашего

послевоенного поколения. Оставила нам в наследство раннее возмужание,

жидкие школьные винегреты, безотцовщину, ордера на сандалии, драки в

школьных дворах за штабелями дров. Война была моим врагом – личным врагом”.

Что касается духовных факторов, в той или иной мере определявших

художественные вкусы Визбора, то это были не теряющие ценности в любое

время народные песни, песни военных и послевоенных лет (он прямо-таки с

благоговением относился к замечательному поэту-песеннику Алексею

Фатьянову), наконец, дворовые песни.

Нельзя не сказать в этой связи и о человеке, сыгравшем существенную

роль в песенной судьбе Визбора, – о его сверстнике, близком друге Владимире

Красновском.

“Не было человека в моей судьбе, который оказал бы на меня большее

влияние, чем Воллодя. В школе он обучил меня играть на гитаре. В институт,

и именно в этот, я поступил только из-за него, поддавшись его нехитрым

аргументам. Он научил меня любить музыку, песни. Он, а не мифическая

“учительница славная моя” обучил мня любить и понимать литературу”, – писал

Страницы: 1, 2